СМЕРШ «попаданцев». «Зачистка» истории - Александр Конторович

В конце концов — после изрядного промежутка времени — страсти действительно утихли, уступив утомлению. Тогда на трибуну поднялся один из пришедших санкюлотов и обратился к Конвенту с речью.

— Граждане представители! — произнес он, напрягая голос, чтобы перекрыть несмолкающий гул аудитории. — Вы видите перед собой людей четырнадцатого июля, десятого августа, а также тридцать первого мая. Мы обращаемся к вам! Народ устал быть жертвою богачей и крупных торговцев! Пора, чтобы в этой зале царил мир — благо народа ставит вам это в обязанность. Перед вами масса чистых патриотов, которые не затем низвергли Бастилию, чтобы позволить возводить новые тюрьмы, предназначенные для ввержения в оковы энергичных республиканцев! Патриоты должны быть освобождены! И патриоты не должны страдать от голода! Что сталось с нашими урожаями? Где хлеб, собранный на нашей территории? Ассигнации потеряли свою ценность, и потеряли ее из-за ваших декретов! А богачи не желают этого знать!.. Где священный закон Республики? Почему его нет? Где конституция, которую вы должны были явить народу? Сколько можно ждать?.. А ты, священная Гора — разразись, прогреми громом, рассей тучи, раздави своих врагов: люди 10 августа и 31 мая тут, чтобы оказать тебе поддержку! Хлеба голодным! Свободу патриотам! Смерть роялистам! Да здравствует Конституция!..

Когда он окончил говорить, председательствующий Пеле из Лозеры сухо ответил, что эти вопросы обязательно будут рассмотрены Конвентом. Но сейчас он просит всех явившихся сюда без приглашения покинуть зал заседаний. Ибо они мешают работе собрания. К нему присоединился депутат-монтаньяр с Горы, Приер из Марны, предложив народу разойтись, уверяя их, что сегодня же Конвент постановит нужные меры по продовольственному вопросу и по вопросу о заключенных патриотах. Другой монтаньяр Шудье также предложил санкюлотам разойтись, но под иным предлогом: „так как их присутствием захотят воспользоваться как предлогом для перевода Конвента из Парижа, где якобы он несвободен“. Еще несколько депутатов выступили с речами, содержащими подобные призывы и обещания.

В результате запал народа рассеялся. Толпа начала уменьшаться — люди выходили по одному или по нескольку человек и больше не возвращались. На улице количество людей перед дворцом тоже уменьшилось. Напряжение спало.

И в этот момент — а дело шло уже к вечеру — из окрестных улиц донесся грозный барабанный бой.

А немного спустя перед дворцом показались, сверкая золотым шитьем мундиров, колонны отрядов Национальной гвардии. Медленно, но непреклонно, ощетинившись штыками, слитные шеренги гвардейцев принялись оттеснять растерявшуюся толпу с площади перед Тюильри. Сопротивления никто не оказывал.

Одновременно распахнулись двери в коридор и в зале заседаний появились десятки мускаденов Пале-Рояля во главе со своим вождем Фрероном. Размахивая знаменитыми суковатыми „тростями“, залитыми внутри свинцом, мускадены набросились на остававшихся еще в зале санкюлотов и без затей выгнали всех вон.

С улицы в сопровождении вооруженных гвардейцев вошел Бурдон. Его появление было встречено криками радости и восхищения. В ответ Бурдон приветствовал коллег-депутатов поднятой рукой.

— Победа, друзья! Победа!

Зал разразился аплодисментами.

Бонапарт смотрел на происходящее, зажав трубку в углу рта и криво усмехаясь какой-то очень странной усмешкой.

— Да, прав был старик Экклезиаст, — сказал он. — Ничто не ново под небесами. Ибо ничего нового нет. — Затем еще раз оглядел ликующий зал и заключил: — Что-то мне сдается, гражданин Карно, что сегодня нам не удастся выступить со своим отчетным докладом. Народным избранникам сейчас не до воздухоплавания… — И добавил вполголоса, как бы для себя, начав неспешно набивать свою короткую трубку, видимо опять по-корсикански: — Takali golovotjapy, takali, da tak vse i protakali… Отличный спектакль — всех наградить!.. Поздравляю вас с первым апреля, гражданин Карно!»

Глава вторая

ЕСТЬ У РЕВОЛЮЦИИ НАЧАЛО

Когда пугается умный и храбрый генерал, то никакое действие ему не кажется чрезвычайным.

1

«…Представьте себе, милая Полин, Париж, окутанный нежной весенней зеленью цветущих каштанов… Не зря этот месяц в календаре нашей Республики называется „флореаль“ — месяц цветения. Все переполнено дыханием весны, нежным благоуханием распустившихся лепестков и соцветий…

И в этой атмосфере только что раскрывшейся миру жизни — тысячи людей, не замечая зова любви, зова природы, словно древние берсеркеры, одержимые одной лишь жаждой убийства, стремятся только к одному — вцепиться в горло друг другу!

Нет для истинного патриота, поклонника Вольтера и Руссо, зрелища ужаснее, нежели это! И я могу утверждать, что благородное сердце вашего брата именно потому и только потому толкнуло его на те действия, которые он совершил!

К вам в Марсель, бесценная Полин, наверняка уже дошли вести о событиях начала прериаля. И я нисколько не сомневаюсь, в каком свете вам обрисовали и сами эти события, и вашего дорогого брата, а моего друга и командира! Наверняка в самом черном! Не верьте! Не верьте этим гнусным измышлениям! Ибо кто мог добраться в ваши края так быстро, как не самые отъявленные негодяи, бежавшие первыми со всех ног из столицы, едва заслышав громовую поступь Бонапарта? Они бежали приближения Немезиды в его лице, тем самым признав всю преступность своих деяний! На сколь бы высоких постах они ни находились и какими бы почетными прозвищами ни именовались перед тем. Волки в овечьих шкурах с иудиными поцелуями на устах — вот имя им, и не будет у них другого!»

2

Из архива Музея истории Французской революции, Париж:

«Гражданин Карно!

Довожу до вашего сведения, что реализация проекта на данный момент находится под угрозой!

Несмотря на все мои усилия, выполнение заказов, распределенных по мастерским предместья Сент-Антуан, не представляется возможным ввиду полного срыва всей производственной деятельности в предместье. В связи с этим обстоятельством мной принимаются меры по расширению промышленной базы Шале-Медон до размеров, способных обеспечить изготовление всех материалов и механизмов собственными силами.

В рамках чего требуется:

— увеличить количество рабочих, задействованных в проекте, в три раза;

— обеспечить проект квалифицированными специалистами в области столярных, швейных, строительных работ и металлообработки (в том числе часового и ювелирного дела);

— увеличить численность приданного мне строительного батальона вдвое, преобразовав его в полк согласно существующим штатам (особо указываю на острую нехватку командно-инженерного состава).

В связи с вышеуказанным вынужден настаивать перед Национальным Собранием о срочном увеличении финансирования проекта.

Отдельно уведомляю о завершении опытных работ по теме „Сияние“ и переходе к изготовлению промышленного оборудования — в связи с чем также необходимо увеличить финансовые расходы.

Обе сметы — прилагаются.

Командующий Вторым Воздухоплавательным отрядом — генерал Бонапарт».

3

«… А то еще следует ко вниманию принять, что к весне порядок во Французском Государстве, и без того в дурном состоянии пребывавший, совсем уже в полное ничтожество пришел.

Поверите ли, любезный Николай Иванович, что в богатейшей стране Европы, где климата условия благоприятны и плоды землепашества изобильны и неугрожаемы ни недородом ни засухою, в столичном граде ея, существа человеческие умирали бы голодной смертью тысячами душ, когда рядом число малое их сограждан в неслыханном транжирстве и мотовстве пребывало? А так оно и обстояло.

Сместившие Великого Робеспьера с поста его Термидорианцы, провозгласившие наступление отныне эпохи „порядочных людей“ — „beau monde“, — не токмо не в состоянии оказались превозмочь беды Якобинского правления, но лишь еще более усугубили оные.

Они учредили вольную торговлю, отменили „закон о максимальных ценах“ — но не наладили совсем никоего надзора за купцами и торговцами и каждый лавочник взялся столь ломить плату за свой товар, что с декабря по апрель цены взлетели в несколько раз! Еще на Рождество фунт мяса на Центральном рынке стоил 34 су, а к восстанию 12 жерминаля за него требовали уже более семи ливров! Новое правительство, радея о благе народа, дабы рост цен перебороть, напечатало и раздало множество ассигнаций, дабы в них никто не испытывал недостатка — но тем токмо усугубило дело. Ассигнации по количеству своему мгновенно обесценились в сравнении с золотою монетою и в том же жерминале цена одной ассигнации составила не более десятой доли номинала ея.