Николай Рерих. Мистерия жизни и тайна творчества - Анна Марианис

По дороге в Париж Рерих ненадолго остановился в Берлине, откуда совершил краткую поездку в Дрезден, а затем отправился во Францию. И вот наконец овеянный славой Париж – Мекка всех современных художников, крупнейший центр мирового искусства, где к тому же проходит Всемирная выставка.

Вскоре после приезда молодой художник писал Стасову:

«2 ноября н[ового] с[тиля] 1900 г., вечер.

Глубокоуважаемый, дорогой Владимир Васильевич.

Сейчас я устроился в мастерской. Мой адрес теперь: Rue de Faubourge St. Honoré, 235. Представьте себе: довольно большая комната, простая постель, умывальник, 3 стула, мольберт, белый стол, на нем лампочка, освещает она небольшой круг – все остальное убежало в темноту. За столом сижу я – пишу Вам. На улице шумит жизнь, а в комнате тихо, и голые стены и маленькая дверка дают какое-то тюремное настроение, и мне одному скучновато. Хорошо еще, что работа не допустит такой пакости, как хандра. Правильно Вы говорите: дальше от всяких больших компаний. Может быть, эта одиночная дорога и труднее многих, но зато достигнутое именно этим путем будет попрочнее многого прочего».[97]

Оказавшись в Париже, этой Мекке современного искусства, Рерих не очаровывается суетностью знаменитого города, обилием быстро сменяющих друг друга впечатлений. Он снимает большую комнату на одной из улиц и превращает ее в свою мастерскую. Захватывающее течение парижской жизни, широкие бульвары, бесчисленные кафе, пестрая толпа, проносящаяся под окнами его мастерской, не занимают его воображения.

Сокровища Лувра и творения современных французских художников не закрывают от Рериха другую сторону парижской жизни – а именно, ее современную пустоту, мелкую, никчемную суетность, отсутствие в жизни сотен тысяч снующих по улицам людей истинно духовных устремлений.

Уже в те молодые годы Рериху была свойственна удивительная зрелость суждений обо всем, что открывалось его взору; он умел видеть суть явлений, не обманываясь их внешней блестящей оболочкой. И тогда, в 1900 году, судя по письмам художника Е. И. Шапошниковой, он составил себе такое впечатление о Париже, с которым позднее вполне согласится его духовный Учитель, Махатма Мориа, сообщавший Рерихам в 1923 году: «Учите души Порумы и Логвана читать опустошение человечества до явления дикости. Удержите их в понимании разрушения Европы».[98] Речь здесь шла, конечно, о духовно-нравственном разрушении, духовной деградации западного общества.

Пюви де Шаванн (1824–1898)

Николай Константинович выделяет немало времени для знакомства с французским искусством. Обилие новых впечатлений, близость к вековым шедеврам помогают на время забыть о личных проблемах, приглушить боль разлуки с любимой. Сменяют друг друга впечатления – выставки, салоны, музеи художественные и исторические, величественные готические соборы с их «ажурной» архитектурой, знаменитый Лувр, загадочная улыбка Джоконды… Молодой художник внимательно изучает французскую живопись. Из современных французских художников его больше всего привлекают работы Пюви де Шаванна, умершего за два года до приезда Рериха в Париж, и современного мэтра живописи Фернана Кормона. Ранние импрессионисты не особенно полюбились Рериху, больше понравились работы Менара, Латуша, Симона и Бенара.[99]

Живопись де Шаванна производит на Рериха такое впечатление, что в будущем, вспоминая своих учителей, он, наряду с именами Куинджи и Кормона, будет упоминать и Пюви де Шаванна. На полотнах французского художника оживает «золотой век», бытие, основанное на мире и гармонии людей, живущих на природе, в постоянных трудах.

На вопрос о стиле его работ Пюви де Шаванн в свое время ответил: «Если хотите, это символизм». Но, опять-таки, это был символизм особого рода.

Искусство Рериха многое роднило с живописью де Шаванна. Так же, как и работы французского художника, картины Рериха трудно отнести к какому-либо известному стилю или направлению в живописи. В письме Елене Ивановне Николай писал: «Не помню, писал ли я тебе о Пюви де Шаванне. Чем более я всматриваюсь в его работы, чем больше слышу о его рабочих приемах, его жизни, привычках, тем больше я изумляюсь большому сходству многого, что есть у меня».[100]

Второй из современных французских художников, творчество которого произвело впечатление на Рериха, – Фернан Кормон – становится его основным учителем в Париже. Помимо Кормона Рерих посещал и других художников-педагогов. В письме Елене Ивановне он писал: «Был я у Кормона; показал ему кое-что из фотографий и новых набросков; он остался доволен, очень полюбилось ему мое стремление к картинам и творчеству, и в конце концов он пригласил меня приходить к нему по воскресеньям утром беседовать и показывать работы – это для начала очень нехудо. Так что руководительство мною будет такое: 1) Кормон – рисунок и композиция. 2) Менар – сторона пейзажная, а на закуску мне бы хотелось побыть у Вистлера, у него здесь тоже есть Академия».[101]

Ф. Кормон (1845–1924)

Вряд ли можно было найти учителя лучше, чем Фернан Кормон: он был известен как первоклассный педагог, в мастерской которого стажировались многие известные художники, в том числе и русские. Кроме того, сама тематика живописи Кормона была очень близка тому, что интересовало молодого русского художника. Французский мэтр живописи изображал на своих полотнах древнейшие эпохи существования рода человеческого – жизнь первобытных людей, а также сцены из германского, скандинавского, индийского эпоса. Эти темы интересовали и Николая Рериха. Кормон прекрасно владел техникой рисунка и прививал эту технику своим ученикам. Его картины не отличались разнообразной цветовой гаммой, их колорит был достаточно однообразен, но своих воспитанников он побуждал как можно больше работать с цветом.

О своем французском наставнике Рерих позднее писал: «Нужно сказать, что Фернан Кормон несколькими своими указаниями заложил многое незабываемое. Некоторые его считали неисправимым академиком и очень формально сухим человеком. По моим наблюдениям, это было не так. О себе Кормон говорил очень показательно: «Если бы мне пришлось начать снова, я бы сделался скульптором». Действительно, когда вы рассматриваете в Люксембургском музее его «Каина», вы понимаете всю тонкость суждений Кормона о себе. Красок он не знал, но в то же время он очень поощрял краски в учениках. Рассматривая мои эскизы, он сказал: «Мы слишком изощренны (рафинированы) – мы у Вас будем учиться»».[102]

Н. К. Рерих. 1900-е годы

О методах работы Кормона с учениками Рерих позднее вспоминал: «Ученики знали как бы двух Кормонов. Один приходил в Академию, сурово поправлял рисунок и не вдавался ни в какие рассуждения об искусстве. Другой же Кормон приглашал к себе некоторых учеников, и в праздничные дни у него собиралась целая оживленная группа, встречавшая совсем другого Кормона. В эти минуты подчас он мне напоминал Анатоля Франса. Не скупился на очень меткие и тонкие определения. Умел похвалить, но в то же время успевал бросить какое-то ведущее слово. Приносили к нему на показ всякие работы и рисунки, и масляные этюды и эскизы, от законченных и до самых зачаточных».[103]

Николай Рерих и в мастерской Кормона остался верен себе: он сказал учителю, что не любит работать в общей мастерской и предпочитает делать это в одиночестве. Ответ Кормона на это его обнадежил: «…он как-то сочувственно улыбнулся и сказал: «Все наши школы – чепуха (blague), человек становится художником, когда остается один. Если имеете средства – возьмите мастерскую, работайте один и приносите мне этюды. С удовольствием и я к вам зайду». Согласитесь сами, что такое суждение довольно необычно для сухого члена Института, каким для многих представлялся Кормон».[104]

Молодой художник с удовольствием последовал совету Кормона.

В письме невесте он пишет о том, как распределяется его рабочий день: «День будет разбиваться так: 9–1 работа в общей мастерской, 2–4 у себя. От 5–7 опять в мастерской. Картин пока писать не буду (на этом особенно настаивает Куинджи), буду только рисовать и делать эскизы».[105]

По словам Рериха, Куинджи не советовал ему заниматься написанием картин в Париже, призывая его обратить внимание только на технику рисунка. Но Кормон не требовал от своих учеников заниматься только рисунком или, напротив, только композицией – они могли по своему желанию совмещать то и другое. Так и сделал художник, создав в Париже несколько эскизов, одобренных его французским учителем. Как писал Рерих, из его эскизов Кормону понравились «Идолы», «Поход Владимира на Корсунь», «Волки», «Вороны» и эскизы для «Веча». «Можно было ожидать, что краски идолов будут чужды Кормону, но он хотя и приговаривал «farouche, farouche»,[106] но все-таки показывал остальным ученикам, одобрительно восклицая: «Это для будущего»,[107] – отмечал художник.