В поисках неприятностей - Энн Грэнджер

Я с горечью перебила ее:

— Я знаю, что думает Парри! Он думает, что мы имеем к ее смерти какое-то отношение.

— Нет, — возразила Дженис. — Вы не знаете, что думает сержант Парри. Несмотря на все, что он вам наговорил, он, как и я, кстати, еще не пришел ни к каким выводам. Парри — очень опытный сотрудник. Я, например, высоко ценю его мнение. Итак, если перед нами не самоубийство, то что?

Дженис прищурилась и сквозь лобовое стекло осмотрела тюлевую ткань на занавески, лежавшую на лотке.

— Самое тяжелое — объясняться с родственниками. Им спокойнее верить, что с ней произошел несчастный случай. Даже с убийством они смирятся легче, чем с самоубийством. За несчастный случай или убийство они ответственности не несут, зато самоубийство бросает тень и на них. Допустим, я приеду к ним и скажу: извините, наши предположения об убийстве не подтвердились, Тереза все-таки покончила с собой. Так вот, они наверняка огорчатся больше, чем если я назову им имя убийцы.

— Но лично вы считаете, что ее все-таки убили, — не сдавалась я, — и что убийца до сих пор гуляет на свободе.

— Лично и не для протокола — да, я так считаю. Но внутреннего чутья, моего или Парри, в таком деле недостаточно, хотя наши догадки подтверждают косвенные улики. Помимо всего прочего, суд должен принять наши доказательства. Собрать их нелегко. В наши дни присяжные не склонны всецело доверять данным судебно-медицинской экспертизы. Должны доверять, но не доверяют. В нескольких случаях обвиняемых оправдывали за недостатком улик, хотя дела были громкие и широко освещались в прессе. Присяжные не верят и признаниям, если они не подтверждены уликами. С каждым днем границы обоснованного сомнения[9] все больше размываются. По-моему, на Терезу напали, когда она была либо обнажена, либо частично раздета; она сопротивлялась, злоумышленник повалил ее на пол, и она занозила бедро. Затем тот, кто на нее напал, нанес ей удар по голове, и она либо потеряла сознание, либо была в полубессознательном состоянии. Нападавший довершил дело и представил все как самоубийство. Я могу представить доказательства в подтверждение всех моих догадок. Но лично мне пока непонятно, кто ее убил и почему!

— Мне тоже! — От меня не ускользнуло, как она подчеркнула местоимение «мне».

— Теперь вы понимаете, почему я все время спрашиваю, не дрались ли вы, — сказала Дженис. — Если кровоподтеки получены ею раньше, мы лишаемся важного доказательства.

— Драк не было, — ответила я.

Она улыбнулась:

— Рада, что вы не пытаетесь сочинять. Выдумки не помогли бы ни вам, ни мне. Франческа, по-моему, Терезу Монктон убили. Но мне нужно убедиться в этом наверняка. Ошибки я себе позволить не могу.

Должно быть, заметив мой удивленный взгляд, Дженис поспешила объясниться:

— Вы должны понять, в полиции, как и в любом другом учреждении, бывают… определенные трения между сотрудниками. У меня… многим моим сослуживцам не понравилось, что меня повысили. Есть такие, которые будут злорадствовать, если я завалю дело. Можете считать, что мы не сошлись характерами. Любое учреждение — замкнутое пространство. Так всегда бывает.

Поняв, что сказала больше, чем собиралась, она смутилась и отвернулась.

А я размышляла о Терри. Кто-то ударил ее по голове. Ну да, ее должны были как-то вырубить, иначе она стала бы драться. Может быть, она дала убийце сдачи, и тогда он ударил ее посильнее.

Заметив, что я задумалась, Дженис оживилась:

— Франческа, вы что-то вспомнили?

— Не важно.

— И все-таки, скажите… А уж я сама разберусь, важно это или нет.

Я была не в том настроении, чтобы терпеть покровительственное отношение к себе; так я ей и сказала.

— Извините, — сказала инспектор. — Я вовсе не хотела вас обидеть. Но если вы в самом деле что-то вспомнили, скажите! Вы ведь хотите, чтобы убийцу нашли?

— Конечно хочу, — ответила я. — Он подвесил ее на проводах от люстры и ждал, пока она задохнется!

— На свете много извращенцев. Может, он сидел и наблюдал за ее мучениями, потому что получал от этого удовольствие. Франческа, нас окружает множество больных людей, и многие из них почти все время ведут себя и выглядят совершенно нормально.

— Мне можете не рассказывать! Думаете, я на своем веку мало повидала психов? — воскликнула я, не скрывая досады. — Не было там никакого сексуального извращения. Кто-то хотел ее смерти. Кто-то до такой степени ненавидел ее, что сделал то, что сделал, намеренно и не имея другой цели, кроме убийства!

— Вот как… — Дженис не сводила с меня светло-серых глаз. — И кто же, по-вашему, мог ее убить? Если вы так уверены, значит, у вас имеются хоть какие-то догадки!

— Нет у меня никаких догадок, — вздохнула я. — Но я точно знаю, что в тот день, пока нас не было, в сквоте побывал кто-то чужой. Когда мы с Невом вернулись, в прихожей пахло мужским одеколоном. А Ганеш в тот же день, только чуть раньше, заметил на нашей улице незнакомца, который странно себя вел. Кстати, он уже рассказал обо всем кому-то из ваших.

— Да, сержанту Парри. К сожалению, кроме него, никто не видел на вашей улице незнакомого мужчину с такими приметами. Насколько я понимаю, мистер Пател — ваш друг?

— Да. Иногда по субботам я помогаю им в магазине. Но он не выдумал, что видел незнакомца, ради того, чтобы выручить меня.

— Я этого и не утверждаю. С чего бы ему выдумывать?

Полицейские — они такие. Любят задавать вопросы, на которые, как ни ответь, окажешься виноватым. Подозрительность заложена в их природе. Даже когда они пытаются играть честно, как, возможно, Дженис со мной, все равно ничего хорошего не выходит. Они просто ничего не могут с собой поделать. Может быть, так устроены, а может, их так учат в полицейском колледже. Я могла бы рассказать Дженис, что Эдна тоже видела хорошо одетого незнакомца, который украдкой пробирался по кладбищу и, не заметив старухи, обронил сигареты и спички. Но что толку от Эдны как от свидетельницы? Даже если бы я упросила ее поговорить с Дженис… Судя по тому, что я видела раньше, самой Дженис не очень-то удалось добиться толку от Эдны. Кстати, а почему Дженис вообще с ней заговорила? Мне стало не по себе.

— Повторяю в сотый раз, — сказала я вслух. — Я не имею никакого отношения к ее смерти и не знаю, кто или почему убил ее.

— Франческа, я тоже не знаю, — бодро ответила инспектор. — Но к тому времени, как следствие закончится, я буду это знать!

— Браво! — буркнула я.

Торговцу, приземистому, неопрятному коротышке, надоело, что мы сидим рядом с его лотком и болтаем. Он подбежал к нам и проорал в закрытое окошко Дженис:

— Слушай, дорогуша, ты тут что, слежку устроила? Я торгую нейлоновым тюлем, а не героином каким-нибудь, будь он неладен!

— У вас имеется лицензия на торговлю с лотка? — осведомилась Дженис.

— Сделай одолжение, отвяжись, куколка! — взмолился торговец. — Неужели вам больше нечем заняться, кроме как преследовать честных предпринимателей?

— Покажите лицензию! — приказала Дженис.

Когда мы тронулись с места, я заметила: ее что-то беспокоит. Потом она спросила с задумчивым видом:

— Франческа, неужели сразу видно, что я служу в полиции?

— Наверное, некоторые сразу это замечают, — дипломатично ответила я.

Мой ответ ее как будто озадачил.

Когда я вернулась в свое временное жилище, то увидела на лестнице около двери Ганеша. Рядом с ним на верхней ступеньке лежала сетка с апельсинами.

Он приветствовал меня словами:

— Вот, пришел взглянуть, как ты тут устроилась.

Его голос и поведение были более сочувственными, чем когда мы с ним разговаривали в последний раз в магазине; он смутно напомнил мне посетителя, который пришел навестить друга в больницу. Наверное, общаться с больным и с человеком, попавшим в беду, одинаково сложно. Ну а апельсины он прихватил вместо цветов, которые принято приносить в послеоперационную палату. Правда, мне всегда казалось, что больным лучше носить как раз фрукты, а не цветы. Фрукты не напоминают о похоронах.

— Не спрашивай! — сказала я, отпирая дверь квартиры и пропуская его. — Я все утро ездила по Камдену с инспектором Дженис, пытаясь подтвердить свое алиби.

— И как, удалось? — Ганеш положил апельсины на стол и бросил на меня сочувственный взгляд.

Я рассказала ему обо всем, что с нами было, и закончила свой рассказ словами:

— Уже что-то!

Он пожал плечами и окинул квартиру неодобрительным взглядом. Потом сказал:

— Сейчас заварю нам чаю.

Он вышел в кухню, и я услышала, как он гремит там посудой.

Хотя иметь любовника всегда приятно, секс иногда мешает. Бывает, что гораздо больше нужен просто друг. Вот почему мы с Ганешем просто друзья.

Друг — человек, которому можно рассказать о своих неприятностях, с которым можно поспорить. С другом можно не видеться неделями, а потом встретиться и продолжить разговор с того, на чем он оборвался. При этом вы ничем не связаны и ваши чувства не задеты. По-моему, трудности — тот фундамент, на котором выросла наша с Ганом дружба. У него свои трудности, а у меня свои. Я не до конца способна понять его проблемы, а он мои, но это не важно. Я слушаю его, а он слушает меня. И хотя разговоры не решают наших проблем, нам обоим становится легче.