Запретные навсегда (ЛП) - Джеймс М. Р.

Слишком скоро Арт возвращается ко мне.

Как и раньше, он не утруждает себя стуком. Он входит в комнату, хватает меня за локоть и поднимает с края кровати, на которой я сижу.

— Наслаждайся одеждой, пока можешь, — шипит он, выводя меня из комнаты к лестнице. — Думаю, я оставлю тебя голой, как только заберу отсюда.

— Сначала ты должен получить разрешение, — шиплю я в ответ. Я знаю, что каждое мое слово, скорее всего, только злит его еще больше, но на данный момент мне все равно. Я думаю, что если Арт возьмет меня, он превратит мою жизнь в сущий ад всеми возможными способами, которые только может вообразить, независимо от того, что я делаю или не говорю. По крайней мере, я могу вставить пару колкостей в это время.

Он ведет меня обратно в комнату, откуда Эдо вчера звонил, проносясь мимо охранников и толкая меня на стул. Эдо уже сидит за столом и небрежно поглядывает в мою сторону, как будто моя судьба уже решена и он двигается дальше. Мой желудок сжимается, ныряя носом, когда я понимаю, что это вполне могло быть так.

— Надень на нее наручники еще раз, — резко говорит Эдо. — Ты можешь пока не всовывать кляп, но придержи язык, мусор, или я передумаю.

Этому я действительно подчиняюсь. Моя челюсть все еще болит, зубы кажутся нежными, а губы натерты. У меня нет желания повторять этот опыт, даже ради удовольствия отстреливаться от своих похитителей. Боль пронзает мои протестующие мышцы, когда входящий охранник застегивает мне на запястьях еще один ремень на молнии, по крайней мере, чуть менее грубо, чем тот, что был вчера. Я заставляю себя не издавать ни звука.

— Звонок от Обеленского должен поступить с минуты на минуту. Сядь, Артуро, — добавляет он почти запоздало, его внимание все еще сосредоточено на бумагах перед ним, а не на нас, как будто мы не более чем раздражающая задача в списке дел, с которой он хочет покончить.

Арт плюхается на стул рядом со мной, выглядя таким же раздраженным. Все в его манерах и отношении отвратительно по-детски, и я снова ненавижу себя за то, что так долго этого не замечала. Я так сильно хотела, чтобы Макс был счастлив, чтобы Арт вернулся домой действительно как член семьи, чтобы Макс увидел, что возвращение к своей старой жизни или ее подобию, не обязательно должно быть таким уж плохим. Я так сильно хотела, чтобы Арт был подлинным, пусть и немного властным и деспотичным с заигрыванием, что проигнорировала все красные флажки, развевающиеся перед розовыми очками, которые я носила.

Когда раздается звонок, я слегка подпрыгиваю, мое сердце подскакивает к горлу. Страх, который мне удавалось сдерживать, возвращается, пульсируя по моим венам, и все, что я могу сделать, это оставаться неподвижной и молчаливой, зная, что через несколько мгновений я узнаю свою судьбу. Экран снова потемнел, слышен только голос.

— Кашиани. — Обеленский прочищает горло, на мгновение замолкая. — Я принял свое решение.

— И? — Эдо выглядит раздраженным драматизмом, он спешит поскорее покончить с этим. — Ты хочешь, чтобы ее доставили тебе с оплатой моего времени и хлопот, или ты готов позволить Агости заплатить тебе за удовольствие самому помучить девушку?

— Я хочу, чтобы ее доставили ко мне, чтобы я мог убедиться, что она мертва. Никаких игр, никаких возможностей в противном случае. Семьсот пятьдесят тысяч переведены тебе. Сегодня вечером ее посадят на самолет.

Мир вращается вокруг меня, вздрагивает и останавливается. На мгновение я больше ничего не слышу. Арт вскакивает со своего места, хлопает ладонями по столу Эдо и кричит что-то, что я должна была бы отчетливо слышать, но это звучит как эхо в дальнем коридоре. Все кажется шатким, танцующим у меня перед глазами, когда то, с чем, как я думала, я смирилась, обрушивается на меня.

Самолет, сегодня вечером. Я, мертва. Семьсот пятьдесят тысяч за беспокойство.

В голосе Обеленского нет ничего, что указывало бы на то, что он блефует, шутит или намерен сделать со мной что-то еще, как только я окажусь там. Его речь была ровной, как у человека, принявшего решение. Он хочет моей смерти. Смерти.

Окончательность этого накатывает на меня головокружительной волной тошноты, и я чувствую, что наклоняюсь, не в силах удержаться на ногах со скованными за спиной руками. Я откидываюсь на спинку стула, смутно видя, как Арт все еще кричит на Эдо, практически перелетая через стол. Эдо отшатывается, вставая, и я вижу, как звонок заканчивается, когда Эдо что-то кричит в сторону двери в тот самый момент, когда Арт поворачивается ко мне.

Он начинает хватать меня, но охранники Эдо уже движутся. Даже в таком ужасе, как я, от осознания того, что надо мной нависла реальность моей судьбы, есть что-то безмерно приятное в том, что охранники Эдо вытаскивают Арта из комнаты, пока он борется и кричит, пытаясь освободиться от них.

Дверь за ними с грохотом закрывается, и Эдо выходит из-за стола, протягивая ко мне руки. Я вздрагиваю в ответ, но он только кладет руку мне на плечо, помогая выпрямиться, и наполовину поворачивается к столику у стены. Он наливает стакан воды из кувшина, подносит его к моим губам и наклоняет, чтобы я могла пить.

В его глазах, когда он смотрит на меня, есть что-то похожее на намек на сочувствие, как будто теперь, когда вопрос решен, у него могут возникнуть какие-то человеческие чувства по этому поводу.

— По крайней мере, это не Артуро, — говорит он, давая мне еще глоток воды, когда мое зрение начинает проясняться, комната возвращается в фокус. — Это будет быстро… твоя смерть. У Обеленского нет причин продлевать ее. Ты можешь утешиться этим.

Дрожь пробегает по мне, и на одно ужасающее мгновение мне кажется, что я сейчас разрыдаюсь. Я сильно кусаю внутреннюю сторону своей щеки, пытаясь дать ему отпор. Я не хочу ломаться перед этим человеком, не сейчас. Я хочу сделать это смело, быть сильной, заставить его думать, что мне наплевать на то, что происходит, даже если внутри я чувствую, что растворяюсь от страха.

Эдо еще мгновение рассматривает меня, затем делает знак другому стражнику.

— Отведи ее наверх, — говорит он. — Дай ей сменную одежду, что-нибудь удобное для полета в самолете. И подготовьте его… и ее саму… к транспортировке.

Я знаю точно, что это значит для меня, но я не могу позволить себе думать об этом. Я возвращаюсь в Россию, место, где я родилась, место, где меня бросили, место, откуда меня украли. В этом есть странная симметрия. Если бы я не шла на верную смерть, то, возможно, нашла бы это почти приятным.

Как бы то ни было, я могу найти в этом только иронию.

9

САША

Охранник снимает с меня наручники, как только мы возвращаемся в спальню. Он по-прежнему добрее ко мне, чем был тот, другой, наше путешествие из кабинета Эдо обратно в комнату, в которой я остановилась, было обычной прогулкой, меня не тащили мучительно волоком, и он осторожно разрезает путы на моих запястьях. Я подозрительно отступаю от него, готовая дать отпор, если он попытается ко мне прикоснуться. Я не знаю, какие правила действуют в отношении меня теперь, когда Обеленский предъявил свои претензии, должна ли я идти к нему в том состоянии, в котором нахожусь сейчас, или это бесплатно для всех, поскольку я все равно обречена.

Охранник, молодой мужчина лет двадцати пяти, с темными волосами и глазами цвета мягкого шоколада, смотрит на меня почти сочувственно.

— Я вернусь с твоей сменой одеждой, — говорит он, выскальзывая из комнаты и запирая ее за собой, и именно тогда до меня доходит, что я была идиоткой.

Если у охранника вообще есть какие-то чувства по этому поводу или если я ему нравлюсь, я могла бы использовать это в своих интересах. Арта здесь нет, как и Эдо, и он, возможно, смог бы мне помочь. Все, что мне нужно было бы сделать, это предложить ему что-нибудь, чтобы это стоило его усилий. Мой желудок скручивает от этой мысли, и я закрываю глаза, пытаясь дышать. Я не хочу этого делать. Что касается меня, то я никогда не хочу прикасаться к другому мужчине теперь, когда Макс мертв. Я хочу, чтобы он был последним, тем, кого я буду помнить всю свою жизнь.