Трудный переход - Иван Машуков

— Его и есть. Вот этот Данила разок говорит мне: «Демьян Иваныч, в гости тебя приглашаю, милости просим». Отказываться, паря, анбиция не позволяет. Пошёл. У Данилы, конечно, всё честь честью. Водка стоит. Сам Данила сразу ко мне: «Давно, говорит, желательно было мне тебя уважить, потому как ты у нас заслуженный партизан». Думаю себе: ладно. Сели мы за стол. Сидим, закусываем. Старуха Данилина тут же тамашится. А потом, брат ты мой, дверь из горницы отворилась и вышла девка. «Ну вот, думаю, давно не видались, встретились». Девка — нарядная, краля кралей — поклонилась мне, губки бантиком завязала и села. Села и сидит. Мы с Данилой пьём-закусываем. А девка нет да и взглянет на меня. Краснеет. «Э-э, думаю, это дело неладно». Да и Данила ко мне и с того и с другого боку начинает подъезжать. А я сижу да водку пью. Тут девка встаёт, выйти хочет. А мать на неё: «Не смей!» Девка опять на лавку села. Жалко мне её стало: чего, бедную, мучают? Я и говорю: «Отпустите вы её, говорю, пускай идёт спать, а мы тут уж как-нибудь одни потолкуем». Вот Данила сейчас же на девку глазами — дескать, давай уходи. Вышла она. А тем часом и я поднялся. Данила со старухой ко мне, уговаривают: посиди да посиди. «Нет, говорю, благодарю, много довольны. Вы теперь к нам». Ну, братцы, посмотрели бы вы, как старуха на меня воззрилась. Я думал, она меня съест! А Данила — тот хитрый, виду не подаёт…

Разнообразные движения отражались на лицах слушателей во время этого рассказа. С юношеской восторженностью смотрел на Лопатина Широков. Генка Волков тоже испытывал удовольствие, оттого что ясно всё себе представлял, как будто речь шла о Платоне и его наказанной хитрости. Молодые мужики слушали Демьяна, знающе усмехаясь. А бородатый мужик давно уже выражал неодобрение: он хмурился и отвёртывался.

— Я чего-то не пойму, — спросил молодой мужик, — из-за чего хозяева-то осерчали?

— Эх ты! — хлопнул его по плечу сосед. — Разве ж не понятно? Они же смотрины хотели устроить. Дескать, вот у нас какая девка. А он на неё ноль внимания.

— А-а, — протянул молодой мужик. — Вон оно что!

За столом засмеялись.

— Не знаю, чего вы зубы-то скалите, — сердито сказал бородатый. — У человека одна дочь, ему желательно её замуж выдать или, к примеру, зятя в дом принять. А жених пришёл, водку выпил — и до свиданья…

— А девка-то хоть красивая? — спросил молодой мужик.

— Как тебе сказать, — прищурился Демьян. — Со спины посмотреть — ничего.

Генка прыснул. Засмеялись и остальные.

— Дураки вы, молодые! — вдруг плюнул бородатый мужик, поднялся и вышел из избы.

— Смотри-ка, чего это он?

— Не поглянулось ему что-то.

— Может, тоже дочка есть? — спросил молодой мужик. — И сам богатенький? Беда нынче богатым-то. Девок-то у них не берут. А раньше небось отбоя от женихов не было…

— Да не в девке суть, ты слушай, — продолжал Лопатин. — Только я у Данилы Токмакова был, гляжу, меня другой мужик к себе зовёт. И тоже богатенький. И тоже, паря, с девкой! Ну, я, конечно, пришёл, погостился. Так в недальнем времени заделался я форменным женихом. Хожу по деревне, девок смотрю да водку пью. Поят — отчего не пить? Так я долго ходил по невестам. А потом как обрезало. Никто не зовёт… Что, думаю, такое? Вот один раз иду по улице, а навстречу мне Данила с братом своим двоюродным. Братан у Токмакова здоровущий мужик. Тоже богач, почище Данилы. Остановили меня: «Куда идёшь?» — «Что за спрос? Иду своей дорогой». Я был немного выпивши. Слово за слово. Данила и начал мне петь: «Напрасно, говорит, ты мою девку тогда не взял. Мы ить, паря, хотели тебя женить. Жалеючи. Видим, человек хороший, а без бабы. Да теперь, говорит, уж ладно, всё прошло». Данила как раз батрака к себе в дом взял — зятем. Другие невесты, которых я смотрел, тоже поразобрались… Сказал я про это, а Данила мне опять: «Это, говорит, Демьян Иваныч, всё прошло. Забудь. И мы забудем. А вот, говорит, дело есть одно. Надумали мы с братаном паровик ставить. Мельница паровая на всю волость может быть, ежели с умом взяться, да только есть одна заковычка. Пойдём с нами. Выпьем, поговорим».

Конечно, трезвый я бы, может, и не пошёл, а тут мне уж попало. Ну хорошо, заявился. Та же картина, только без невесты. Опять меня женят! Им, видишь, чтобы мельницу ставить, нужно разрешенье. Им-то самим не дадут, а через меня очень свободно. Я — партизан заслуженный. Приеду в город, поговорю тут кое с кем, — Лопатин со значением огляделся, — в крайнем случае к Ивану Иванычу схожу — и готово дело, дадут разрешенье. Пьяный я был, а это сообразил сразу. Говорю: «Ладно, согласен!» Эх, вот они взялись угощать меня! Гульба, паря, шла дня три! Еле я очухался.

«Ну, думаю, Дёмша, теперь держись! Ежели Данила с братом дознаются, что ты смехом всё затеял, то оторвут уж тебе башку, как пуговку».

Демьян замолчал, Генка Волков во все глаза смотрел на него. «Вот бы мне так-то с Платоном сделать!» — думал он. Лопатин показался ему в эту минуту героем.

— Паря, карусель закрутилась с мельницей настоящая. Данила с братом паровик купили, а разрешенья нету. Сговаривают меня в город ехать, а я всё тяну да тяну. Вот один раз приходит ко мне мой товарищ, председатель сельсовета и говорит: «Чего ты, говорит, Дёмша, баклуши бьёшь?» А я верно не большой любитель до хозяйства. Молоденький был, думал: заведу хозяйство, как все прочие мужики. А с войны пришёл — ничего не надо! «Ты, — говорит мне председатель, — чем зря у окошка в избе сидеть, взялся бы общественный амбар строить — для хранения зерна». Это чтобы я был вроде начальника. На первый раз я отказался. Меня на собранье позвали. Мужики кричат: «Давай, Дёмша, берись!» «Что же, — думаю, — я-то возьмусь, да как бы которым плакать не пришлось». Говорю мужикам: «Чего я буду приказывать, вы все исполняйте». — «Ладно, кричат, Дёмша! Валяй!» Зачал я амбар строить. Как богатенький мужик, я его в наряд. Вот они видят это дело, загалдели: «Неправильно! Не по справедливости!» А я своё гну. Данилу с братаном тоже потягиваю в наряды. Они на меня только поглядывают, но молчат. О мельнице ни словечка. Чего, думаю, такое? — Лопатин с хитрой улыбкой посмотрел на слушателей. — Паря, поди, обиделись, а не жалуются. Стесняются! Как раз амбар строить закончили. Какой-то праздник был. Опять зовут меня Данила с братаном. Мне бы не идти, а я пошёл. И, конечно, нарвался! Поначалу-то разговор правильный был: как здоровье, какая нонче погода. А потом пошло. Садят мне стакан за стаканом. Наливают один: «Пей!» Пью. Наливают другой: «Пей!» Пью. Наливают третий… Паря, я только руку протянул за третьим, а меня бац по руке! Да в ухо! Ну, тут я вскочил. А они на меня. Однако ничего, — Демьян повёл плечами, — выдюжил. Данила кричит: «Мы сколько водки ему споили! Хотели добром с ним, невесту ему искали, а он свинья свиньёй. Бейте его, гада, до смерти!» Ладно кол мне попался, а то бы, паря… Одним словом, весёлый разговор вышел. Мне потом мой товарищок высказывал, что я напрасно всю волынку с Данилой и с его братом затеял. «Это, говорит, Демка, голое партизанство. С кулаками, говорит, надо по-другому обращаться». — «Ну, говорю, ты как хошь с ними обращайся, а я по-своему. Дали бы мне власть, я бы их… заплясали бы они, паря, у меня камаринского!» Они вон товарища Шароглазова убили, а с ними нянькаться?! — вдруг с силой выкрикнул Дёмша. — Эх! Но погодите и до них доберёмся! Я вот хотел с Иваном Иванычем потолковать. Совет один подсказать, может он будет годный для высшей власти. Ходил нынче, неудачно, может ещё зайду…

Но зайти в облисполком вторично Лопатин уже не собрался. В тот вечер ещё долго разговаривали между собою постояльцы. А наутро, придя на биржу труда, Лопатин и Генка узнали, что набор объявлен. Они стояли в очереди на запись. Генка думал, что ему не стоит отдаляться от Лопатина. Вдвоём с таким надёжнее.

Прошло ещё два дня. Юноша из редакции, Сергей Широков, приходил на постоялый двор, разговаривал с Демьяном, что-то записывал с его слов в свою книжечку.

— Паря, про меня будет в газету писать. — сказал Демьян Генке. — В Хабаровск он едет учиться. Парень лобастый..

Генка не ответил. Ему этот парень не понравился.

В следующий раз, когда Широков ещё наведался на постоялый двор, ни Демьяна, ни Генки он уже не застал. Они ушли на железную дорогу.

Заимка кочкинского барышника Федосова, где решил скрыться на время Селиверст Карманов, находилась километров за тридцать от Крутихи. Ночью, придя в овраг с намерением убить Григория Сапожкова, но не найдя в себе достаточно силы, Селиверст долго ещё проблуждал в степи, пока вышел на тракт. Это была широкая дорога, пыльная летом и укатанная санями зимой, по одной стороне которой уходили вдаль телеграфные столбы.

Селиверст шагал по тракту, стремясь поскорее достичь знакомого ему поворота на просёлок. В канавах по обеим сторонам дороги снег уже оседал, а на дороге кое-где хрустел ледок. После ночного ветра была тишина и тепло.