Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

Мысленно произнеся свое определение: «Палач по особым поручениям», Бургдорф вздрогнул и испуганно оглянулся, словно опасался, что в комнате окажется кто-то, кто сумеет прочесть его мысли, а значит, навсегда закрепить за ним это прозвище, это клеймо — «Убийца по особым поручениям».

Телефонную трубку он снимал с твёрдым намерением приказу Майзелю отправляться в Герлинген, в имение Роммеля, И добиться «почетного ухода» фельдмаршала из жизни. Причём сделать это любой ценой. Повелеть от имени фюрера, насильственно затолкать эту ампулу в рот Лиса Пустыни, пристрелить его, в конце концов, выдавая это убийство за самозащиту при попытке фельдмаршала выстрелить первым…

Бургдорф намерен был нажать на Майзеля, ссылаясь на волю Гиммлера и самого фюрера, а там уж будь что будет… Вот только телефон ангела из Суда офицерской чести опять предательски молчал. Предательски… молчал!

«Нет, — продолжил свою исповедь адъютант фюрера, — кем бы и каким образом ты ни вошёл в историю этой войны, ты ни в коем случае не должен остаться в ней «убийцей Роммеля». Пусть «несостоявшийся генерал пехоты», как назвал Бургдорфа один из завистников, пусть «самый обласканный фюрером неудачник», как позволил себе однажды выразиться «гестаповский Мюллер», но только не убийца Роммеля.»

— Что-то произошло, наш генерал? — появилась в проёме двери двадцативосьмилетняя хозяйка квартиры.

На тридцатом году жизни ее муж умудрился дослужиться до генерал-майора артиллерии, а через две недели после получения этого чина, переброшенный из Франции под Ленинград, скончался от прободения самого банального аппендицита. Вильгельму достаточно было вспомнить о дичайшей несправедливости судьбы по отношению к этому генералу, чтобы все его собственные неудачи и огорчения показались всего лишь мелким недоразумением. А забывать о смерти этого генерала не позволяла сама Альбина Крайдер, иронически называвшая себя не иначе как «Двухнедельной Генеральшей».

— Произошло, фрау Крайдер, только очень давно.

— И всё же вы чем-то расстроены, наш генерал Бургдорф, — не унималась Двухнедельная Генеральша. Вот уже почти год генерал квартирует у этой миловидной женщины, и всё это время она обращается только так: «наш генерал», а чаще — «наш генерал Бургдорф», как ей когда-то представил будущего квартиранта посыльный из штаба Главного квартирмейстера вермахта.

— Не расстроен, а растроган. Вашей заботой, Альбина.

Состояние, оставленное родителями, пенсия мужа, о котором она никогда не скорбела, и, наконец, служба в каком-то министерстве, куда её лишь недавно пристроили и где она обычно проводила не более трёх часов… Всё это позволяло не очень-то Красивой, но, несомненно, удачливой, как считал Бургдорф, женщине даже сейчас, в трудное военное время, жить безбедно и почти беззаботно да еще с определенным налётом салонной великосветскости.

Она поставила на стол чашку с настоящим бразильским кофе, который добывала через подругу, работавшую в каком-то посольстве, и остановилась у самых колен Бургдорфа. По опыту генерал уже знал, что под легким японским халатиком у неё, скорее всего, уже ничего из одежды нет. И что стоит ему притронуться к талии — как Альбина тотчас же оседлает его колено и, выпятив ещё по-девичьи упругие, не знавшие губ младенца груди, будет настойчиво вымаливать его поцелуй.

Постельную близость с мужчиной как таковую Альбина почему-то презирала. Брать её генералу всегда приходилось так, словно решился насиловать старую, в молитвах и мнимом безгрешии закоренелую монахиню. Зато наслаждаться её вызывающе упругой грудью мог сколько угодно. Сжимая ногами колено мужчины и прижимая к груди его голову, хозяйка квартиры способна была доводить себя до такого экстаза, которого никогда, ни с одним мужчиной не познавала в постели.

Альбина и в этот раз потёрлась пухлыми коленками о его колени, наклонилась так, чтобы полы халатика распахнулись, и взору мужчины явилась её грудь… Но в ту самую, минуту, когда Вильгельм хотел было дотянуться губами до одной из них, сознание его вдруг пронзило невесть откуда зарождавшееся определение: «Вдова! Генеральская вдова!».

— Ну же, наш генерал, ну!.. — настойчиво подбадривала Альбина, жеманно изгибаясь и пытаясь пробиться коленкой между его колен. — Что вы медлите? — соблазнительно поигрывала она Персами с розовато-пепельными сосками.

«Вдова! Завтра одной генерал-фельдмаршальской вдовой — Фрау Роммель — в Германии станет больше! — Бургдорф по-вертел головой, пытаясь развеять нахлынувшее наваждение и вспомнить, что перед ним отдающая себя женщина. Она рядом. Как рядышком и её все ещё не одрябшая шея, торчащие в разные стороны груди, похотливо оголённые и раздвинутые ноги, которыми он бредил всю прошлую ночь… — Вдова!» — подумал он с тем же отвращением, какое обычно ощущал, сидя за столом во время поминального обеда.

Брезгливость его не знала предела. Не существовало такой еды и такого ощущения голода, которые могли бы заставить его на поминках отважиться хотя бы на один глоток.

— Да сегодня вы сам не свой. Вы что — не в седле, наш генерал Бургдорф?

— Вы правы, Альбина, не в седле, скорее на лафете, — вспомнил он, что муж её был артиллеристом.

— На лафете обычно хоронят, генерал Бургдорф, — с неоправданно игривой улыбкой напомнила ему Альбина.

— Именно этот ритуал я и имел в виду.

— На лафете уже хоронят, наш генерал Бургдорф. А я всё ещё полна нежности. Причём такой нежности, что, кажется, вот-вот готова родить, прямо сейчас, стоя перед вами, а ещё лучше — прямо в ваших объятиях.

— Только не это, — брезгливо поморщился Вильгельм. — Мысль по поводу лафета мне куда ближе и доступнее, — вновь прибег он к своему ритуальному юмору.

— А ведь ради вас я отпросилась сегодня у своего прямого шефа — заместителя министра, наш генерал Бургдорф, — с укором проговорила Крайдер, то напористо наплывая на него всем своим налитым телом, то сладострастно отдаляясь.

Когда она входила в эротический азарт, оттолкнуть её словом или рукой уже было невозможно. Генерал не сомневался, что вдова и в самом деле отпросилась у своего начальника, чтобы примчаться сюда на его же машине. И прибегла к этому грубейшему нарушению служебной дисциплины ради него, ради них обоих. Но что-то у него сегодня не складывалось в отношениях с этой женщиной.

Правда, под всё то же просительно-мяукающее «наш генерал Бургдорф, наш генерал Бургдорф…» рука Вильгельма всё же начала блуждать по теплому бедру женщины, но в это время громом небесным разразился дверной колокольчик.

— Наверное, прибыл вестовой, с работы! — испуганно отпрянула от генерала Альбина и, уже не виляя бедрами и даже не шевеля плечами, словно кадет на смотровом плацу, двинулась к двери.

«Идиот! — наградил себя за многотерпимое упрямство Бургдорф — Ради чего?! Всю эту ночь опять будешь грезить её грудью и пухленькими ножками!».

Кто бы мог поверить, что за всё время своего квартирантства, постоянно оставаясь один на один со столь молодой женщиной, он так и не сумел провести с ней в постели ни одной ночи. Любовью они занимались только здесь, в его кресле или на диване, в какой-то странной спешке и нервозности, словно бы опасаясь, что из соседней комнаты вот-вот ворвется кто-то посторонний. По вечерам же Альбина закрывала дверь своей спальни и отстаивала её неприкосновенность как последний защитник — ворота осаждённой цитадели. Уходя на работу, она тоже закрывала спальню на ключ, так ни разу и не позволив Бургдорфу переступить её порог.

— Прощаясь с мужем в последний раз, я поклялась, что ни один мужчина в спальню нашу не ступит, — жёстко объяснила она, отбивая первый, самый бурный натиск генерал-квартиранта.

— Что, вообще никогда?! — не поверил её исповеди Бургдорф.

— Когда-нибудь, возможно, я позволю себе нарушить этот обет.

— Тогда в чём дело? Самое время.

— О нет! Не менее чем через три года после смерти, и только с человеком, который со мной венчается.

— Могу себе представить, с какой лёгкой душой умирал ваш непоколебимый генерал.

К счастью, строгость её клятвы дальше спальни не распространялась, поэтому они с успехом предавались греховным утехам в его комнате, на кухне, в гостиной, в ванной, а однажды ночью умудрились познать их даже на балконе, рискуя перевалиться через перила.

«… И всё же, вдова! — с тоской обречённого подумал генерал, глядя ей вслед и прислушиваясь ко вновь ожившему голосу колокольчика. — Всего лишь вдова. Пусть даже и Двухнедельная Генеральша..».

12

Запрокинув голову, Скорцени погрузил взор в космическую глубину Вселенной, пытаясь вырваться из потока земной суеты и заземлённых мыслей. В эти минуты он чувствовал себя моряком, стоящим на носу корабля, уходящего в мрачную черноту тайфуна. Он мечтательно погружался в погибельную вечность, так и не осмыслив до конца свой земной путь и не отмолив греха перед путем, ведущим в иные миры.