Ричард Длинные Руки – барон - Гай Орловский

Амулет подрагивал в ладони, ничего не происходило. Очень медленно я ощутил, что там на большой глубине есть золото. На гораздо большей, чем раньше нащупывала копалка. Его можно оставить там, а можно и принудить подняться к поверхности.

Подняться, сказал я. Велю подняться. И тут же амулет похолодел, словно в ладони у меня льдинка, впрочем, держать в эту жару даже приятно. Я застыл, прислушиваясь к ощущениям. Смутно, очень смутно, но как будто копалка отсчитывает на своем копальем языке исчезнувших программистов пройденные дюймы, футы, а может быть, и ярды. Или те, которые остались до поверхности.

От костра Дилан крикнул жизнерадостно:

– Сэр Ричард, с вами все в порядке?

Кто-то гоготнул, другой голос сказанул скабрезность, я ответил строго:

– Я здесь медитирую, неучи.

У костра разгорелся спор, что это такое, пошли самые разные предположения, а я терпеливо ждал, чувствуя, как закопанный неведомыми народами клад медленно поднимается к поверхности. Что закопан давно, понятно уже из того, что сокровища закапывают в самых приметных местах, обычно у дороги. Причем хорошей дороги, по мелким тропкам ходят мелкие разбойники, у них и запросы маленькие, и добыча крохотная. А здесь на мили в любую сторону дремучий лес, вековой лес, по всем летописям здесь лес был всегда…

Земля зашевелилась, словно на поверхность спешно выбирается крупный крот, я торопливо опустил ладонь с амулетом на разрыхленную почву и ощутил, как там, разбрасывая комья, поднялся холодный металл и прижался к ладони. Странной формы посудина, скорее походит на кастрюлю, чем на привычный горшок или кувшин, только эта кастрюля сделана с таким изяществом, что сама по себе уже произведение искусства. Крышка залита чем-то наподобие воска, но не воском. Я вытащил нож и расковырял все печати, на меня колдовство не действует, осторожно приподнял крышку, на всякий случай отклонившись в сторону, вдруг что выпрыгнет, мало ли какие защиты от дураков.

Из кастрюльки вырвался искрящийся столб радуги, снизу в растопыренные ветви ударил радостный ликующий свет. Я с недоверием смотрел на россыпь драгоценных камней, отказываясь верить, что это всего лишь камешки, которые дурные бабы вставляют в уши, кольца и вешают на шею.

От костра донесся испуганно-восторженный вопль:

– Сэр Ричард!.. Что это?

– Всем оставаться у костра, – велел я. – А то вдруг рванет… В смысле, я, как паладин, еще могу справиться, а вас божественным огнем сожжет! Ко мне могут приблизиться только безгрешные. Этих я сам призываю приобщиться к благодати.

У костра все разом затихло, никто не сдвинулся, а я осторожно потыкал в драгоценности пальцем, потом с опаской взял один камешек в руки, покатал на ладони, посмотрел через него на заходящее солнце, хотел было лизнуть, чтоб уж совсем быть похожим на папуаса, увидевшего электронные часы, но вспомнил, что никто не видит, можно не играть на публику и не делать вид, что понимаю что-то в этой хрени, запустил лапу поглубже и обнаружил на дне кастрюльки несколько золотых монет.

И хотя таких никогда не видел, морды и гербы просто совсем как будто не людьми сделанные, но ощутил внезапно нечто вроде грусти. И здесь всего лишь золото, всего лишь драгоценности. Нет чтобы спрятать электронный микроскоп или мобильник. Но люди во все времена и эпохи прячут золотишко и камешки. Неудивительно, что все эпохи заканчиваются всемирными катаклизмами, а потом все сначала, все сначала…

Когда я, пересыпав драгоценности и золото в сумку, вернулся к костру, на меня смотрели вопрошающими глазами.

– Что это было, сэр… Легольс?

– Разговаривал с Богом, – ответил я.

Ответом было ошарашенное молчание, на раздувшуюся сумку у пояса тоже посматривали, но я молчу, а задавать прямые вопросы весьма некуртуазно.

Эбергард поинтересовался почтительно:

– И что он сказал?

– Что веют ветры, – ответил я невесело, – и все возвращается на круги своя… И только мы способны этот порочный круг разорвать.

– Как? – спросил юный Дилан.

Они все смотрели серьезно и с ожиданием. Я молчал, не зная, как объяснить, что для этого надо перестать прятать золото и драгоценности. Что это вовсе не драгоценности, что это вообще не ценности. Только тогда вырвемся из этого повторяющегося цикла катастроф, когда примем другие ценности.

Правда, сам я спрятал, мне – можно.

Справа и слева проплывают, слегка покачиваясь, островки темно-зеленых елей, трава по обе стороны дорожки светло-зеленая, низкая. Временами поднимаются метелки ярких цветов, там жужжат толстые шмели, порхают бабочки и даже бомбардировочно грозно гудят металлоспинные жуки.

Иногда совсем рядом с конскими копытами блестят гладью небольшие озера с густой синей водой. Дорога все поднимается, а далеко впереди, временами заходя то вправо, то влево, грозно сверкает белыми вершинками горный хребет. Селенья попадаются, однако, с той же регулярностью, хотя здесь, по словам Кадфаэля, ночами бродят упыри, а днем охотятся беспощадные крыланы. Но люди упорно не желают покидать эти места: то ли сумели приспособиться к жестоким условиям, то ли полагают, что свобода от налогов и повинностей стоит любых напастей от чудовищ.

К вечеру небо стало лиловым, только на западе остается пурпурным. Кое-где прорывается сквозь застывающую корку настоящее кипящее золото, настолько яркое, словно этот багровый закат заслоняет от нас огромное на полнеба солнце. Впереди жутко и страшно, словно создание дьявола, поднимается одинокое черное дерево, даже не дерево, а угольно-черный силуэт, грубо вырезанный из этого цветного занавеса.

Конские копыта стучат негромко, дерево приближается и становится все более грозным: исполинское, с толстым стволом, который на небольшой высоте раздвоился, а обе половинки, в свою очередь, выбросили вверх и в стороны такие могучие ветви, что центрального ствола уже просто нет. Земля черная как деготь, луна еще не взошла, а если и взошла, то скрывается за фиолетовыми и пурпурными облаками, небо же с трудом освещает только себя.

Дерево разрослось, закрыло половину мира, мы услышали шелест листьев, не такие уж и голые ветви, а между корней блеснул небольшой родник. Смит сразу же начал распоряжаться насчет ужина, но рыцари слушали графа Эбергарда. Впрочем, Смит даже не подумал обидеться, субординацию понимает, принял из пасти Пса пойманного зайца, толстого, как откормленный в монастыре кабан, тут же начал его разделывать и пластать мясо для поджаривания.

Кадфаэль вытащил молитвенник и углубился в чтение, сэр Смит отлучился ненадолго и принес полный шлем крупных красных ягод, похожих на землянику, только намного крупнее. Пес снова исчез, принес небольшую молоденькую козу, может быть – газель или антилопу, но все равно – козу, а немного погодя ухитрился откуда-то приволочить огромную рыбину. Она продолжала отчаянно вырываться и хлестать хвостом даже не по морде, а по бокам.