Избранное - Джек Лондон

Потратив немного денег из тех, что остались у меня как воспоминание об игре в кости, и скоротав с приятностью часок, я снова вернулся к железнодорожному полотну и остановился на почтительном расстоянии от станционных огней. Я уже успел остыть и дрожал всем телом в моей мокрой одежде. Но вот и поезд. Я притаился в темноте и, когда он поравнялся со мной, благополучно влез, отдав на сей раз предпочтение второй площадке тендера, — хватит с меня одного душа во время хода! Пройдя сорок миль, поезд подкатил к станции. Я соскочил на освещенный перрон, показавшийся мне до странности знакомым. Увы, я вернулся в Вашингтон! В Балтиморе от волнений, вызванных погоней, от беспорядочной беготни по улицам, оттого что я прятался за углами, кружил и сбивал с толку своих преследователей, я сам заплутался и потерял направление. И в результате сел на обратный поезд. Я не спал ночь, вымок до нитки, удирал, как проклятый, спасаясь от погони, и после всех этих мытарств вернулся на старое место. О, скитаться по путям-дорогам отнюдь не значит срывать цветы наслаждений! Однако я не вернулся к себе в конюшню. Я довольно удачно подработал на игре в кости и не хотел держать ответ перед неграми. Поэтому я сел на ближайший поезд и позавтракал уже в Балтиморе.

Записано в приюте для слабоумных

Я-то? Нет, я не слабоумный. Я — ассистент. Не знаю, что смогли бы сделать без меня мисс Джонс или мисс Кэльсей. В нашем приюте пятьдесят пять слабоумных — все самого низкого развития, — и как бы можно было их всех накормить, если бы не было меня под рукой. Я люблю кормить слабоумных. Они не причиняют никаких беспокойств. Они и не могут даже. Что-то у них не совсем ладное с руками и ногами, и говорить они тоже не могут. Очень они низкого развития. Я, например, могу гулять и разговаривать и делать разные вещи, а они не умеют. Надо быть очень внимательным со слабоумными и не кормить их слишком быстро. А то они могут подавиться. Мисс Джонс говорит, что я — эксперт. Когда приходит новая нянька, я объясняю ей, как приняться за это дело. Очень смешно бывает смотреть, как новая нянька пробует их кормить. Она принимается за них так медленно и осторожно, что время уже ужинать, а она все не управится с завтраком. Тогда я вмешиваюсь и показываю, потому что я — эксперт. Доктор Дэльримпль говорит это, а уж он знает. Слабоумный может есть значительно быстрее, если только сумеют за него взяться.

Меня зовут Том. Мне двадцать восемь лет. Все в учреждении меня знают. Потому что это у нас учреждение, понимаете, государственное учреждение. Оно принадлежит штату Калифорния и основано в целях политических. Это я знаю. Я здесь уже давно. Мне здесь все доверяют. Я могу бродить свободно по всем окрестностям, если я, конечно, не занят со слабоумными. Мне нравятся слабоумные. Потому что, глядя на них, я всегда думаю, как это удачно, что я не слабоумный!

Мне хорошо в приюте. Мне бы совсем не понравилось там, на воле — это я знаю. Я же был там немножко: убежал — и вернулся. Я уж так и создан для приюта, и именно — для нашего приюта. Только я не похож на слабоумного, правда ведь — нет? Вы сейчас же скажете, что разница есть — как только посмотрите на меня. Я — ассистент, эксперт-ассистент. Это, пожалуй, тоже немножко «не того»… Что значит «не того»? О, это значит — слабоватый в умственном отношении. Мы все здесь немножко «не того».

Но я очень развитой. Доктор Дэльримпль говорит, что я слишком смышленый для нашего приюта, но я не обращаю на это внимания. У нас здесь очень симпатично. Ну и я не устраиваю тоже припадков, как большинство наших. Видите, там между деревьями стоит дом? Там живут совсем самостоятельные эпилептики[4] — они очень развиты. Их посадили туда, потому что нельзя же их считать обыкновенными слабоумными. Они бывают в клубе и уверяют, что совсем-совсем такие же, как другие люди на воле, но только они больны. Мне они не очень-то нравятся. Они смеются надо мной, когда не заняты своими припадками. Но я не очень-то обращаю на это внимание. Во всяком случае, за меня-то нечего бояться, что я буду падать и стучать головой. Иногда они кружат по комнате и стараются найти место, чтобы сразу сесть, — но это им никогда не удается. Неразвитые эпилептики очень противны, а развитые — задаются. Я очень рад, что я не эпилептик. Ничего-то в них нет. Они только говорят здорово — вот и все.

Мисс Кэльсей говорит, что я слишком много говорю. Но я говорю с толком, — так здесь другие не говорят. Доктор Дэльримпль считает, что у меня дар слова, — я это знаю. Послушали бы вы, как я разговариваю, когда я сам с собой или когда меня слушает кто-нибудь из слабоумных. Иногда мне кажется, что мне бы очень подошло заниматься политикой, только с этим слишком много хлопот. Все они, политики, говоруны — этим они и зарабатывают.

В нашем учреждении нет сумасшедших. Все наши немножко слабоваты умственно. Погодите, я вам расскажу смешную вещь. У нас около дюжины девушек — из развитых, — они накрывают на стол в большой столовой. Иногда, когда они совсем забудут который час, они садятся на стулья в кружок и разговаривают. Я притаюсь за дверью и подслушиваю и положительно давлюсь от смеха. Знаете, о чем они разговаривают? Вот как это бывает. Сначала долгое время никто не говорит ни слова. Потом какая-нибудь вдруг произносит: «Слава богу, я не слабоумная». Тогда все остальные утвердительно кивают головами, и вид у них чрезвычайно довольный. И опять некоторое время никто ничего не говорит. А потом следующая девушка в кружке говорит: «Слава богу, я не слабоумная». И они все опять кивают головами. И так это идет по кругу, и никогда они ничего другого не скажут. Ну так вот они уж действительно «не того». Правда? Ну, решите сами. Я совсем не в этом роде, слава богу.

Иногда мне кажется, что я совсем-совсем не слабоумный. Я играю в оркестре и читаю ноты. Мы все в оркестре считаемся слабоумными, за исключением дирижера. Но он-то помешанный, это мы отлично знаем. Мы знаем это, но говорим об этом только между собой. Он тоже, видите, зарабатывает политикой, и мы не хотим же, чтобы он лишился заработка. Я играю на барабане… Нет, они положительно не могут обойтись без меня в учреждении. Однажды я был болен и теперь знаю это наверное. Удивительно еще, что наш приют держался, пока я лежал в больнице.

Если бы я только захотел, я мог бы уйти отсюда. Я не настолько не развит, как, может быть, вы думаете. Но мне это ни к чему. Я совсем недурно провожу здесь время. Да и потом все здесь полетит вверх ногами, если я уйду. Я очень боюсь, что когда-нибудь они заметят, что я вовсе не слабоумный, и отошлют меня на волю, чтобы я сам зарабатывал себе хлеб. Я знаю жизнь там, и она мне не нравится. Наш приют достаточно хорош для меня.

Вы видите, я от времени до времени немножко скалю зубы. Я ничего не могу с этим поделать. Но я стараюсь, чтобы это подходило к случаю. Я недурен, впрочем. Я смотрю на себя в зеркало. У меня смешной рот, это я знаю, и он отвисает немножко, и зубы у меня скверные. Вы всегда можете отличить слабоумного по рту и по зубам. Но это, разумеется, не доказывает, что и я тоже слабоумный.

Я знаю кучу вещей. Если бы я только рассказал вам все, что знаю, вы бы очень удивились. Но когда я не хочу чего-нибудь понять или когда они хотят заставить меня делать что-нибудь, чего я не хочу, — я сейчас же развешиваю губы и начинаю смеяться и устраивать глупый шум. Я заметил, как наши «неразвитые» устраивают глупый шум, и теперь сам умею. И я знаю самые разные способы делать глупый шум. Мисс Кэльсей назвала меня за это недавно идиотом. Она была очень раздражена, поэтому-то я и стал дразнить ее.

Один раз мисс Кэльсей спросила меня, почему я не напишу книги о слабоумных. Я объяснил ей, в чем дело с маленьким Альбертом. Он — идиот, это вы знаете, и вот я всегда могу сказать, что с ним такое и что ему надо, по одному тому, как он щурит левый глаз. Вот это все я и объяснил мисс Кэльсей, и она разозлилась, потому что ничего этого не знала. Может быть, когда-нибудь я и напишу еще такую книгу. Только это очень уж хлопотно. Мне приятнее рассказывать.

Знаете вы, что такое «микро»?[5] Это такой сорт с маленькими головами — не больше вашего кулака, право. Обыкновенно они — идиоты и долго не живут. А вот «гидро»[6] — те не идиоты. У них большие головы, и они куда смышленее. Только они не вырастают. Они всегда умирают. Когда я смотрю на кого-нибудь из них, я всегда думаю, — вот скоро умрет. Иногда, когда я чувствую себя усталым или нянька взбесится ни с того ни с сего, я бы очень хотел быть идиотом, чтобы ничего не надо было делать и чтобы кто-нибудь кормил меня. Но я думаю, что, пожалуй, мне все-таки приятнее говорить так, как сейчас, и быть тем, что я есть.

Как раз вчера доктор Дэльримпль сказал мне: «Том, — сказал он, — я положительно не знаю, что я стал бы делать без вас». А он-то уж понимает, он-то насмотрелся за два года, что значит управлять целой тысячей слабоумных. А перед ним был доктор Вотком. Они ведь назначаются сюда, — вы знаете? Это тоже политика. Сколько я перевидал докторов за это время! Я был здесь раньше, чем кто-нибудь из них. Я был в этом учреждении двадцать пять лет. Нет, на меня никто не может пожаловаться.