Колодец пророков - Юрий Козлов

Пухов был старше Дровосека, а потому знал, что чрезмерный, абсолютный профессионализм представляет собой замкнутую, самодостаточную систему. Трагедия профессионализма как способа существования отдельной личности, по мнению майора Пухова, состояла в том, что профессионализм (как система понятий и связей) в конечном итоге пытался подменить собой мир, навязать живой жизни свои железные законы. Жизнь этого не терпела, а потому неизменно — рано или поздно — свергала иго профессионализма, хороня под обломками идеальных конструкций отдельно взятых профессионалов.

Истинный профессионал не может остановиться на пути к совершенству.

Его останавливает только смерть.

Пухов наблюдал за Дровосеком, и ему казалось, что ни совет директоров финансово-промышленной группы, ни ее глава более не контролируют, не определяют движение потоков денег. Собственно, у империи Дровосека никогда не было фундамента. Она изначально была плавучим (или летающим, как в произведении Джонатана Свифта) городом. Дровосек был гением создания денег из ничего, но якоря лодок-джонок, из которых был составлен город денег, не доставали до дна. Пока еще плавучий город был сбит в кучу, но в любой момент мог налететь шторм, разметать непрочную флотилию.

Денег становилось слишком много. Возможностей их естественного, некриминального применения оставалось слишком мало. Деньги начинали отравлять атмосферу, душить Дровосека, сжигать его, как чрезмерное пламя саламандру, прижимать его к безвоздушному дну, как жестокий лунный прибой черепашонка. Пухов относился к своему шефу с симпатией, но не обманывался насчет того, что тот успеет вклеить в паспорт последнюю — по достижении сорока пяти лет — фотографию.

К Дровосеку майора определил генерал Толстой. Он вдруг позвонил Пухову домой в неурочное время — в два часа ночи. Майор так и не понял: или генерал, что называется, взял на грудь, или же ему хочется, чтобы Пухов запомнил странный звонок.

— Когда средняя цена человеческой жизни бесконечно надает, — сказал генерал Толстой, — бесконечно возрастает цена… чего, сынок?

— Отдельно взятой человеческой жизни, — ответил майор. Он понимал это даже в два часа ночи.

— Я бы не сказал, что возрастает именно цена, — возразил генерал, — скорее, возрастает нежелание некоторых людей смиряться с установленной за них ценой. Эдакий бунт гнилого товарца. Имеет место завышенная оценка собственной шкуры. Наверное, это следует называть гордыней, ведь так, сынок?

— Кем именно установленной? — уточнил майор.

— Сложный вопрос, — усмехнулся генерал. — Видишь ли, майор, цена складывается из многих составляющих. К сожалению, нынче составляющие цены у многих опасающихся за свою жизнь работают не на ее повышение. Вообще-то, — зевнул в трубку, — истинная цена человека такова, за сколько он первый раз в жизни осмысленно продался. Потом он, конечно, может продаваться и дороже, но сути дела это не меняет. Выходит, что цену себе человек назначает сам, майор, а затем разными хитрыми способами пытается ее завысить. Зачем я тебе звоню? Ах да, я просто хочу сказать, что банально возрастает спрос на тех, кто умеет или делает вид, что умеет охранять человеческую жизнь. Так воспользуйся этим, сынок. Скажи ему, сколько ты хочешь, — и он будет платить тебе в два раза больше. Он ждет твоего звонка. Впрочем, ты совершенно свободен в принятии любого решения, — добавил генерал Толстой.

Отправляясь на свидание с Дровосеком, майор терялся в догадках. Или у Дровосека действительно есть причины опасаться за свою жизнь, или сходные причины появились у самого майора — начальники охраны, телохранители, как известно, гибнут едва ли не чаще тех, кого охраняют. Майор подумал, что, охраняя Дровосека, он будет (в случае принятия предложения) охранять и себя. Поэтому он будет охранять его на совесть. Если только их с Дровосеком не слили, так сказать, в один подлежащий уничтожению файл.

— Мы можем ездить хоть на пяти джипах, перекрывать Садовое кольцо и Красную площадь, но если кто-то очень сильно хочет вас убить — он это сделает. Существует множество новых способов, вы это знаете не хуже меня, — сказал Пухов Дровосеку во время их первой встречи в офисе на Смоленской площади.

Был ясный осенний вечер. Красное круглое солнце воздушным шаром пролетело между башнями Киевского вокзала и теперь висело над утекающей в сторону Лужников Москвой-рекой. На оставленной солнцем небесной территории появлялись первые звезды. Окно в офисе Дровосека представляло собой как бы выступающий из небоскреба прозрачный угол. Внизу простирался опасный для жизни город — Москва. С этажа Дровосека было трудно уяснить — застраивается он или, наоборот, разрушается.

— Вы весьма обнадеживающе и оптимистично начинаете разговор. — Дровосек выглядел утомленным, решительно не радующимся собственным известности и богатству человеком. Ему не было тридцати. Его фигура еще хранила память о прошлых тренировках. «В лучшем случае седан — первый дан карате», — с запасом определил физические кондиции молодого миллиардера майор Пухов. Дровосек мог продержаться против сколько-нибудь сведущего в этом деле человека от силы несколько секунд.

— Это все равно, что прийти в банк за кредитом с грубым заявлением, что возврат его в положенный срок и под оговоренные проценты совершенно невозможен, — продолжил потенциальный работодатель майора. — Хорошо, — Дровосек развернулся, встал спиной к пылающему окну. Так становились на специальных ступенях в пирамидальных храмах майя жрецы, вещающие собравшемуся народу от имени солнца, — допустим, вы получили по сотовому телефону заказ на меня прямо сейчас. Сколько бы вам потребовалось времени?

— Боюсь, вас неправильно информировали относительно моих занятий, — удивился Пухов.

— Теоретически, — без малейшего намека на готовность превратить все в шутку уточнил Дровосек, — естественно, чисто теоретически. И, естественно, речь не идет о находящихся здесь, в этой комнате, в этом здании, в этом городе, в этой стране, на этой планете, а также на Марсе людях. Мне аттестовали вас как специалиста класса «супер», — добавил Дровосек, — но, говорят, еще есть специалисты класса «абсолют». Это так?

— Есть водка «Абсолют», — сказал майор. — Зря вы, молодой человек, читаете разную белиберду в глянцевых обложках.

— Да-да, водка, — не стал лезть в бутылку (в переносном смысле), снискав симпатию майора, Дровосек. — И мы сейчас попросим, чтобы нам принесли по стопочке из холодильника, — полез в бутылку, опять-таки снискав симпатию майора (в прямом), распорядившись из кабинета.

— Вы, очевидно, полагаете, что я скажу, мол, в водку можно подсыпать стрихнин, — предположил Пухов, — но это отпадает.

— Почему? — мгновенно отреагировал Дровосек.

— Слишком сложно.

— Сложно? — удивился Дровосек.

— Много возни, — пожал плечами Пухов, — и нет гарантии, что не выпьет кто-то другой. Скажем, подружка вашей секретарши. Или сантехник дядя Вася утащит бутылку из холодильника домой и отравится вместе с женой, шурином, соседом и пятилетним сыном. Отравление — очень тонкое, ныне почти забытое искусство. У вас примерно одинаковые шансы быть отравленным и… получить в грудь каленую стрелу из арбалета.

— Вы сняли камень с моей души, — бесстрашно разлил по рюмкам водку Дровосек. — За долгую жизнь! — Выпил, закусил крохотным бутербродиком с черной икрой. — Как, кстати, насчет моих шансов быть утопленным?

— Они равны шансам сгореть заживо, — усмехнулся майор.

— И все же продолжим, — не поддержал его веселья Дровосек. — Итак, вам прямо сейчас позвонили по сотовому…

«Дался ему этот сотовый», — поставил пустую рюмку на столик майор Пухов.

— Все зависит от поставленных условий: скорости и качества исполнения.

— Цито, то есть максимально быстро, — подсказал Дровосек. — Качество, скажем так… без косметических швов.

— Тогда вон тот дом, — показал Пухов на освобожденный от жильцов, частично выломанный внутри, зияющий пустыми черными окнами трехэтажный особняк напротив. — Можно из винтовки с оптическим прицелом, можно, если требуется пошуметь, из гранатомета.

— А если требуется тишина и, так сказать, максимальная естественность?

«Тебе ли не знать», — вспомнил про бесследно исчезнувшего вора в законе, куратора Черноземья Тукало, Пухов. Похоже, Дровосек или сильно нервничал, или, что называется, сходил с круга, ожидая покушения. Это был весьма разрушительный для психики синдром. Он был сильнее фрейдистских, ложно названных именами героев древнегреческих трагедий — Эдипа, Электры, Антигоны, Клитемнестры и прочих — комплексов. Но Пухову были известны случаи, когда, узнав о предстоящей смерти, люди мгновенно — без всякого вмешательства врачей — излечивались от многих пороков и скверных привычек, становились весьма энергичными, деятельными и изобретательными. Хотя это далеко не всегда помогало им остаться в живых.