Воспоминания - Аристарх Васильевич Лентулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечер у Кончаловского
Петр Петрович под влиянием своей супруги имел свойство уже в ту пору окружать себя людьми, нужными для карьеры, а также людьми, имеющими большой вес в художественном мире и знатными по происхождению. Про его супругу недаром ходит мнение, что она только и мечтает находиться среди князей и графов. Для таких гостей они имели обыкновение устраивать отдельные вечеринки, на которые художники не были вхожи, за редким исключением. Ольга Васильевна безумно ревновала всяческие выступления кого-либо другого из художников, кто мог делить успех и симпатии с П. П. Кончаловским.
Она до комичности гениально умела превратить во врага всякого, кто посмеет говорить больше, чем Петя, особенно, если проявит какие-либо таланты в области развлечения гостей пением, остротами и пр. По справедливости, она была права. П. П. обладал приятным тепловатым голосом, прекрасно пел испанские песни, ноты которых он привез из Испании[84]. У нас здесь таких песен не было. Он пел: «Конел вити семе субе»… и прочее. Он и по-итальянски, и по-французски пел. Одним словом, в обществе Петр Петрович был, конечно, незаменимый человек, и с этой стороны его знала вся Москва. Я, как исключение, бывал с Кончаловским и у Кончаловских на этих вечерах. Но сейчас я расскажу о вечере с художниками, куда не позвали ни души из тех гостей, которых я только что упоминал.
В официальной части вечера, до вина, обыкновенно велся теоретический принципиальный разговор об искусстве. Петр Петрович имел абсолютное влияние почти на всех художников. Куприн, Мильман, Фальк, Рождественский и др. почти все повторяли, что он говорил и думал, они во всем с ним соглашались и поддакивали и искренне возмущались теми, кто смел противоречить Петру Петровичу.
В их живописи долгое время сказывалось его влияние, и те, кто, желая <…> «Бубновый валет», не без основания доказывали, что «Бубновый валет», собственно, и есть Кончаловский. Они только ошибались в одном. Неверно представляли себе, что такое «Бубновый валет». «Бубновый валет» охватывал все последние течения, идущие с Запада в области экспериментальных аналитических достижений, начиная от самовлюбленного мировосприятия экспрессионизма Кончаловского, того, что можно отнести к правой группе художников «Бубнового валета», и кончая экспериментами и опытами кубизма, футуризма, татлинизма и др. Кстати, о Татлине. Но здесь уж я договорю, о чем начал, и после скажу о нем.
Это отношение к Петру Петровичу придавало ему уверенности величия и такого гран-мещанства, которое чувствовалось в каждом его шаге, в каждом движении. Ему трудно было возражать. Все попытки были обречены на неуспех в этом загипнотизированном обществе. Ольга Васильевна, его супруга, как бы дополняла это настроение. Она зорко следила за каждым словом и каждой фразой, сказанной не в пользу Пети, и в случае надобности сама с яростью вцеплялась в разговор.
В шутках она ни на минуту не ослабляла своей работы. Она хотела, чтобы Петя занимал недосягаемую высоту во всем и везде, и когда распустившийся обнаруживал чрезмерную развязность, она заводила глаза в подлобие и делала вид страшного чудовища (это, конечно, в шутку) и громогласным голосом кричала «порежу!» (это тоже, конечно, в шутку). Петя говорил громко, властно, уверенно. Шутил он лучше всех и несмолкаемо пел испанские и итальянские песни. И тот, кто не обнаруживал восторга или восхищения, тот обличался в невежестве, немузыкальности и непонимании всего того очарования и прелести, которые настолько неизмеримо выше всего, что есть в России, в стране азиатской, в которой нет ни искусства, ни культуры, что вообще в такие минуты мне П. П. напоминал самого настоящего русского самодура, который отрекся от своей родины и ежегодно ездит за границу стирать свое белье.
Неофициальная часть вечера начиналась после выпитого вина, когда гости становятся несколько смелее и начинают проявляться. Тогда нередко случались курьезы на почве, например, того, что кто-нибудь из гостей прямо ляпнет: «Довольно, Петр Петрович, дайте еще кому-нибудь попеть». Нередко бывали артисты.
Петр Петрович также не любил слушать о русских певцах. Даже о Шаляпине. Он признавал только Баттистини, Карузо, Ансельми[85]. На одной из подобных вечеринок я и И. А. Малютин, талантливый художник-декоратор Оперы Зимина[86], который знал всех артистов, предложили П. П. привести… Веселовского[87], тогда очень выдвинувшегося тенора Большого театра. П. П. Кончаловский отказывался, не веря ничему, но мы все-таки настояли и пошли искать Веселовского в два часа ночи, не зная точно его адреса, зная только, что где-то в Мамоновском переулке. Но, к счастью, попали очень удачно прямо в его квартиру. Он жил в одной квартире с В. В. Барсовой[88]. Конечно, он спал, и, когда мы его разбудили, он рассердился, но от чести пойти к Кончаловскому все-таки отказываться не стал, но жаловался на горло, которое уже смазал йодом, и заявил, что петь он ни в коем случае не будет. Хотя мы и пошли, но в душе у меня была страшная досада, потому что нам именно нужно было, чтобы он пел. Дорогой я всячески его уговаривал хоть немного попеть, однако Веселовский стоял на своем.
Когда мы пришли, Петр Петрович любезно встретил нового гостя. Надо сказать, что Веселовский обладал на редкость невыгодной внешностью. Он был маленького роста, какой-то слабогрудый, лицо… скучное. Петр Петрович как-то иронически покровительственно вел себя с ним, как со школьником, которому предстоит трудный экзамен. Отношение ли Петра Петровича, или еще что случилось, не помню, но Веселовский неожиданно попросил, чтобы ему кто-нибудь проаккомпанировал, — он хочет петь. Ольга Васильевна, которая плохо играла на рояле, едва согласилась аккомпанировать арию Каварадосси «О дольчи бела» из «Тоски». Веселовский пел по-итальянски. Он обладал исключительно красивым тембром и недосягаемо высокими нотами. Словом, здесь я должен сказать, что подобное перевоплощение личности действительно можно назвать чудом. Находясь в исключительной обстановке среди лучших художников, слушавших его с величайшим напряжением, Веселовский пел с особым подъемом. На словах <…> он долго задержал ноту, по силе и красоте звука совершенно необычайную.
Он такое сильное впечатление произвел на Петра Петровича, что тот всерьез до слез его благодарил и источал ему фимиам. Он превратился в какого-то ребенка, и куда девалась уверенность! То же самое сделалось и с Ольгой Васильевной. Конечно, Веселовский немедленно был введен в круг высшего общества. Я, помню, рассердился, когда узнал, что на одном из