Коэффициент любви, или Тайна нуля - Александр Казанцев

Все трое уже молча взбирались по тропинке к даче академика Зернова.

Глава пятая

ДИКИЙ СПУТНИК

Все возникает через борьбу.

Наталья Витальевна стояла на крыльце бледная до неузнаваемости.

Надя испуганно бросилась к ней:

— Что с дедушкой?

— Он спит. В забытье со времени вашего ухода на прогулку. Все из-за этого заседания Звездного комитета! Но теперь дед ничего не должен знать! Я держу его на снотворном.

— Что он не должен знать?

— В космосе творится такое… не берусь объяснить… по видео идет непрерывная передача.

— Мама! Что ты говоришь? Ведь там Никита!

— И он там, и мы здесь — все в одном положении…

— Какая опасность! Ничего не понимаю! Я — гуманитарианка! И не желаю разбираться ни в «технических побрякушках», ни в том, что там случилось между звезд.

— У тебя, Звездочка, наконец появится шанс стать яркой звездой. Притом «сверхновой».

— Ну если наша Наденька шутит, значит, нет ничего страшного! — И Кассиопея тряхнула красивой головкой так, что серьги закачались.

— Она не шутит. И вы не правы, — мрачно заметил профессор Бурунов.

Войдя потом в дом, они все стояли перед видеостереоэкраном. Он походил на проем в стене. Казалось, что в соседней комнате, не отгороженные даже стеклом, находятся люди. Один из них, коротко стриженный, в очках с тяжелой оправой, говорил:

— Как уже сообщалось, спасатели Бережной и Вязов на своем космоплане приступили к операции перевода блуждающего спутника на безопасную орбиту. Еще три космоплана с другими спасателями вышли в космос с той же целью. Энергоблок звездолета «Крылов», несмотря на неизбежную из-за этого отсрочку его вылета, выводят из резонансного режима получения внутривакуумной энергии.

— Какой резонанс в космосе? Это ведь не концертный зал! О чем он говорит, этот дядя в допотопной прическе и таких же древних очках? Кто их теперь носит? — реагировала на сообщение Кассиопея.

Бурунов только покачал головой:

— Вижу, вам, Кассиопея, неведомы тайны внутривакуумной энергии. А вам, Надя?

— Мне Вязов обо всем рассказывал. Лучше, чем в университете.

— В таком случае мне пусть Бурунов все объяснит. Ведь он профессор, а не штурман, — потребовала Кассиопея.

— Готов. Но кроме затронутых вами вопросов старомодности, — поклонился молодой профессор.

— Почему я должна вспыхнуть какой-то там сверхновой звездой? Я желаю это знать! — продолжала Кассиопея, забыв, что она «гуманитарианка».

— Судя по сообщению, Земле действительно грозит серьезная опасность, — начал Бурунов. — Освобожденная энергия вакуума невообразимо велика, превосходя все известное![10] Потому использование ее допускается лишь для звездных рейсов на безопасном расстоянии от Земли, при условии надежного регулирования процесса резонансного разрушения квантов вакуума. Если выделение энергии станет бесконтрольным, то на месте столкновения модуля звездолета с блуждающим спутником вспыхнет как бы сверхновая звезда, правда, масса ее не превзойдет массу земного шара.

— Который превратится в перегретую плазму, — горько добавила Надя, теребя свою косу.

— Ну знаете ли! — возмутилась Кассиопея. — Если Сократ к концу жизни понял, что ничего не знает, я и знать такого не хочу!

— Нет, почему же? — вмешалась Наталья Витальевна. — Поняли же люди, что пользоваться бездумно внутриядерной энергией недопустимо, надо и сейчас понять все о внутривакуумной энергии.

— Опасность велика, но маловероятна. Надо, чтобы модуль звездолета и блуждающий спутник одновременно оказались в точке пересечения их орбит. Однако это возможно. Думаю, что Бережному и Вязову не составит труда перевести опасное космическое тело на безопасную орбиту, исключив всякое нежелательное совпадение.

— Вижу! Вижу Дикий спутник в иллюминаторе, — крикнул Вязов, подброшенный при этом к самому потолку, где он ухватился рукой за поручень. В другой руке Никита держал электронный бинокль, приближающий далекие предметы почти вплотную.

— Через иллюминатор видишь или его иллюминаторы заметил? — спросил Бережной.

— Иллюминаторы пока не видно. Может, не тот бок?

— Не тот бок! Не тот бок! — проворчал Бережной. — А может, вовсе не бок, а спинка космической рыбки?

— Не знаю, как насчет рыбьей спинки, но звезда эта вроде бы с хвостом.

— Как с хвостом?

— Посмотрите сами, — и Вязов протянул командиру бинокль.

— Э! — воскликнул тот. — И впрямь рыбка в космосе как бы с космами.

— Напрашивается каламбур на вашу рифму. Можно?

— Валяй!

— «Чудо-юдо-рыба-кит».Есть созвездье в космосе.Чудо-люди, «рыбаки»Ловят звезды с космами.

— Это ты сам? Сейчас?

— С вашей помощью, командир.

— Ну и хлопец! Конечно, это не Данте или Петрарка, ради которых я итальянский язык выучил, но для экспромта годится. Словом, молодец! Если каламбуры в такую минуту в голову лезут, значит, к настоящему делу готов! И давай тогда, «чудо-людо», собирайся на «рыбалку», влезай в скафандр, как в пластиковую шлюпку с реактивным мотором, забирай с собой линь вместо лески. А от сочинения стихов пока воздержись. Может быть, спиннинг понадобится?

— Да я вроде с гарпуном, — и Вязов поднял, как перышко, тяжелый (в земных условиях) крюк и погрозил им кому-то.

— Добре. Для закрепления крюка электроэрозийный резак захватишь с собой, заодно пробу возьмешь, от Дикого спутника на память.

— Да уж помнить будем, — заметил Вязов.

— И мне помоги в свой скафандр влезть. Страховать тебя буду.

Так, казалось бы, полушутя, переговаривались спасатели. Строки великого поэта: «Забил заряд я в пушку туго и думал: угощу я друга! Постой-ка, брат мусью!» — были им ближе службистики: «Так точно!», «Никак нет!».

Сам Бережной в уже надетом на него скафандре помог Вязову надеть такой же пластиковый герметический шлем. Потом командир отдраил шлюз в шлюзовую камеру, откуда насосы выкачивают воздух, позволив тем наружному люку в космос открыться автоматически.

Вязов не раз выходил в открытый космос и радовался, что снова и снова, как впервые, испытывал захватывающее ощущение свободного парения над исполинским земным шаром. Вспоминались детские сны, когда неведомо как, без всяких усилий, взмываешь в воздух, забыв о весе. И хотя выходы в космос стали для него будничными, они все равно наполняли все его существо праздничностью, сознанием могущества, счастьем полета без уз тяготения.