Избранное - Уильям Фолкнер

Самого Рихтгофена ученик[20].

— Да, это не шутки, — согласилась мисс Дженни и погладила его по голове.

Молодой Баярд на минуту задумался, — Я не пускал его на эту проклятую хлопушку! — вырвалось у него снова.

— А чего ты, собственно, ожидал, когда сам его так воспитывал? — спросила мисс Дженни. — Ведь ты же старший… Ты что, на кладбище ходил?

— Да, мэм, — тихонько отозвался он.

— О чем это вы? — спросил старый Баярд.

— Старый осел Саймон так и думал… Пойдем, тебе надо поужинать, — деловито произнесла мисс Дженни и опять бесцеремонно вторглась в его жизнь, со свойственной ей решительностью взяв в руки ее спутанные нити, и он послушно встал.

— О чем это вы? — повторил старый Баярд.

— А ты тоже отправляйся к себе. — Мисс Дженни и его втянула в орбиту своей воли — так человек мимо ходом снимает со стула небрежно брошенную одежду. — Тебе давно пора в постель.

Дед с внуком пошли вслед за нею на кухню и, стоя в дверях, ожидали, пока она, порывшись в леднике, поставит на стол еду, кувшин с молоком и пододвинет стул.

— Сделай ему пунш, Дженни, — посоветовал старый Баярд, но мисс Дженни тотчас отвергла это предложение:

— Молоко — вот что ему надо. Того виски, что он на войне выпил, я думаю, ему надолго хватит. Баярд — так тот, когда со своей войны возвращался, всякий раз непременно хотел въехать на лошади через парадное крыльцо. А ну-ка, пойдем. — И она решительно вывела старого Баярда из кухни и потащила вверх по лестнице. — Немедленно отправляйся в постель, слышишь? Оставь его на минутку в покое.

Убедившись, что он закрыл за собою дверь, она вошла в комнату молодого Баярда и постелила ему постель, потом отправилась к себе и вскоре услышала, как он поднимается по лестнице.

Его комната была озарена зыбким светом луны, и, не зажигая огня, он вошел и сел на кровать. За окном неумолчно гудели лягушки и кузнечики; лучи лунного света, словно хрупкие стекляшки, разбиваясь о кусты и деревья, звонким хрустальным дождем сыпались на землю, и все эти звуки тонули в ритмичных и гулких вздохах электрического насоса за конюшней.

Он нащупал в кармане еще одну папиросу, закурил ее, но после двух затяжек бросил. Потом он тихо сидел в комнате, которую прежде делили они с Джонни — двое отчаянных подростков-близнецов; он сидел на кровати, где провел со своей женой последнюю ночь отпуска накануне отъезда в Англию, а оттуда снова на фронт, где уже находился Джон. Мрак приглушил блеск ее волос, бронзовым вихрем застывших возле него на подушке, она обеими руками прижимала к груди его руку, и они тихонько разговаривали, обретя наконец способность здраво рассуждать.

Но в те минуты он о ней не думал. Если он и думал о женщине, что, напряженно вытянувшись и прижимая к груди его руку, лежала рядом с ним в темноте, то лишь с чувством мучительного стыда за то зло, какое он столь легкомысленно ей причинил. Думал он о своем брате, которого не видел уже больше года, думал о том, что через месяц они встретятся снова.

Не думал он о ней и сейчас, хотя стены, словно увядший в гробу цветок, еще хранили воспоминание о том безумном упоенье, в котором они прожили два месяца, трагическом и скоротечном, как цветенье жимолости, и остром, как запах мяты. Он думал о своем погибшем брате, и призрак их неистовой, дополняющей друг друга жизни, словно пыль, покрывал всю комнату, вытесняя ту, другую тень, перехватывая у него дыханье, и он подошел к окну, с шумом поднял фрамугу и стал жадно ловить ртом воздух, как человек, который чуть не утонул и никак не может поверить, что ему удалось снова вынырнуть на поверхность.

Потом, лежа голый под простыней, он проснулся от собственных стонов. Теперь в комнате брезжил серый, прохладный, лишенный источника свет, и, повернув голову, он увидел, что мисс Дженни с вязаною шалью на плечах сидит в кресле возле его кровати.

— Что случилось? — спросил он.

— Вот это я как раз и хотела бы знать, — отвечала мисс Дженни. — Ты производишь больше шума, чем насос.

— Дай мне выпить.

Мисс Дженни нагнулась и подняла с пола стоявший возле нее стакан. Баярд оперся на локоть и протянул руку. Однако, прежде чем поднести стакан к губам, остановился и сгорбился, держа стакан у себя под носом.

— Черт побери, — буркнул он. — Я сказал, что хочу выпить.

— Вот и пей молоко, мальчик, — скомандовала мисс Дженни. — Уж не воображаешь ли ты, что я собираюсь не спать всю ночь, чтобы поить тебя виски? Сию же минуту выпей.

Он послушно опорожнил стакан и опустился на подушку. Мисс Дженни поставила стакан обратно на пол.

— Который час?

— Тсс, — прошептала она, положив ему на лоб руку. — Спи.

Он стал вертеть головой на подушке, стараясь ускользнуть из-под ее руки.

— Уходи, — сказал он. — Оставь меня в покое.

— Тсс, — повторила мисс Дженни. — Спи.

Часть вторая

Саймон сказал:

— Вы еще никогда ни одного цветочка куда надо не посадили.

Он сидел на нижней ступеньке и точил напильником мотыгу. Над ним, у самого края веранды, в мужской фетровой шляпе и толстых перчатках, стояла мисс Дженни со своей гостьей. Садовые ножницы, свисавшие у нее с пояса, блестели в лучах утреннего солнца.

— А тебе-то что? Вы с полковником вечно торчи те тут на крыльце и указываете мне, где какой цветок лучше вырастет или будет красивее выглядеть, но я что-то не видала, чтоб вы сами хотя бы сорняк какой-нибудь вырастили. Все ваши советы гроша ломаного не стоят. Куда хочу, туда свои цветы и сажаю.

— Ну да, а потом они у вас и не думают расти, — добавил Саймон. — И это у вас с Айсомом садоводством называется. Слава Богу, что Айсом не должен зарабатывать себе на жизнь таким садоводством, какому он тут выучился.

Все еще продолжая точить мотыгу, он повернул голову и взглянул на угол дома. На нем была какая-то дрянная шапчонка, сделанная из материала, происхождение которого давно уже нельзя было определить. Мисс Дженни вперила холодный взор в эту шапку.

— Айсом зарабатывает себе на жизнь тем, что родился чернокожим, — отрезала она. — Брось ты наконец скрести свою мотыгу и попробуй выполоть хоть парочку сорняков с клумбы, где растет шалфей.

— Я должен сперва наточить скребницу, — заявил Саймон, продолжая сосредоточенно точить мотыгу. — Ступайте в сад, а я вашу клумбу потом расчищу.

— Неужели ты еще не понял, что одним напильником ты эту мотыгу все равно до рукоятки не допилишь, — сказала мисс Дженни. — Я с самого утра слышу, как ты с ней тут возишься. Отправляйся в сад, пусть прохожие видят, что ты хоть иногда полезное дело делаешь.

Саймон тяжело вздохнул, после чего добрых полминуты убирал напильник. Сначала он положил его на одну ступеньку, потом переложил на другую. Наконец прислонил его к ступеньке, на которой сидел сам, и большим пальцем провел по насечке, с мрачной безнадежностью ее исследуя.

— Пожалуй, теперь в самый раз, — сказал он. — Да только это все равно что скребницей сорняки выпалывать.

— А ты все же попытайся. Вдруг сорняки подумают, что это мотыга. Предоставь им такую возможность.

— Иду, иду, — ворчливо отозвался Саймон. — Ступайте по своим делам, а я с этой клумбой как-нибудь уж сам управлюсь.

Мисс Дженни со своею гостьей спустилась по ступенькам в сад.

— Не понимаю, зачем ему понадобилось сидеть тут и скрести напильником новую мотыгу, когда можно просто вырвать руками несколько травинок из клумбы, — сказала она. — Но он все равно настоит на своем. Если ему позволить, он просидит здесь до тех пор, пока эта мотыга не станет острой, как пила. Года три назад Баярд купил газонокосилку (за чем — одному Богу известно) и поручил ее Саймону. Фирма, которая производит эти машины, дает гарантию на год. Но они не знали Саймона. В прошлом году, читая в газетах про все эти страшные разрушения и прочие ужасы, я часто думала, как бы Саймон веселился, попади он на войну. Он бы там такого понаделал, чего никому и во сне не снилось. Айсом! — крикнула мисс Дженни, остановившись у калитки. — Айсом!

На этот раз послышался ответ, после чего мисс Дженни с гостьей двинулись вперед, а выскочивший откуда-то Айсом захлопнул за ними калитку.

— Ты почему не… — Тут мисс Дженни оглянулась, встала как вкопанная и с мрачным изумлением воззрилась на Айсома, который вдруг ни с того ни с сего превратился в солдата. Он был одет в военную форму цвета хаки с дивизионной эмблемой на плече и с потускневшей нашивкой за выслугу лет на обшлаге. Тощая шея шестнадцатилетнего подростка высовывалась из слишком широкого, неряшливо обвисшего ворота, из коротких рукавов торчали непомерно длинные руки, а на круглой голове грустно притулилось грязное заморское кепи. То ли руководствуясь тонким чутьем на все необычное, то ли из полнейшего презрения к воинскому уставу, он напялил башмаки поверх обмоток, накрученных так неумело, что брюки висели мешком у него на ногах.