Субъективный взгляд. Немецкая тетрадь. Испанская тетрадь. Английская тетрадь - Познер Владимир Владимирович

Если в американце Дон Кихот существует в значительной степени – мол, нет ничего невозможного! – то Санчо Пансы в нем почти что и нет. У русского, как мне кажется, все ровно наоборот: все бесполезно, нечего стараться, а тот, кто так не считает и пытается что-то делать, на самом деле борется с ветряными мельницами.

Русская литература буквально кишит Пансами (не в смысле социального происхождения или внешности) при почти полном отсутствии Кихотов. Пожалуй, могу вспомнить только одного: князья Мышкина, которого Достоевский называет «идиотом»…

Вообще же этот широко распространенный в России взгляд, что все бесполезно, что «хочешь жни, а хочешь куй, все равно получишь х-й», – существует очень давно. С чем он связан, судить не берусь, но абсолютно уверен в том, что такая жизненная позиция представляет собой тяжелейшие путы, которые мешают России двигаться вперед. Объяснение отказа от той или иной деятельности (например, от участия в голосовании) доводом, что, мол, это бесполезно, ничего из этого не выйдет, «они» (кто точно, не говорится, но всегда имеется в виду власть) все равно сделают так, как хотят, – в этом нет ни капли «кихотизма», зато «панчоизмом» прямо разит.

Пока сеньор де ла Иглесиа размышлял вслух о том, кто такие испанцы и что есть «испанскость», я искал русские – именно русские, а не российские – параллели. Привожу несколько его высказываний.

«Быть испанцем – это смеяться в лицо невзгодам». Русский не смеется в лицо невзгодам. Русский молча терпит их, принимая почти как неизбежность (наступает момент, когда терпение лопается с самыми страшными последствиями, приводящими чаще всего к еще бо́льшим невзгодам, но это уже другая тема).

«Единственный способ увидеть себя – поглядеть в кривое зеркало». А вот это похоже, если в качестве кривого зеркала иметь в виду анекдоты. Ведь все анекдоты о чукчах вовсе не о чукчах, они придуманы русскими, которые таким способом смеются над собой.

– «Мы обожаем юмор, но черный, не белый. Мы по-настоящему смеемся над тем, над чем смеяться нельзя. На похоронах. Над тем, что бабушка свалилась с лестницы. Черный юмор позволяет нам быть самими собой, не притворяться». Без комментариев. Хотя комментарии очень просятся.

– «У Гойи в серии «Капричос» есть картина: два мужика, по колено утонувшие в жиже, палками лупят друг друга насмерть. Это и есть Испания». А Россия? Разве на протяжении всей своей истории она не раздираема надвое? Разве не насмерть лупили и лупят друг друга ее «славянофилы» и «западники», «патриоты» и «демократы», «государственники» и «либералы»?

– «Испания – это карикатура на саму себя». Эти слова я запомнил надолго. И не потому, что они относятся к Испании.

Если вдуматься, то между Испанией и Россией удивительно много общего. Обе являют собой край Европы, одна – западный, другая – восточный. Оба народа долгие столетия находились под гнетом чужих завоевателей: испанцы – мавров, русские – монголов. В истории каждой из них формирующую роль играли (почти в одно и то же время) два тирана, деятельность которых остановила надолго движение в сторону Возрождения и демократии: в Испании – Филипп II, в России – Иван IV. Обе страны были раздираемы гражданскими войнами, приведшими к власти душегубов и палачей: в Испании – Франциско Франко, в России – Иосифа Сталина. И до сегодняшнего дня в обеих странах люди продолжают делить друг друга на условных «красных» и «белых».

Сусана Гарсиа

Она хозяйка дома, в котором жил и работал Сервантес. Водит экскурсии, рассказывает о том, как скромно (я бы даже сказал – аскетично) жил великий писатель. Смотрит испытующе: вам в самом деле интересно, или вы пришли проформы ради? В зависимости от впечатления либо довольно быстро и сухо заканчивает рассказ, либо…

Она испытующе посмотрела мне в глаза и спросила:

– Вы помните, что написал Сервантес, представляя свою книгу читателю?

– К сожалению, нет, не помню.

– А я напомню вам. Он рассказывает о том, как однажды пошел на базар и увидел продавца шелка, который заворачивал товар в листы рукописи, написанной на арабском языке. Сервантес купил эту рукопись за бесценок, принес домой и передал мавру для перевода. Это и оказалось рукописью «Дон Кихота». Поняли?

Я кивнул: мол, понял.

– Как вы думаете, для чего Сервантес придумал эту историю? А для того, – сказала она, не дождавшись моих соображений, – чтобы власть поняла, что он к авторству этой книги не имеет никакого отношения. Но это не все. Сам автор с самого начала сообщает нам, что его герой, Дон Кихот Ламанчский, страдает безумием. Он говорит всем и каждому, в том числе святой инквизиции: не обращайте внимания на то, что говорит этот человек, он – безумец. Сервантес таким образом дважды «отказывается» от Дон Кихота: не он писал, и герой – сумасшедший. Понимаете?

Да, понимаю. И поняв, еще раз поразился тому, насколько сильные мира сего опасались писателей и какая же сила заключена в фиксированных на бумаге словах. Можно прочертить совершенно прямую линию от Новикова и Радищева до Кольцова и Булгакова. Можно провести не менее прямую линию от инквизиции Торквемады – через ЧК Дзержинского – и прямиком к торжественному сжиганию книг в нацистской Германии, организованному Геббельсом. Для них писатель был личностью опасной, не только развращающей мозги, но и, что хуже, будящей их, заставляющей людей думать и, следовательно, сомневаться.

Нет большего памятника силе написанного слова, нет большего подтверждения опасения этого слова со стороны власти, в особенности репрессивной, – чем советский самиздат. Вдумайтесь: человека могли отправить в лагерь, посадить в тюрьму, запихнуть в «психушку», наконец, расстрелять за то лишь, что он перепечатывал в шести экземплярах (машинка больше не брала) какой-то текст, например «1984» Джорджа Оруэлла. Но это было в «просвещенном» XX веке. А что могли сотворить с неугодным автором и тайным читателем его произведений веке в XVI–XVII?

Сервантес объявил Дон Кихота безумцем, чтобы его слова, полные справедливого гнева, всерьез не принимались властью – как светской, так и религиозной.

Радищева сама Екатерина II объявила сумасшедшим за «Путешествие из Петербурга в Москву». Разве можно было простить человеку слова: «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человеческими уязвлена стала». Не догадался Александр Николаевич написать, что эти слова принадлежали полоумному шуту.

Да и сообрази Петр Яковлевич Чаадаев написать, что рукопись «Философических писем» он обнаружил у иноземного торговца на базаре, не объявил бы его сумасшедшим Николай I.

Возвращаюсь к сказанному: поразительно, как боится власть, в особенности репрессивная, написанного слова. Ведь читают не все, читает меньшинство, а уж книги, такие как «Дон Кихот», на самом деле читают немногие (точнее, единицы); в XVI веке грамотных можно было сосчитать на пальцах одной руки… ну, ладно, преувеличил, но таковых было крайне мало. Народ читать такие произведения не мог. Но мудрый Сервантес на всякий случай отрекся от какого-либо авторства этой книги, написанной никому не известным арабом. Тогда, пять веков тому назад, ему это удалось. Сегодня, когда хай-тек легко проникает даже в наши самые интимные тайны, никаких шансов у него не было бы.

Педро Гарсиа Бильбао

– Мы – центр мира, но мир не понимает нас. Бог – испанец.