Мишка-печатник - Игорь Минутко

— Кто в банькю собралси? Мыльца-мочалки! Мыльца-мочалки кому?

Смотрит на него Нил Тарасович влюбленно, толкает Федю:

— Ты тут походи, а я им займусь, чтоб его перевернуло! Ты погляди, какая фигура! Зевс!

Федя проталкивается через толпу, и глаза его разбегаются: чего только не продают здесь! Церковные свечи, иконы,

шляпы с диковинными перьями; статуэтки, на которые и глядеть-то вроде неловко; башмаки всех времен и размеров, валенки, роскошные хромовые сапоги, лапти;

серую муку — кружками, подсолнечное масло — стаканами, соль — щепотками, сахарин — порошками;

темные, с крапинками шелухи жмыховые плиты, горячие лепешки с подозрительным запахом, жареные семечки;

рубашки, штаны, платья,

невообразимое тряпье — с первого взгляда даже не поймешь, что это такое…

И стоит над этим пестрым торжищем гул голосов.

— Картошки! Картошки! Последние! Забирай! — кричит с воза мужик в мохнатой шапке.

Плутоватый дед гремит деревянными ложками:

— Ложки! Щи хлебать! Два рубля штука!

— А по рублю? — Баба в платке по самые глаза.

— По рублю после пасхи отрублю!

Тощая барынька торгует у деревенской девки с нагловатыми глазами молоденького рябого петушка.

— Ну вот гляди, какое платье! — говорит барынька слабым голосом. — Себе оставила бы, да муж в больнице.

Девка подозрительно щупает странное платье с кружевными оборками, потом решительно отворачивается:

— Да накой она мне, платья такая? Чтоб засмеяли в деревне?

— Я… я тебе еще вот брошечку в придачу дам. Смотри, как сверкает.

Девка рассматривает брошку, и на здоровом лице ее — плохо скрытый восторг. А барынька осторожно гладит петушка, и он пугливо отдергивает от нее голову, вздрагивая красным глазом…

Федя проталкивается дальше.

Телеги, телеги, телеги…

Лошади с темными от пота боками зарылись мордами в солому.

Ярко-рыжий конский навоз втоптан в грязь.

Сумятица голосов и криков:

— Калоши! Калоши! Совсем новые! За полкраюхи хлеба!

— Кому отрубей? Отрубей! В тесто подмешивать! Зело пользительно!

— Хренку! Хренку! Налетайтя! В нос шшибаить!

— Хто махорочки забыл? Махорочка ядреная! Сюды!

— Молочкя! Молочкя! Солдатики! Кому молочкя свеженькява?

Хмурая женщина городского типа говорит мужику в армяке и лаптях:

— Креста на тебе нету! За такую юбку — шкалик масла! Хоть полтора дай!

Мужик неприступен:

— Один. Не могим боле, — и смотрит безразлично поверх толпы.

— На! На! Забирай! Подавись!

Пестрит у Феди в глазах:

блестящая посуда,

позолоченные подсвечники,

керосинки,

разукрашенные матрешки всех размеров,

самовары…

— Зажигалки! Кому зажигалки!

— Нужны твои зажигалки! Спички имеем. Серные.

— Серные? Знаем: сначала вонь, потом огонь. Дружный хохот вокруг.

…Мешки с золотистым овсом,

кадки с квашеной капустой,

маленькие горки картошки,

плавают в мутном рассоле пупырчатые огурцы, и из ведра — даже слюнки подбегают к зубам-остро пахнет укропом.

Слепого гармониста тесно обступил народ. Слепец в старой рваной шинели, в дырявых сапогах, без шапки, его седые волосы спутались. Он сидит на чурбаке, тихо наигрывает на гармошке.

Вокруг вздыхают. В шапку, которая лежит на земле рядом с гармонистом, падает ломтик хлеба, скомканный рубль, две картофелины…

— Венички березовые! Красные солдатики! Кто попариться забыл? Березовые венички!

— Небось и белякам венички свои продавал?

— А они, сынок, тоже люди, христиане. Кому, кому веничков березовых? Кто попариться забыл? Лучшее средствие от вши, от всякой парши!

И тут налетает на торговца вениками молодая женщина с опухшими глазами:

— Христиане они, да? Белые твои — христиане?! А кто мужиков наших стрелял за потехинскими складами?

— Миротворец нашелся! — кричат уже со всех сторон.

— Надыть яво пошшупать, хто такой будя! — Заступничек!..

— Граждане, граждане, без паники! — Мужчина с красной повязкой на рукаве спешит к месту столкновения.- Без паники, граждане.

Охапка березовых веников быстро плывет над головами, исчезает.

Толкаются со всех сторон, кричат. Разве в этом столпотворении найдешь диковинные персики, за которые просят по сто двадцать рублей за фунт…

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Тесная толпа полукругом у забора. Смех, крики. Что там, за этими спинами в полушубках, шинелях, ватниках?

Федя протискивается, проталкивается… Крик застревает в Федином горле.

Угрюмый заросший цыган с большими хищными глазами, черный цыган в хромовых сапогах, в меховой поддевке, из-под которой торчит красная рубаха, держит в руке цепочку (на смуглых пальцах играют светом перстни) и ходит по этой цепочке… Мишка-печатник! Но он ли это? Свалялась густая шерсть, впали бока, на спине видны полосы от ударов кнутом. Совсем другой! Но это он — серебряное кольцо в носу!

Мишка-печатник ходит по кругу на задних лапах, приплясывает, медленно кружится, косит глазом на цыгана и изредка глухо рычит. Цыган насторожен, в правой руке его кнут, в левой бубен, и улыбается только рот с ослепительными зубами.

— Попляши! Попляши! — гортанно говорит цыган, встряхивая бубном. — Потешь честную публику.

Смеются вокруг, в такт бубну хлопают.

— Мишка! Мой Мишка! — закричал пронзительно Федя.

И сейчас же — радостный рев, медведь резким движением вырывает цепочку, и вот Федя уже в мохнатых объятиях, он целует Мишку в холодный нос, гладит его.

— Чудеса!.. — шепчет кто-то. На Федю обрушивается ругань:

— Вор! Мошенник! — Цыган мечется вокруг Феди и Мишки-печатника, в глазах цыгана вспыхивает дикая ярость. — Люди! Грабеж! Среди бела дня, понимаешь! Как же? А?.. Понимаешь?.. Отдай медведя! Отдай! Добром говорю! Отдай! Люди!.. Помогите!

В толпе — движение. Солдат с широким веснушчатым лицом спрашивает:

— Что же это такое происходит? Вдруг заголосила какая-то баба:

— Православные, ратуйтя! Анчихрист на мальчонка ведмедя напустил!

Шум, никто ничего не понимает. Что делать? И кричит Федя так, что слышно, наверно, по всему базару:

— Дядя Ни-ил! Дядя-я Ни-ил! Сюда-а!

Притихла толпа. И катится громовое:

— Иду! Иду-у! — Оказывается, Нил Тарасович-то совсем рядом.

Все оглянулись на крик — сквозь народ продирается Нил Тарасович, легко раскидывая встречных, решительный, огромный, на голову выше всех.

— Что? Что случилось? — увидел Мишку. — Ба! Мать честная! Наш печатник! Откуда взялся?

— Вот он… — оглянулся Федя, а цыгана уж след простыл: воспользовался суматохой и сбежал. — Сбежал, ворюга!

— Да кто? — Нил Тарасович тяжело отдувается. Со всех сторон начали ему объяснять, в чем дело.

Гвалт поднялся несусветный.

Когда Мишку-печатника привели в прогимназию, отряд уже вернулся с учения, и в казарме начался настоящий праздник — так все обрадовались своему любимцу. Медведя щедро накормили, и каждый пожал ему лапу, а кое-кто поцеловал в нос. Только отец Парфений опасался подойти:

— Христос с ним. Еще как шарахнет в ухо. Света божьего не взвидишь.

Мишку-печатника поместили в свободную комнату, и он сразу улегся на солому в углу — видно, очень устал. С ним остался Федя, и медведь ласкался о руки мальчика своей большой головой, а его черные глаза были грустны. Он все смотрел на Федю, смотрел внимательно, печально, будто хотел рассказать что-то. Но ведь медведи, к сожалению, не умеют говорить по-человечьи.

Всем было ясно только одно: из типографии украли медведя цыгане. Но как?..

— А ну, разыскать цыгана! — приказал отец.- И привести сюда!

Цыганский табор остановили уже за городом, а через час дрожащий взлохмаченный цыган с перстнями на пальцах был доставлен в прогимназию. Он дрожал мелкой дрожью и все повторял:

— Не виноватые мы! Не виноватые! Федин отец нахмурил брови:

— Вот что, приятель: выкладывай честно, как медведя украли. А крутить начнешь — к стенке, и весь разговор.

Облился цыган холодным потом и все рассказал. А дело было вот как.

В тот день цыганский табор остановился неподалеку от губернского базара, и цыгане разбрелись по городу — на промысел. Один шустрый цыганенок и увидел Мишку-печатника в щель типографского забора. Привел он трех цыган, показал. Те загорелись: с медведем по базарам работать — калым богатый. План похищения составил цыган с перстнями на пальцах, стреляный волк.

Ночью они подогнали к воротам типографии крытый фургон, запряженный молодым сильным мерином, тихо сбили замок… На длинную палку нацепили кусок свежего кровавого мяса и приманили тем мясом Мишку-печатника: видно, опьянил его душистый запах, ведь уже сколько времени свежего мяса не ел… Смело прошел Мишка-печатник за добычей по двору, потом яростно прыгнул за мясом в фургон, совсем не опасаясь людей… И захлопнулась дверца, и помчалась испуганная лошадь по ночному городу. А уж как жилось Мишке две недели в цыганском таборе, мог рассказать только он сам. По виду его измученному получалось — несладко…