Невероятно насыщенная жизнь - Вадим Фролов

— А может, шифр какой-нибудь? — предположил полковник и вопросительно взглянул на меня.

— Н-не знаю, — неуверенно сказала я, — может, и шифр.

— И никакой не шифр, — сказал вдруг откуда-то взявшийся Витька.

— А ты откуда знаешь? — спросила я. — Прочитал?

— Не… — сказал Витька и покраснел, — догадался.

— Я вот тебе сейчас! — закричала я.

— Ну, ну, — сказал папа, — об этом потом поговорим. Так ты знаешь, что это такое? — Он показал на записку.

— Эх, вы, — сказал Витька. — Вот, — и он достал из-за спины книгу, — вот тут написано.

— Ну-ка, ну-ка, — с интересом сказал папа, взял у Витьки книжку и посмотрел на обложку. — А-а! Успенский Лев Васильевич! Отлично, отлично! «Имя дома твоего». Посмотрим. Так, так. Это словечко — индейское название озера в штате Массачусетс, а означает примерно следующее: «Я ловлю на этой стороне, ты ловишь на той стороне, а посередке никто ничего не ловит!» Оч-чень интересно. Молодец, Витька!

Витька сиял, а папа уже воткнулся в книжку, и ему уже ни до кого не было дела.

— Ну, а к чему это? — спросил меня полковник.

— Так, — сказала я, — ни к чему. Василий Андреевич, а вы считаете, что это правильно?

— Что? — удивился полковник.

— А вот это: ты на той стороне, я на этой. Ты сам по себе, я сама по себе, а что посередке — никому дела нет.

— Ага, вот ты о чем. — Полковник с любопытством посмотрел на меня. — Д-да, пожалуй, неправильно… Но ведь тут, как я понимаю, речь о рыбной ловле идет…

— Значит, посередке пусть рыба пропадает? Да? — сказала я. — Но, по-моему, тут не только о рыбе, а о людях. О том, как они друг к другу относятся.

— А ведь верно, — сказал полковник, — но ведь то в какое время было.

— А сейчас, сейчас — это правильно?

— Нет! — убежденно сказал полковник. — Сейчас это совсем неправильно!

— А вот еще! — вдруг сказал папа. — Нет, вы только послушайте…

— По-моему, тоже неправильно! — сказала я.

— Что неправильно? — спросил папа.

— Нет, это я дяде Васе, — сказал я.

— А-а, — сказал папа, — так вы послушайте…

Но послушать нам так и не удалось — резко и настойчиво зазвонил телефон. Я сняла трубку.

— Алло! Алло! Полковник Волжанин есть? Москва вызывает, ответьте. Вы слушаете?

— Да! Да! — сказала я и протянула полковнику трубку, удивляясь, что там, в Москве, знают, что он у нас. — Вас. Из Москвы.

Папа отложил книгу. Витька с любопытством посмотрел на полковника, а тот чуть не вырвал у меня трубку.

— Полковник Волжанин у аппарата, — охрипшим голосом сказал он и прокашлялся.

Потом он внимательно слушал и только изредка говорил: «да, да», «понятно», «есть» и «слушаюсь». И лицо у него при этом было как каменное, и он ни на кого не посмотрел. Наконец он сказал «всего хорошего» и повесил трубку. Постоял, помолчал, развел руками и сказал:

— Ну, вот. Надо ехать.

— Так сразу? — спросил папа. Он стал очень серьезным.

— Служба, Гриша, — сказал полковник и вдруг улыбнулся как-то совсем по-мальчишечьи.

— Значит?.. — спросил папа.

— Ничего не знаю, — серьезно сказал полковник. — Но, кажется, я пока обойдусь без самовара, — и опять улыбнулся так, что я была готова его сразу расцеловать.

Действительно, зачем ему самовар?!

Может быть, я поняла все это не так, как было на самом деле, может быть, я обрадовалась тому, что полковник не будет пить чай, дуя на блюдечко, а он и не думал об этом, а думал о чем-то своем и очень важном, но все равно — это было здорово: он прямо помолодел, этот седой полковник, дядя Вася…

Папа встал, подошел к Василию Андреевичу, обнял его, потом оттолкнулся от него и сказал каким-то особым голосом:

— Все правильно, Василий Андреевич, все правильно!

— Вот так! — бодро сказал полковник. — Еще поживем и поработаем.

— Ну конечно! — сказал папа.

Витька восторженно пялил глаза на полковника, а мне, конечно, стало ужасно жалко, что ему надо уезжать. Вроде бы ничего особенного и не произошло за те три дня, что он пробыл у нас, а все же мне начало казаться, что я немного выросла…

— Дядя Вася, — сказала я, — а как же к нам в школу?

— В другой раз, — сказал полковник, — в другой раз. И потом, видишь ли, не умею я как-то рассказывать. Вот пригласи своего батю — он расскажет интереснее, чем я.

Я подумала, как бы вытянулось лицо у Г. А. и Юльки с Зоенькой, если бы вместо Героя Советского Союза, полковника, такого настоящего боевого офицера, в школу пришел бы мой скромный, незаметный папа, как бы он снял и протер свои очки и начал что-нибудь цитировать. «Я не люблю цитировать, — сказал бы он, — но раз уж вы меня пригласили…»

Я невольно улыбнулась. Полковник увидел это, взял меня довольно крепко за плечо, отвел в сторону и сказал свирепым шепотом:

— Ты вот что, Мария! Твой отец — герой. Заруби это себе на носу. И нечего ухмыляться. Ты мне веришь?

Я кивнула, и полковник продолжал:

— Так вот, он герой еще побольше, чем я. Поняла?

Я опять кивнула, и мне стало и стыдно, и радостно. Я посмотрела на папу. Он стоял у окна и задумчиво протирал очки.

— И потом, — все так же сердито говорил полковник, — что на мне свет клином сошелся, что ли? Мало у вас своих героев в Ленинграде?! А если для того, чтобы «галочку» поставить, так я и вообще не согласен. Вот вы вместо того, чтобы какого-то заезжего полковника приглашать, взяли бы да и оглянулись вокруг. Эт-то же Ле-нин-град! А класс у вас какой-то… — Он покрутил в воздухе рукой. — Какой-то такой…

Я молчала. А что мне было говорить?! Обидно, конечно, но ведь правда, наверно…

…Потом мы пообедали, а скорее — поужинали, потому что был уже совсем вечер. Все сидели грустные, и только полковник смеялся, шутил и рассказывал разные забавные истории. И почему-то почти все время обращался к Витьке, а тот… ну, да что тот. Тот пыжился, как индюк, и смотрел полковнику в рот. Я вначале немного обижалась, что полковник вроде даже и не хочет на меня смотреть, но потом, когда он сказал одну вещь, я перестала обижаться и поняла, что иначе он не может. И наверно, он прав. Я это еще потом додумаю.

А он сказал вот что:

— Ты, Маша, девчонка, так сказать, женский пол. И не дай бог тебе узнать, что такое армейская служба. А вот из него, — он кивнул в сторону Витьки, — я бы хорошего солдата сделал!

Надо было видеть Витьку!

— А ведь солдатская служба, — продолжал полковник, — трудная служба. Правда, Гриша?

— Правда, дядя Вася, — серьезно сказал Гриша, то есть папа.

— То-то, — сказал полковник и засмеялся. — Вот, помню, еще до войны — я тогда ротой командовал — был у меня старшина-сверхсрочник. Так он что делал? Идут ребята с учений. Ну, подзадержались там и… прочее. Идут голодные, конечно, как волки. Думают: скорее бы до лагерей добраться, а там — борщ украинский, ложка стоит, каша гречневая с мясом, ах! И идут, ну прямо форсированным маршем с полной боевой выкладкой. А за полкилометра до лагеря старшина кричит: «Запевай!» Какое тут запевай — лишь бы до каши добраться. «Стой! Кру-угом! Шагом марш!» И в обратную сторону — с полкилометра. «Стой! Кругом! Шагом марш! Запевай!» Ну, что будешь делать?! «Что запевать-то, товарищ старшина?» — «Кони сытые, — была тогда такая песня, — бьют копытами…»

— И запевали? — с восторгом спросила бабушка.

— Ого! — сказал полковник. — Еще как! Не хуже хора Александрова. Но я все-таки его спросил, старшину этого, чего он ребят мучает. Так он удивился даже. «Рота, — говорит, — должна прийти в свое расположение бодрой и готовой к предстоящим боям, какие бы потери она ни понесла. А тут какие потери — брюхо подвело! Я их воспитую, товарищ лейтенант, а вы их жалкуете». Ну, что мне говорить? — Полковник задумался, а потом, посмотрев на папу, тихо сказал: — А как потом дрались эти «кони сытые»! Ты помнишь, Гриша, как они дрались?! — Он покачал головой и зажмурился.

Папа молча кивнул, а Витька, проглотив слюну, сказал басом:

— Трудно в ученье — легко в бою…

— Суворов! — закричал полковник. — Он у тебя Суворов, Гриша! Ну, поехали.

На вокзал полковника провожали все. Он поцеловался со всеми, а бабушке поцеловал еще и руку. Домой мы шли медленно и ни о чем не говорили, только Витька бубнил себе что-то под нос и, выпятив грудь, вышагивал впереди всех строевым шагом. По-моему, он пел «Кони сытые».

Уже в самой подворотне оказался Венька Жук. Я шла последней, и Венька тихонько окликнул меня.

— Ты, Басова, не бойся, — сказал он шепотом, — тебя больше никто не тронет.

— А я и не боюсь, — сказала я.

Он потоптался на месте, не зная, что сказать, и мне вдруг захотелось сделать доброе дело.

— Знаешь что, Венька, — сказала я, — хочешь… я буду с тобой дружить?

Венька ошарашенно посмотрел на меня.