Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев

«Ой, сдерут они её с тебя», — с тоской подумал Верзилин, видя, как пристав торопливо спускается по ступенькам.

А старый клоун, всё ещё ничего не подозревая, начал третью шутку, похлопывая младшего по плечу:

— Откормлю я тебя на местной картошечке и сливочках, подлечу в заречном сосновом бору и пошлю в помощники к Пуришкевичу…

Двое городовых бесцеремонно вышли на арену и, схватив клоунов за шиворот, поволокли их к выходу.

Свист и грохот потрясли цирк.

— Куда?! Вернуть! Долой фараонов!

Большого труда человеку во фраке стоило успокоить публику. И лишь только ссылка на то, что сейчас необходим перерыв, чтобы подготовить арену для борьбы, заставила всех подняться с мест и выйти на улицу.

Верзилин насупился. Настроение испортилось. Не думалось даже о предстоящей борьбе.

И люди, стоящие рядом, были возбуждены случившимся. Лишь звонок смог вернуть их в помещение. Рассаживались долго, с шумом; в задних рядах хихикали девицы; мещанки, подвязанные платочками, лузгали подсолнухи. Казалось, ничего не произошло несколько минут назад. Все ждали борьбы. И это было обидно.

Сквозь строй униформистов вышел высокий сутулый мужчина с чёрными волосами, с бородкой а ля Генри — арбитр.

— Ишь, какой… мушкетёр, — неожиданно для себя назвал его Верзилин.

Мушкетёр прошёл на центр арены, на ковёр, и, закинув маленькую голову, объявил многозначительно лаконично:

— Начинаем чемпионат французской борьбы! Парад, алле!

Оркестр грянул военный марш.

Неторопливой, развалистой походкой вышли борцы. Впереди шагал смуглый молодой красавец. На нём был выутюженный, с иголочки, безукоризненный смокинг и лакированные туфли. Был он пудов на пять, не больше. За ним шествовал крупный, неповоротливый бородач в красной рубахе; дальше — длинный борец с лошадиной челюстью, за ним — коренастый негр. Потом появился борец со странным, сразу же вызвавшим смех сложением — он весь состоял из шаров: лысая голова — шар, живот — шар, даже ноги — шары; чёрные с сильным вырезом трико открывало его волосатую грудь.

Верзилин знал: это комик. Перед борьбой вымажется вазелином, его будут бросать в опилки, опилки станут к нему приставать, это всё вызовет смех…

Борцы выстроились на арене. Смолкла музыка.

Мушкетёр медленно обвёл публику взглядом и произнёс:

— Молодой чемпион мира! Победитель чемпионатов в Париже, Риге, Брюсселе! Иван… Сатана!

— Ох и врёт! — с восхищением воскликнул Верзилин, ударив Татаурова по колену.

Татауров ничего не ответил. Он не спускал глаз с чемпиона.

«Ну что ж, правильно, — подумал одобрительно Верзилин, — присматривайся к нему, присматривайся».

Красавец в смокинге сделал шаг вперёд, наклонил голову под обрушившуюся на него лавину аплодисментов.

— Никифор Петюля! Чемпион Малороссии, победитель чемпионатов в Будапеште и Берлине!

Аплодисменты.

— Николай Соснин! Сибирский богатырь!

— Негритянский чемпион Бамбула — с острова Борнео!..

— Держись, Иван, — азартно произнёс Верзилин. — Мы всем им ещё покажем! — Он хотел добавить: «Это всё не страшно», — но не добавил из педагогических соображений. А потом подумал: «Впрочем, надо сперва именно внушить ему, что они слабые борцы. Это заставит его поверить в свои силы и поможет расправиться с ними. А когда он положит несколько человек, скажу ему задним числом, что они были самыми сильными, но я нарочно сказал, что они слабые… Вот так именно и сделаю», — окончательно решил он.

11

Хозяина чемпионата звали Дюперрен. Он охотно принял Ивана Татаурова в свою труппу, обещал ему платить по три рубля за выступление. В их устном договоре было одно условие: деньги после окончания чемпионата.

— Боится, что сбегу, — объяснил Татауров.

— Это уж всегда так… Ну ничего — целее будут, — успокоил его Верзилин.

Они стояли по соседству с цирком (брезентовое шапито его выглядывало из–за деревьев), подле оврага, отделённого от улицы деревянными перилами.

«Иван волнуется меньше меня», — подумал Верзилин с тревогой и не мог понять — хорошо это или плохо.

На сыром дне оврага, под ёлками, на утеху зевак, пасся облезлый тощий верблюд.

— Идём, — сказал Верзилин, отталкиваясь от перил и подхватывая саквояж, гружённый балтийской галькой. — А я, брат, отыскал объявление для тебя, — он похлопал по карману пиджака, в котором лежала газета, и процитировал: «Вятка — Слободской. Ежедневное отправление дилижансов одноконных. Четыре раза в день». А? Как тебе нравится? До Слободского, а? Там уж рукой подать, не так ли?.. Это, брат, находка.

— А его моль изъела… Я слышал сейчас…

— Кого?

— Да верблюда–то.

— Ты сам верблюд!.. Я ему о дилижансе, а он — «верблюд». Ты что — не хочешь к отцу ехать?

— Так после чемпионата.

— Само собой, после чемпионата… Вот на дилижансе и поедешь.

Они прошли целый квартал молча. Потом Татауров сказал:

— Десять раз по три рубля — это тридцать рублей

— Ну, и что бы ты купил на них? — сухо спросил Верзилин.

Татауров вздохнул, проводил глазами встречного в белом кителе и белой фуражке с красным околышем.

— Фуражку, что ли, такую? — сердито спросил Верзилин, — Так их не продают. Их дворяне носят, потомственные или личные. А ты не тот и не другой… И не будешь.

— Зачем — фуражку, — недовольно ответил Татауров. — Фуражка мне не нужна. У меня шляпа есть (он притронулся пальцами к шляпе). Вы меня одеваете, и я это ценю… А вот один бы раз посидеть этак… по–настоящему… Как мы с вами в первый раз сидели… в ресторане… А потом бы в бильярд сыграть…

— Эх, Иван ты, Иван, — вздохнул Верзилин. — Это уж моя ошибка, что пили мы с тобой тогда. На радостях это, что тебя нашёл… Будешь пить — выше этого чемпионата не подымешься. Всю жизнь будешь ходить в лакеях у Дюперрена да у… Вогау… А я тебя для большего готовлю. Разве это дело — три рубля за выступление и известность в Вятке? Вот самое лучшее, чего ты сможешь достичь…

Верзилин остановился на углу, ткнул пальцем в жёлтенькую афишку на рекламной тумбе. На афишке синими буквами было тиснуто: «Чемпион Иван Сатана».

— И всё… А что это? Только звонкое имя… Имя — это ещё ничего. Завтра и твоё имя громко прозвучит — Иван Татуированный! Прозвучит и отзвучит. Дай бог, если мальчишки вятские до следующего сезона не забудут. Не то это, Ваня, не то… Иван Поддубный — это звучит. Иван Заикин — это звучит. Вот чего надо добиться, Ваня… И я тебя приведу к этому.

— Господа циркачи, не прокатить? — раздался над их головами протодьяконовский бас.

— Да иди к шуту, не мешай, — беззлобно ответил Верзилин, не взглянув на извозчика, и подхватил Татаурова под руку.

Татауров остановился.

— Нам туда, — указал он на мощёную красивую улицу, упирающуюся в серый