Игромания Bet - Дима Федоров

Для богатых существует более серьезное наказание, чем тюрьма, в которую их мечтают засадить бедные слои населения. В тюрьме отсидел — и вышел. И ты свободный человек. Наказание для богатых более суровое — жены. Они похуже прокурора с надзирателями. Можно, конечно, развестись, но моментально рядом возникнет такая же. Не отвертишься!

А я-то здесь при чем? Я не хочу разоряться только потому, что она занимала телефон херней и не давала мне сделать ставку. Поэтому я прервал супружескую сцену, грубым жестом обрубил их базар и проорал в трубку:

— Слушай ты, Отелло с сумочкой от Prada, ты что, не слышишь, что тут стадион орет? Мы что тут, по-твоему, со всем стадионом трахаемся? Сиди и вяжи мужу носки!

Клипа молитвенно воздевал пухлые ручонки вверх — к осветительным мачтам.

— Мне смерть! — шептал он. — Мне смерть. Зачем ты это сделал? Трубка и так уже села — пищит. Разговор бы все равно прервался… Я ее предупредил, что батарейка разряжена. А теперь мне дома — смерть.

И мне — смерть!! На дисплее мобильного палочек не было. Вообще! Батарейка села… Эта самка пустила меня по миру. Я набрал Тимуру:

— Две тысячи на «проход» «Ливера». Да!! На «проход». И весь депозит. Весь! Ставь, говорю! Быстро, пока принимают. Да! На «Ливер»! Не сошел. Сам идиот — ставь!

Братство смотрело на меня с медицинским ужасом, и если бы не села трубка, то Клипа наверняка во втором тайме вызвал бы турецких психиатров. Но мне до лампады. Я уже в огромном плюсе. Теперь Шурику… Блин, гад треплется. С четвертого раза я достал его. И эта скотина еще не сразу ответила. В одно ухо мне лезла музыка, в другое шум стадиона, а Шурик появился где-то посреди. Развязный и неторопливый.

— Скотина! Ставь мой штукарь на «проход» «Ливера»!

— А это кто? — нагло поинтересовался Шурик.

— Да я это, я — Тертулин!!

— А-а, привет… Так чего ты хочешь?— вальяжно осведомилась наглая морда.

— Падаль! — взревел я так, что, кажется, даже итальянцы на противоположной трибуне притихли. — Ставь штукарь, что я тебе давал, на «проход» «Ливера»! Твои пять процентов с выигрыша.

Морда ничего не ответила. Молчала. Не нагло. Молчала естественным образом. Трубка разрядилась окончательно. Я почувствовал себя англичанином. Как англичанин, хотел злобно орать и жалобно стонать. Я вернул никчемный телефон. Хотел одолжить на одну минуту у бритишей, сидевших надо мной. Обернулся — и совесть раздербанила все мои обогатительные устремления. Парализовала…

Болелы плакали. Они пели и плакали. И держали в руках мобилы, чтобы в далекой Англии их малодушные друганы слышали в трубку песню. Чтобы тоже верили. Верили и знали, что они на стадионе все еще имеют какую-то надежду. Чтобы отчаяние не залезло в их коротко стриженные бошки. «You'll never walk alone»!

Эти рыжие выпердыши природы цеплялись даже не за соломинку. Не за былинку. Они цеплялись за что-то невидимое, неосязаемое… Жена рано или поздно изменит, дети подрастут, разбегутся и не вспомнят о родителях. На работе появится кто-то способнее и энергичнее — и тогда конец карьере. Но есть то, что с тобой до конца, до последнего вздоха. В чем ты можешь быть уверен… Твоя команда! Стиви, Джейми и другие парни.

В напряжении они слушают бодрящие слова установки Рафы, который убеждает, что не все потеряно, что надо перестроить игру в середине, и тут же откуда-то, словно с неба, в печальное пространство раздевалки глухо, задушенные бетоном и металлоконструкциями стадиона, слетают слова песни о вечности фанатского братства. И они слышат, что болелы верны им даже после позорных 0:3. И они выходят из туннеля под звездное стамбульское небо с одной целью — обеспечить мне «доезд» за сотку.

Клипа и Ванечка видели во мне тотализаторного шахида, боялись и ничего не говорили. Я и сам себя боялся. Еще боялся, что Шурик так и не поставит ничего. Боялся, что они могут дернуть куда-нибудь с деньгами. Боялся, что поставят, выиграют, а потом скажут — не успели, в конторе была очередь. Впрочем, выяснить, где они смотрели футбол и что делали в перерыве, не так сложно. В случае чего — прижму! До Тимура точно

дошло, что надо делать, поэтому куш, наверное, я все-таки сорвал. Блин, а кто вообще сказал, что «Ливер» забьет три мяча?

Фрагмент 30. Обоссаться можно, но не нужно.

Когда Шева дал со штрафного, я потрогал сзади штаны. Четвертый гол — смерть всему. Дудек — красавчик. Хоть тут спас.

Один раз спас —

уже не пидорас!

И Джеррард тоже не пидорас. Славный парень. Не связался с «Челси». Хотя ему бы там навалили бабок — тонну! Вот сволочь прыгучая — теперь полегче дышать. И я подпрыгнул так же высоко, как Стиви. Потому что «доезд» потихоньку пошел: 1:3. Ванечка и Клипа восторженно оттопыривали большие пальцы. Задруга поболеть не хуже, чем самому пошпилить. И уж точно безопаснее.

Все вроде бы срастается по шпаргалке чародея, но мало ли… Может, у него из-за смертельного ранения на конечной стадии расшифровки будущего глюк случился. А с него спроса никакого. Звездочет, мать его!

Е-о-о-о-о! Зря Шмицера ругал. Прилично пнул в самый угол. Дида, конечно, варежкой щелкал. И Кака бутсы завязывал у штрафной. Я тащусь — во бразилы пофигисты! Получите 2:3. Помянем сегодня мага, обязательно помянем. Если «доеду». Нет, не так — помянем, когда «доеду». Теперь «Ливер» обязательно что-нибудь затолкает еще. Пошло-поехало — кураж словили. Тут и без мага нужно побеждать. Рафа сейчас Сиссе вдобавок выпустит. Негрила крашеная выйдет и организует гол. Он, сука, может. Хотя кажется насквозь мерзотным типом. Понтовым. Но такие обычно и забивают. А приличные люди сидят у телевизора и возмущаются, что недостойным везет в жизни.

Елки-палки, что творится! Гаттузо, псих незалеченный, прихватил Джеррарда. Ну явно прихватил. Пеналь! Ха! Ну че, итальяшки, притихли? В перерыве шумели, члены надувные показывали, а теперь отсосите взахлеб! Рафа своего послал бить, испанского, — Хаби Алонсо… И вот ведь урод — куда попал-то? Нет, порядок — добил! Ура-а-а-а! Ванечка громче всех орет. Даже громче англичан. За меня радуется. Я и сам за себя рад. 3:3.

Богатство — вот оно, бегает по полю, катается в подкатах и толкается! Богатство в красном. Богатство всегда в красном. Оно как кровь. Ведь кровь — главное в человеке. Богатство все меняет в человеке и самое главное — душу. В ней поселяются или гордость, или ощущение всесилия, или страх потерять то, что имеешь. У меня там теперь спокойствие. Абсолютное. Ни малейших сомнений в «доезде».

И вдруг я почувствовал, что какая-то мелочь отравляет мне существование. И воцарившееся спокойствие неполноценное. На донышке души скребется и зудит необъяснимое. Я прислушался, хотя на ревущем стадионе это сделать жутко тяжело, ушел в себя, и мне стало страшно.

Блин, я же хотел писать, еще когда мы выходили из отеля. Накачался холодным пивом в баре, пока ждал Клипу и Ванечку. И вот терпел часа три. Вернее, не терпел, а просто забыл. Меня отвлекла игра, все мысли и чувства вертелись вокруг ставки, и мочевой пузырь был брошен на произвол судьбы. Но сейчас ничто не мешает получить добавочное удовольствие.

Ванечка и Клипа смотрели на меня с тревогой, когда я побежал в туалет. Там было совсем пусто. То есть в том смысле, что не оказалось людей. А сам туалет заполнен. Мочой, мать ее! Писсуары еще не установили, и все отливали в специальные ниши. А сток забился, и моча вышла из берегов. Я расстегнул джинсы и обдал стенки сортира жаром истомившейся струи. Даже закрыл глаза от экстаза.

Тепло разливалось вокруг меня, тепло поднималось по мне. И тут я открыл глаза от крика.

Фрагмент 31. Революционный шпиль.

— Ты что, не видишь? — орал матросик и показывал на кран в углу тубзика.

— Нет, замечтался, — честно ответил я.

— Замечтался, — раздраженно передразнил матросик и навалился на кран, — помоги закрыть. Из-за того, что воды натекло отсюда, пришлось катер облегчать — два мешка с едой выбросить и пулемет. Правда, пулемет не стрелял. У нас тут предатель завелся — он и открыл. Не задумывался, часом, кто это?

— Не я, — разоткровенничался я.

— Да уж понятно, — усмехнулся матросик, — человек с такой нелепой харей не то что предать, поссать, не забрызгав штаны, не способен.

Мои джинсы действительно выглядели бомжевато. А ноги… Блин, весь обляпался. И почему-то тубзик из отделанного плиткой просторного помещения переделался в деревянный сарай.

— Товарищ, пойдем на палубу — тебе надо срочно обмыться, — подмигнул матросик. — Меня зовут Роке.

Наверху вроде студенческой попойки — все дружно блевали. На себя, за борт, на соседей — короче, куда получится. Яхту прилично раскачивало на волнах. Не замеченных в блеве, помимо нас с матросиком, было пятеро. Среди них два бородатых субъекта со знакомыми физиономиями. Один из них глухо кашлял. Когда Роке обратился к одному из них, я сразу вспомнил, где их видел.