Сон негра - Даниил Юрьевич Гольдин

Он отстраняется и теперь смотрит на меня сверху-вниз.

– Вот и Дух Русский теперь так считает, не без твоей помощи, и воротит нос. Боже! Почему нельзя просто спокойно себе жить прошлым? Шестнадцать томов твоей писанины! Жрал бы от пуза еще пол века… Нет, ему актуальное подавай.

Государь с силой щелкнул челюстями.

– И где оно, это новое? Вот это? – он снова потряс бумажкой. – Отвечай, идиот!

– Государь, это помимо моей воли – написать великую светлую оду, как вы требуете. Я просто не знаю, о чем думать и о чем писать, Государь.

– Думаешь ты просто только о себе, Пушкин. А должен – о народе, о его великом пути. Понимаешь? Сначала народ за твоими стихами с колен поднимается до величья, а потом уже ты. Не наоборот, Пушкин. А если у народа «ни Бога, ни праздных радостей», то он в грязи валяется, с жабами и угрями. И ты вместе с ними. А твои шестнадцать томов раздирают на листочки, чтобы укрываться на ночь и подтираться.

«Там им и место» – я останавливаю себя, чтобы не произнести это вслух, не гневить Государя, но он и так знает.

– Знаешь что, Пушкин? – говорит он сухо, – я устал от тебя. Не пряником, так кнутом. Ты мне напишешь, что я прошу, и сам потом еще спасибо скажешь. А нет – беда тебе будет.

Кощей припечатал ладонью к столу листок, развернулся и вышел в дверь на лестницу. Клац, клац, клац, по бетонному полу. На нем нет сапог, а красный кафтан оказывается прорван на спине, и из дыры торчат острые позвонки.

Чтобы пройти в проем, ему приходится пригнуться. Клац-клац через порог. Следом за ним выскакивает откуда-то взявшийся маленький серый зайчишка. Дверь захлопывается. По лестнице за дверью стук-стук. Ушел Государь.

Оглядываюсь на стол: томик вызывающе топорщится посреди стола. Чудо, что Кощей его не заметил. Или заметил, но виду не подал? Не понимаю его.

Я сажусь на стул. У моих ног подсыхает зеленая лужица. Осколки поблескивают, если я двигаю головой. Поднимаю горловину. В ней все еще торчит пробка. Подношу к губам и поддеваю языком глаз. Глаз застрял, стекло колет язык. Я переворачиваю горловину и пытаюсь высосать из нее содержимое. Дырявая щека мешает. Наконец, глаз вываливается мне в рот. Я жую его и глотаю. Остается горечь.

Провожу пальцем по лужице и подношу его к глазам, чтобы рассмотреть: густая жижа, собирается каплями, не стекает. Поворачиваю палец – свет лампы вспыхивает в осколках. Их много, мелкие. Лужицу так не выпить, не слизать с пола.

Тогда я беру со стола плотный лист бумаги, встаю на колени и ребром ладони сгоняю оставшуюся жидкость на лист. Стекляшки впиваются в кожу. Часть варева остается в неровностях бетона. Но сколько-то мне удается собрать. Пока бумага не пропиталась, подношу ее к лампочке и сливаю жидкость на раскаленное стекло.

Тонкая струйка капает на свет, скатывается вниз к патрону, варево покрывает стекло неровно, как глазурь. Зеленая глазурь. Фисташковая.

Шипит. Мелкие осколки искрятся. Поднимается коптящий бурый дымок, и я стараюсь уловить его весь, вдыхаю носом и широко открываю рот. У дыма привкус дохлых котят. Я кашляю, но все равно стараюсь вдохнуть еще. Еще раз. Еще раз. Дрянь. Желудок сводит рвотным позывом. Еще немного. Шипит уже тише. На лампочке осталась черная копоть. Еще. Я давлюсь последними струйками дыма. Потом в спазмах пытаюсь выплюнуть горло.

Жидкость вся испаряется, тогда я прикладываю к лампочке бумагу там, где она пропиталась варевом, бумага чадит, зеленая дрянь дает дым, я снова ловлю его; глотку обволакивает копоть.

Бумага быстро темнеет, скрючивается. В одном месте на ней появляется проплешина, через нее вырывается свет лампочки. Он скрывает от меня разбегающиеся к краям язычки огня. Я собираю горькую слюну и харкаю на огонь. Комок попадает на лампочку. Чирк – она треснула и погасла.

У меня в руке горит листок бумаги. Я осматриваюсь. Край стола. Помятый листок. Другая бумага. Ручка. Стул. Пол. Стена. Очертания ковра. Там далеко проступает дверной проем. Саму дверь разглядеть уже не могу. Делаю шаг к ней – все равно не видно. Огонь догорает, гаснет. Тени стекают на стены. Руке становится горячо.

Еще шаг. Истошный визг. Обрывается. Я вступил во что-то мягкое. Отдергиваю ногу. Огонь обжигает руку, и я выпускаю лист.

Скулит. Белый. Кажется, совсем маленький. Крошечный. Он хрипит и плачет. Тельце расплющено: щенок. На нем полощется свет от затухающего на полу дребезжащего огонька.

Бумага сгорела, темнота схлопнулась. Я обхватил себя руками, сжался и остался стоять. Меня нет. Я не дышу даже. Совсем нет.

Щенок молчит. Проходит сколько-то времени. Мне надо выдохнуть. Как можно тише. Тише. Только без звука. Воздух трется о воздух. Слишком громко. Теперь надо вдохнуть.

Плачь.

Снова выдохнуть. Выдохнуть. Беззвучно.

Скулит прерывисто. Я медленно сгибаю колени. Сажусь на корточки. Подношу руку к лицу. Закрываю ладонью глаз. Ничего не меняется.

Я примерно помню, где лежал щенок: писк дает ориентир. Протягиваю туда руку. Как можно медленнее опускаю. Еще медленнее. Мне хочется спрятаться под стол. Еще медленнее. Шершавый бетон. Веду пальцами влево – только бетон. Вправо – мягкое. Я вздрогнул и отдернул руку. Вдох-выдох. Попытался вернуть руку обратно. Снова бетон. Поводил в стороны – ничего. Где он?

Шарю рукой, медленно сдвигая ладонь по дуге. Теплое, мягкое. Кажется, на полметра левее. Я встаю на колени, подползаю ближе, не отрывая руку от щенка. Его тельце бьет дрожь, он прерывисто скулит. Я нащупываю пальцами его задние лапки. Крошечные. Провожу руку вдоль тельца. Оно распластано по полу, раздавлено. Палец натыкается на что-то острое в шерстке, щенок взвизгивает и плачет от боли. Меня так колотит, что я втягиваю голову в плечи и закрываю руками уши. Замолчи, пожалуйста! Замолчи. Я не знаю, как тебе помочь. Как? Как ты тут оказался?

Он не отвечает, только все скулит. У меня внутренности выворачиваются от этого звука. Я еще раз нащупываю его, его голову. Чувствую, как он слабо шевелит ей и передней лапкой. Что-то шершавое, мокрое касается пальцев. Это невыносимо. Я бы закричал, но не могу даже вздохнуть. Сжимаю пальцы вокруг его головки, проворачиваю – тельце поворачивается следом, щенок громко кричит. Невыносимо. Я хватаю его тело второй рукой, истерично скручиваю в другую сторону. Умри! Пожалуйста, умри уже! Только не кричи! Я трясу и дергаю щенка изо всех сил в разные стороны, пока не чувствую, что у меня в руках только трупик: тельце мякнет