Монте Верита - Дафна дю Морье

— Я собираюсь идти в горы, — сказал я ей. — Погода, кажется, подходящая. Скажите, вы сами когда-нибудь поднимались на Монте Верита?

Она сразу же отвела глаза.

— Нет. Я ни разу не отлучалась из долины.

Стараясь, чтобы голос мой звучал как можно непринужденнее и даже слегка небрежно, я упомянул о друзьях, которые когда-то были здесь (как давно, я не сказал) и поднялись на вершину. Там они обнаружили обитель между двумя пиками. Их очень заинтересовала живущая за стенами секта, и им бы хотелось узнать о ней подробнее.

— Вы не слышали, они все еще там, на вершине? — спросил я и зажег сигарету, чтобы придать разговору большую естественность.

Девушка бросила нервный взгляд через плечо, будто боялась, что нас могут подслушать.

— Так говорят, — ответила она. — Отец никогда при мне этого не обсуждает. Для молодых это запретная тема.

Я продолжал курить.

— Я живу в Америке, — сказал я, — и мне кажется, что у нас, как и во многих других странах, когда молодежь собирается, больше всего на свете она любит обсуждать именно запретные темы.

Едва заметная улыбка тронула ее губы, но она промолчала.

— Я даже подозреваю, что вы с подружками нередко шепчетесь о том, что происходит там, на Монте Верита.

Мне было стыдно за свое двуличие, но я чувствовал, что в этой ситуации избранная мною наступательная тактика была единственным верным способом добыть хоть какие-то сведения.

— Да, это правда, — сказала она. — Но мы вслух об этом не говорим. Но вот недавно… — Она снова оглянулась через плечо и, понизив голос, продолжала: — Одна девушка, я хорошо ее знаю, скоро должна была выйти замуж, но вдруг ушла и больше не вернулась, и теперь говорят, что ее позвали на Монте Верита.

— И никто не видел, как она ушла?

— Нет. Она ушла ночью. И не оставила даже записки, ничего.

— А не могла она уйти совсем в другое место, например куда-нибудь в большой туристский центр?

— Считается, что нет. Кроме того, она перед тем, как исчезла, вела себя странно. Слышали, как она во сне все говорила про Монте Верита.

Помолчав минуту, я возобновил допрос, по-прежнему небрежным тоном, не выказывая своей заинтересованности:

— Что так привлекает на Монте Верита? Ведь жизнь там, наверное, невыносимо трудная, а даже, может быть, и жестокая?

— Но не для тех, кто призван. Они навсегда остаются молодыми и никогда не стареют.

— Но если их никто не видел, как вы можете об этом судить?

— Так было всегда. И люди в это верят. Вот поэтому у нас в долине их ненавидят и боятся и, конечно же, завидуют. Там, на Монте Верита, они знают секрет жизни.

Она поглядела в окно на горы, и глаза ее вдруг затуманились.

— А вот вы? Вы не думаете о том, что и вас когда-нибудь позовут?

— Я недостойна, — ответила она. — А еще я боюсь.

Она забрала пустую кофейную чашку и поставила передо мной фрукты.

— А теперь, после того как исчезла эта последняя девушка, будет беда. — Она еще сильнее понизила голос. — Народ здесь, в долине, обозлен. Несколько наших мужчин ушли наверх в деревню, хотят поднять там людей и уговорить их собрать побольше отряд, а потом всем вместе отправиться штурмовать стены. Наши люди совсем озвереют от бешенства. Они постараются убить всех, кто там живет, и навлекут беду на нас — явятся войска, начнутся разбирательства, приговоры, стрельба, и все кончится плохо. Да и сейчас уже хорошего мало. Все дрожат, открыто говорить боятся и только перешептываются.

Услыхав шаги за дверью, она быстро скользнула за стойку. Когда вошел отец, она что-то сосредоточенно делала, низко опустив голову.

Он с подозрением оглядел нас обоих. Я затушил сигарету и встал из-за стола.

— Вы все еще намерены идти в горы? — спросил он.

— Да. Вернусь сюда послезавтра или же через два дня.

— Дольше там оставаться было бы неблагоразумно.

— Вы хотите сказать, что погода переменится?

— Погода переменится, само собой. Но, кроме того, это может быть и небезопасно.

— В каком смысле небезопасно?

— Может выйти большая заваруха. Сейчас мы тут как на пороховой бочке. У людей терпение лопнуло. А когда лопается терпение, они теряют голову. Не приведи господь попасться им в это время под горячую руку — им все равно, что иностранцы, что туристы. И лучше бы вам отказаться от намерения идти на Монте Верита и повернуть к северу. На севере спокойно.

— Благодарю вас. Но я уже настроился подняться на Монте Верита.

Он пожал плечами и отвернулся от меня.

— Как хотите, — сказал он. — Дело ваше.

Я вышел из гостиницы, прошел до конца улицы и, перейдя мостик над горным ручьем, оказался на дороге, ведущей из долины к восточному склону Монте Верита. Сначала я отчетливо различал звуки, доносившиеся снизу, — лай собак, позвякивание коровьих колокольчиков, перекликающиеся мужские голоса, — все они ясно слышались в неподвижном воздухе. Потом синий дымок из труб перемешался, превратившись в сплошное туманное облако, и городок с его домишками казался игрушечным.

Тропа вилась надо мной и уходила все дальше, все глубже, в самое сердце горы, пока, ближе к полудню, долина совсем не пропала из виду. Теперь мною владела только одна мысль — карабкаться вверх, все выше, выше, одолеть подъем за той первой грядой слева, потом, оставив ее позади, одолеть второй и, начисто забыв о первых двух, начать третий, уже более отвесный, скрытый густой тенью. Продвигался я медленно, мешали нетренированные мышцы и не всегда благоприятствующий ветер, но мною двигало радостное возбуждение, и я совсем не устал, скорее наоборот, был полон сил и мог идти вечно.

Я глазам своим не поверил, когда увидел перед собой деревню, поскольку считал, что до нее идти не меньше часа. Должно быть, я поднялся очень быстро, так как еще не было четырех. Деревня показалась мне убогой и почти заброшенной, и у меня сложилось впечатление, что на сегодняшний день там осталось всего несколько жителей. Часть домов была заколочена досками, а часть провалилась и разрушилась. Только из двух или трех труб шел дым, а на выгонах вокруг не было ни единой души. Несколько коров, тощих и неухоженных, щипали траву у самой дороги, и колокольчики на их шеях глухо позвякивали в неподвижном воздухе. Все это произвело на меня мрачное, гнетущее впечатление после радостного одушевления во время подъема, и мысль провести здесь ночь меня не вдохновляла.

Я подошел к двери ближайшего дома, где над кровлей вилась струйка дыма, и постучал в дверь. Мне не сразу открыл паренек лет четырнадцати, который, завидев меня, обернулся и позвал кого-то из глубины комнат. Оттуда вышел мужчина примерно одних лет со мной, тяжелый, грузный, с туповатым лицом. Он сказал мне что-то на патуа, а потом, осознав свою ошибку, заговорил на родном языке, языке страны, где я находился, но знал он его не намного лучше, чем я, без конца запинался и подбирал слова.