Виновата любовь? - Дэни Аткинс

– Добр’утро, – выдавив из себя ответную улыбку, с трудом промямлила я – в рот будто ваты напихали.

– Как ты себя чувствуешь? Готова съесть что-нибудь?

Я затрясла головой – от одной мысли о еде меня чуть не вывернуло наружу.

– Ча… чаю, – просипела я, едва ворочая распухшим и шершавым языком. – Пожалста, пап, только чаю, – приложив усилие, выговорила я наконец.

Я не оторвалась от простой белой чашки, пока не выпила ее до дна. Все это время отец с видимым удовольствием следил за спокойным, без эксцессов выполнением столь обыденного действия, видимо, полагая его свидетельством моего здравого рассудка. Что, сумасшедшие чай не пьют?

– Попросить еще?

Я кивнула. Может, несколько минут наедине с собой позволят мне хоть немного собраться с мыслями. Однако папа вернулся куда быстрее, так что я не успела даже начать. Осушив вторую чашку, я слегка пришла в себя, по крайней мере физически.

– Как твоя голова, милая?

– Вроде бы лучше. Папа, что происходит?

Вид у него тут же сделался обеспокоенный.

– Происходит? – переспросил он. – О чем ты?

– Перестань. Я серьезно. Что с тобой и почему ты ничего мне не сказал? Какое-то новое чудодейственное лекарство? У тебя ремиссия?

На его лице отразилась душевная мука.

– Рейчел, милая, ты еще не совсем пришла в себя…

Я попыталась сесть на кровати и дернулась от боли – все тело у меня как будто было в ушибах, но откуда они взялись?

– Папа, я все прекрасно понимаю, – проговорила я, стараясь произносить слова медленно и отчетливо – меньше всего мне сейчас хотелось, чтобы меня опять накачали транквилизаторами. – То есть я ничего не понимаю, но не в том смысле. Три недели назад ты выглядел… ну, прямо скажем, просто кошмарно. После химиотерапии на тебя смотреть было страшно – так ты исхудал и ослабел. А сейчас… сейчас вид у тебя настолько здоровый, что это просто не укладывается в голове.

Лицо, так нежно мной любимое, омрачилось, в направленных на меня глазах отца стояли слезы.

– Рейчел, я действительно совершенно здоров.

– Как ты мог так быстро вылечиться?

Это, видимо, было уже слишком. Рука отца потянулась к звонку над кроватью.

– Лучше, наверное, позвать доктора, чтобы он еще раз тебя осмотрел.

– Нет! – выкрикнула я в отчаянии. Кажется, оно отразилось и у меня на лице – папа, грустно покачав головой, опустил руку. Загрубевшие пальцы легли на мою ладонь, успокаивающе поглаживая.

– Я не «вылечился», Рейчел, я никогда и не болел. Я понятия не имею, с чего ты взяла, что у меня рак.

* * *

Пришли медсестры – одна забрала поднос, другая отвела меня в душ. Я была даже рада покинуть палату. Папа почему-то скрывал от меня, что с ним, и мой притупленный мозг, все еще не отошедший от успокоительного, отказывался найти этому хоть какую-то причину.

Помощь медсестры оказалась нелишней. Капельницу сняли еще ночью, так что мне хотя бы не пришлось катить с собой штатив, но самостоятельно ни дойти до выложенной белой плиткой душевой, ни снять халат я бы не смогла. Развязав тесемки и пустив воду, медсестра убедилась, что дальше я справлюсь, и оставила меня одну.

Стоя под тугими струями воды, я постаралась отвлечься от мыслей, однако вопросы без ответов не давали мне покоя. Безобидная вроде бы процедура мытья даже породила новые загадки. Взяв брусок простого белого мыла без всякой отдушки, я начала медленно крутить его в ладонях и только тут заметила ссадины у себя на кистях.

Смыв мыльную пену, я внимательно осмотрела их, поворачивая под струями из душа. На обеих была здорово содрана кожа, как будто я, падая, подставила руки. Но когда и как это случилось, я, хоть убей, вспомнить не могла. Тогда, у могилы Джимми, я упала на траву, а не на что-то твердое. Разве что я ободрала их о какой-нибудь надгробный камень, когда окончательно отключилась… Кстати, кто, интересно, нашел меня и отвез в больницу? Впрочем, этот вопрос оставим на потом – разобраться бы с другими, куда более запутанными.

В крохотной душевой не нашлось даже зеркала, и я не могла рассмотреть, что у меня с головой и лицом. Ободранными оказались не только руки – ссадины и синяки были по всему телу. Где-то я приложилась будь здоров, но где? Сплошные загадки – у меня откуда-то взялись следы жестокого падения, зато папина болезнь прошла без следа. Прямо как в «Алисе» – все чудесатей и чудесатей.

Вытираясь шершавым больничным полотенцем, я не переставала ломать голову, пока вдруг у меня не мелькнула неожиданная мысль. Что, если папа молчит, потому что лечился каким-то нелегальным методом? Сперва я отбросила идею как смехотворную – честнее отца не было человека в мире, он, по-моему, за всю жизнь даже штрафа за неправильную парковку не получил. Однако чем больше я думала, тем логичней мне казалась эта версия, хотя логика выходила, надо признаться, фантастической. Например, дело в каком-то нелицензированном препарате, запрещенном на территории Великобритании, и тогда папа вынужден лгать, скажем, покрывая своего доктора, который проводит секретные испытания нового лекарства.

Я несколько воспрянула духом из-за того, что смогла найти хоть какое-то разумное решение загадки. Наверняка вне стен госпиталя, вдали от чужих ушей, папа раскроет мне секрет. Мне тоже есть в чем ему признаться – в постоянных головных болях. Надеюсь, я смогу наедине переговорить с доктором о симптомах, предшествовавших моему падению.

Появившаяся молоденькая медсестра принесла мне чистый халат и повела назад в палату. По дороге она в очередной раз удивила меня.

– Вы только не волнуйтесь – там пришел полицейский, чтобы поговорить с вами.

Я замерла на месте.

– Полицейский? Поговорить? О чем?

Она странно на меня посмотрела, будто удивленная моей реакцией.

– Ну, им же нужно узнать детали случившегося.

Я, раскрыв рот, уставилась на нее. Детали случившегося? Полиции здесь что – совсем делать нечего, если они собираются допрашивать меня о вторжении на кладбище поздно ночью? Это правда преступление? Я ведь ничего такого не делала, могилы не оскверняла. Не потащат же меня в суд из-за подобной ерунды? Чушь какая-то.

В страшном сне я не могла представить, насколько бредовей окажется действительность.

Полицейский сидел на стуле за дверью. Разговор, видимо, шел обо мне, судя по тому, как виновато смолк папа, стоило мне появиться на пороге. Краем глаза я уловила темную форму на поднявшейся фигуре.

– Рейчел, милая, полиции нужно расспросить тебя, однако беспокоиться не о чем, – посмотри-ка, кого они прислали, – торжествующе проговорил он с видом фокусника, вынимающего кролика из шляпы.

Только тут я повернулась лицом к полисмену, и комната закачалась у меня перед глазами. Оседая на пол в обмороке, сделавшем бы честь какой-нибудь викторианской леди, я успела вымолвить одно лишь слово:

– Джимми!

* * *

В больнице хорошо падать в обморок – там знают, что с тобой делать. Пару секунд спустя я уже пришла в себя, сидя на стуле, который раньше занимал отец, с головой между колен и холодным компрессом на шее, наложенном заботливой рукой медсестры. Я попыталась выпрямиться, но она меня удержала:

– Не торопитесь, подождите немного. – И добавила, видимо, обращаясь к отцу: – Наверное, немного перестояла под горячим душем, сейчас все будет в порядке.

Я очень в этом сомневалась. Отстранив удерживавшую меня руку, я села прямо.

Ни кричать, ни визжать, ни снова терять сознание я не стала, только зачарованно смотрела, не отрывая глаз, на лицо, которое не видела пять кошмарных лет. Приветливая улыбка на нем поблекла под моим немигающим взглядом, сменившись выражением глубокой озабоченности.

– Рейчел? – неуверенно произнес знакомый голос.

Я спросила единственное, что пришло мне в голову:

– Я попала в рай?

Медсестру вопрос развеселил.

– Не слышала, чтобы раньше нашу клинику так называли.

Я не обратила на нее ни малейшего внимания.

– Мы на том свете? Мы умерли?

Медсестра враз замолчала. Взгляд, брошенный отцом на Джимми, ясно говорил: «Видишь? Я говорил, что с ней творится что-то неладное».