В гольцах светает - Владимир Корнаков

Юноша резко повернулся в сторону, где теснились гольцы, оплавленные последними лучами солнца, поднял кулаки:

— Ты, достойный носить шубу рыси! Я еще увижу тебя!..

Выдернув нож, он с остервенением накинулся на ненавистные знаки. Резал, кромсал, обрывая ногти и раня руки. Он не умел читать, но инстинктивно чувствовал, что именно в этих глубоко выжженных цифрах и буквах скрыто то, что отнимает этот клочок тайги. Он не знал, что уничтожает имя управляющего приисками Зеленецкого и лишает его права на этот золотоносный участок. Он просто срезал ненавистное клеймо, чтобы на его месте вырезать лук со вложенной стрелой.

4

Аюр провел в лесу три ночи, осматривая кусты и заглядывая под вывороты. Вдоль и поперек исколесил тропинки вокруг стойбища. Тайга была безмолвна. Больше он не мог продолжать поиски: в горы шла весна, в стойбище начались сборы в дорогу.

Тяжело на душе охотника. В безмолвной скорби стоит он на гриве небольшого хребта, у подножия которого расположились юрты стойбища. Опершись грудью на длинный ствол берданки, он всматривается в знакомые окрестности... Так он делал всегда, еще в детстве. Как только взрослые начинали собираться в дорогу, взбирался на самую высокую гору и стоял часами, прощаясь с сопками, среди которых провел лето или зиму...

Охотник очнулся от прикосновения Буртукана, который доверчиво терся мордой о его ногу. Он присел на корточки, прислонившись спиной к потеплевшему на солнце камню, вытащил кисет. Набив трубку сухими листьями, смешанными с красным мхом, сплюнул от кисло-едкого дыма. Всегда к выезду из тайги в кисете не остается табаку, и Аюр курит листья, но никак не может привыкнуть к ним: дым царапает горло и грудь, как когтями, вызывая слезы.

Тихо беседует Аюр с четвероногим другом.

— Весна идет в сопки. Скоро тайга заговорит ручьями, оденется в зелень и цветы. Да, весна всегда будит радостную улыбку в сердце человека. Ее дыхание заставляет даже старика разогнуть спину. Человеку кажется, что он стал много сильнее и что каждое новое солнце будет приносить ему много радости. Может, новое солнце принесет ему одни новые морщины, но он ждет другую весну и радуется ее приходу...

Я четыре весны не был в сопках. Жил с русскими, ходил по деревням. Я видел, что и там горе ездит на спине человека, а слезы текут большой рекой. Да, большой... Однако это не ленивая река. Она, пожалуй, как наши Гуликаны, напоенные тающим снегом. Она кипит гневом, и каждая весна добавляет его. Мой русский брат Павел думает, что скоро придет весна, и эта река проглотит всех, кто несет людям зло и горе. И я думаю так. Почему? Аюр ласково треплет остроухую морду Буртукана, задумчиво улыбается:

— Ведь наши Гуликаны — слезы двух самых сильных людей в сопках, людей-братьев. Много горя пережили люди, пока родились эти реки, а реки не одну весну копили гнев, пока не победили злых духов.

Да, такая весна придет, ее ждут люди. Поэтому они радуются каждому ее приходу: может — эта, может — другая. Они ждут, что новое солнце будет светить не так, как ушедшее. Оно перестанет ходить только над белой юртой Гасана. Да, пусть это слышит Урендак, которой он послал смерть.

Аюр пружинисто вскочил на ноги, устремил гневный взгляд на лесок у скалы, где еще три дня вился слабый дымок. Осины и лиственницы мирно дремали в глубокой тени, ничто не нарушало их спокойствия.

— Пойдем, Буртукан, надо спустить ловушки Луксана. Нельзя оставлять их настороженными. Зверь попадет — сгниет. Луксан, пожалуй, не вернется.

Аюр прикусил язык, испуганно оглянулся.

— Ой, елкина палка! Язык Аюра не говорил этого, Буртукан! — воскликнул он с боязнью. — Нет, язык Аюра не говорил, что Луксан не вернется,— повторил он громко, чтобы слышала тайга.

— Нет, язык Аюра не говорил, что Луксан не вернется, — ответил лес.

— Нет, язык Аюра не говорил, что Луксан не вернется, — тихо откликнулись сопки.

— Он вернется! — крикнул охотник.

— Он вернется, — прошумели деревья.

— Он вернется, — повторили горы.

Аюр стоял лицом на восход и, крепко сжимая руками ствол ружья, слушал голоса сопок. Он знал, что тайга повторяет каждый звук: закричит громко птица — близкие сопки и кедры сейчас же подхватят ее крик, передадут дальним, и те откликнутся на ее голос; выстрелит охотник из ружья — горы повторят его звук. Аюр также знал, что русские называют этот голос тайги эхом.

Когда последний звук замер в дальних сопках, Аюр вскинул берданку за плечо. В тайге больше нечего было делать. Вьюжные сопки не сохранили и следа охотников. Оставили ли они им жизнь? Аюр нагнулся за лисицей, однако рука повисла в воздухе. Он смотрел на чернобурку, широко раскрыв глаза, точно видел ее впервые. Это была последняя и самая дорогая добыча зимы, и она предназначалась для расплаты с Гасаном за ружье. Однако не об этом сейчас подумал охотник.

— Елкина палка! — он сердито хлопнул себя по коленям. — Только Миколка Чудотвор может позавидовать мне.

Аюр сердился на себя за то, что забыл обычай своего народа, обычай тайги. Всегда, если не вернется охотник из сопок, сородичи оставляют зверька или птицу на том месте, где он промышлял: настоящий охотник обязательно придет сюда — здесь его ждет добыча!

— Они хорошие охотники, — вслух думает Аюр, уже пробираясь сквозь цепкие кусты багульника. Здесь, в сивере, среди густого осинника были расставлены ловушки и петли Луксана. Вот первая ловушка, устроенная в прогале осин и прикрытая сверху кустарником. Кряжи были спущены, плотно лежали друг на друге, но ловушка была пуста. Вокруг — на ветках, на потемневшем снегу — висели и валялись перья рябчика. Кряж сработал вхолостую. Умный зверек расправился с приманкой и безнаказанно ушел. Проделки маленького проворного колонка были хорошо известны Аюру. Подняв верхний кряж, он сунул между бревнами чернобурку, осмотрел ловушку: лисица сидела точно так же, как и в его ловушке, в которую попала живой.

— Теперь Луксан будет знать, куда идти. Он найдет здесь добычу, — тихо объяснил Аюр Буртукану, — Луксан хороший охотник, а у его сына крепкая рука и сильное сердце. Так я говорю?

Но пес, насторожив уши и щетиня загривок, смотрел вдоль склона горы и тихо ворчал. Аюр, наклонясь вперед всем корпусом, внимательно присматривался к осиннику. Там показался человек. Аюр чуть не вскрикнул от радости... Но тот вдруг согнулся, так что видна была лишь спина. Вот он выпрямился во весь рост. В одной руке он держал красную лисицу, а другой — рылся за пазухой.

— Елкина палка, — тихо прошептал Аюр. — Все черти Нифошки и шапка Куркакана! Или он забыл, что там стоят ловушки Тэндэ?!

Аюр закрыл глаза и тихонько опустился в снег. Когда он осторожно открыл их, ему пришлось испытать стыд за свои мысли! Дуванча не собирался уносить чужую добычу. Он подвешивал лисицу на дерево, чтобы ее не достал зверь.

Больше Аюру незачем было прятаться. Он вскочил и бегом бросился юноше навстречу.

— Мои глаза видят сына Луксана!

— Я рад видеть Аюра! — Дуванча также бежал навстречу, прорываясь сквозь кустарник.

Они крепко обнялись под радостный лай Буртукана.

— Мэнду, — произнес Аюр.

— Мэнду, — ответил Дуванча.

— Ты вернулся один, — утвердительно произнес Аюр, всматриваясь в похудевшее лицо молодого охотника... — На твоей куртке следы зубов...

— Отец остался в белой тайге, — устало ответил Дуванча, рассеянно взглянув на разодранный рукав.

— Очаг в юрте отца потух, — Аюр нахмурился и отвернулся: недостойно смотреть, как плачет мужчина. — Ловушки принесли тебе добычу, — хмуро добавил он.

Аюр скрылся в осиннике и быстро вернулся, неся лисицу за передние лапы. Дуванча отнесся к ней равнодушно. Едва взглянув на чернобурку, снова опустил голову. Это обидело Аюра.

— Ты забыл, что должен подарить эту пышнохвостую своей Урен! Или дочь Тэндэ больше не сидит в твоем сердце?

Дуванча слабо улыбнулся.

— Айда до хаты, — заключил Аюр, забрасывая лисицу за спину.

Глава третья

1

Аюр проснулся от сильного холода. В берестяной юрте стоял полумрак. Пучок молочного света заглядывал в дыру дымохода, освещал очаг с кучкой остывшего пепла. Проворно сбросив с себя одеяло из легких каборожьих шкур и зябко передернув плечами, он принялся разводить костер.

С треском вспыхнула береста, осветив юрту неровным желтоватым светом, разом обнажив всю убогость жилища. У входа лежала кучка дров, заготовленных впрок, справа и слева очага — две постели из шкур. В переднем углу собран весь скарб одинокого охотника. Здесь стоял большой деревянный туес и лежала торба из кожи. На кожаном лоскутке стояли жестяная кружка и котелок. Картину дополнял деревянный человечек со сложенными на груди руками. Он висел на толстой жиле почти под потолком, почерневший от копоти.