Ложная память - Дин Кунц

Он не стал расспрашивать Сьюзен о том, как та перенесла поездку от своего дома до его лечебницы, чтобы избежать малейшей опасности хоть намеком напомнить больной о ее агорафобии. Вместо этого он принялся красноречиво воспевать красоту шторма, как если бы ненастное утро было столь же ярким и жизнеутверждающим, как живопись Ренуара. Когда он описывал удовольствие от прогулки под дождем, в холоде и сырости, то казалось, что это занятие должно так же успокаивать душу, как и отдых на пляже в умеренно жаркий солнечный день.

Слушая его, Сьюзен сбросила плащ и вручила его Марти. Она начала улыбаться. Выражение беспокойства покинуло ее лицо, разве что в глазах затаились остатки напряжения. И когда она, сопровождаемая доктором Ариманом, покинула приемную и перешла в его кабинет, то двигалась уже не как старуха, а как молодая девушка, которую нисколько не пугает внушительный вид на побережье океана с четырнадцатого этажа, ожидавший ее за окнами.

То успокоительное воздействие, которое несколько мгновений общения с доктором оказали на Сьюзен, как всегда, произвело на Марти сильное впечатление. Она совсем было решила не говорить с ним о своем беспокойстве за подругу, но сразу же изменила свое решение и, прежде чем он прошел вслед за Сьюзен в кабинет, спросила, не мог ли он уделить ей минуту-другую.

— Я сейчас же присоединюсь к вам, — сказал он Сьюзен и закрыл за ее спиной дверь.

Сделав бок о бок с Ариманом несколько шагов к середине комнаты, Марти сказала, понизив голос:

— Доктор, меня волнует ее состояние.

Улыбка психотерапевта действовала столь же успокаивающе, как кресло у домашнего очага и горячий чай со сладкими песочными коржиками.

— Дела у нее идут очень хорошо, миссис Родс. Я очень доволен и не мог бы даже ожидать лучшего.

— А не могли бы ей помочь какие-нибудь лекарства? Я читала, что антидепрессанты…

— В ее случае применение антидепрессантов было бы очень серьезной ошибкой. Наркотики — это не всегда выход, миссис Родс. Поверьте, если бы они пошли ей на пользу, я сразу же выписал бы рецепт.

— Но она находится практически в том же состоянии, что и шестнадцать месяцев тому назад.

Ариман вскинул голову и посмотрел на собеседницу так, словно подозревал, что она дразнит его.

— Вы на самом деле не заметили никаких изменений в ее состоянии, особенно за последние несколько месяцев?

— О нет. Множество. И, мне кажется… конечно, я никакой не специалист, не врач, но за последнее время Сьюзен, кажется, стало хуже. Намного хуже.

— Вы правы. Ей становится хуже, но это совсем не плохой признак.

— Не плохой? — переспросила вконец расстроенная и сбитая с толку Марти.

Ощущая глубину тревоги Марти, возможно интуитивно сознавая, что причины ее беспокойства кроются не только в волнении за судьбу подруги, доктор Ариман подвел ее к креслу и сам уселся рядом.

— Состояние агорафобии, — объяснил он, — почти всегда проявляется внезапно и крайне редко развивается постепенно. Интенсивность страхов при первом приступе расстройства бывает практически такой же, как и при каждом из следующей сотни. Так что, когда наблюдается изменение в их интенсивности, это часто указывает на то, что пациент находится на грани крупного достижения.

— Даже если страхи усиливаются?

— Особенно в том случае, когда они усиливаются. — Ариман помолчал, колеблясь. — Я уверен, вы понимаете, что я не могу нарушить врачебную тайну, обсуждая детали конкретного случая Сьюзен. Но вообще-то агорафобики часто уходят в свои страхи как в убежище от мира, видят в них способ избежать столкновений с другими людьми или же уклониться от своих собственных, особенно травмирующих переживаний. Таким образом они находят в изоляции некое извращенное утешение…

— Но Сьюзен ненавидит свое состояние, из-за которого она стала пленницей в собственной квартире.

Врач кивнул.

— Ее отчаяние глубокое и подлинное. Однако владеющая ею потребность в изоляции оказывается сильнее, чем даже мучения, которые она испытывает из-за ограничений, накладываемых на нее фобией.

Марти знала, что временами Сьюзен, казалось, цеплялась за пребывание в своей квартире скорее потому, что она была там счастлива, а не потому, что так уж сильно боялась внешнего мира.

— Если пациент начинает понимать, чем его так привлекает одиночество, — продолжал Ариман, — если он наконец начинает осознавать реальную природу той душевной травмы, от которой старается укрыться, то порой, как ни парадоксально, он может уцепиться за агорафобию еще более отчаянно. Обострение симптомов обычно означает, что больной предпринимает последнюю попытку укрыться от правды. А когда эта попытка окончится неудачей, то он наконец-то окажется лицом к лицу с тем, чего он на самом деле боится — и это не открытое пространство, а что-то гораздо более личное и внутреннее.

Марти в целом понимала смысл того, что ей объяснял доктор, но все же ей было трудно принять мысль о том, что значительное ухудшение состояния больного служит знаком его предстоящего выздоровления. В минувшем году продолжительная битва ее отца с раком проходила под знаком неуклонного ослабления сопротивления больного, и в конце этого пути не было никакой радости победы — только неизбежная смерть. Конечно, психологическую болезнь нельзя сравнивать с физической болезнью. Однако…

— Ну, что, миссис Родс, удалось мне привнести немного покоя в ваши мысли? — В глазах Аримана сверкали искорки юмора. — Или вы считаете меня совсем уж психоболтуном?

Марти была покорена его обаянием. Множество дипломов, украшавших кабинет доктора Аримана, его репутация лучшего специалиста по лечению фобических расстройств в Калифорнии, а возможно, и во всей стране, его острый ум — все это помогало ему завоевать доверие пациента в не меньшей, если не в большей степени, чем манера поведения у постели больного.

Она улыбнулась и помотала головой.

— Нет. Единственная болтушка здесь — это я. Мне кажется… Я чувствую себя так, словно допустила какую-то большую промашку.

— Нет, нет, нет. — Он успокаивающим жестом положил руку на плечо Марти. — Миссис Родс, я не в состоянии выразить, насколько велика ваша роль в восстановлении психики Сьюзен. Ваше влияние на ее мысли куда сильнее, чем я могу надеяться достичь. Вы ни в коем случае не должны стесняться высказывать мне ваши вопросы и сомнения. Ваша забота о Сьюзен — это скала, на которой она держится.

Голос Марти окреп.

— Мы дружим с детства, большую часть жизни. Я так люблю ее… Я не могла бы любить ее сильнее, даже если бы она была моей сестрой.

— Именно об этом я и говорю. Любовь может сделать гораздо больше, чем терапия, миссис Родс. Не у каждого пациента есть кто-то любящий его вроде вас. Сьюзен так повезло в этом отношении.

Глаза Марти затуманились.

— Она кажется такой потерянной, — тихо проговорила она. Рука психотерапевта слегка пожала ей плечо.

— Она найдет себя. Поверьте мне.

Она верила ему. И действительно, он настолько успокоил ее, что она чуть не заговорила о своих собственных треволнениях, которые обрушились на нее этим утром: тень, зеркало, меццалуна, зазубренный край автомобильного ключа…

Сьюзен в кабинете ожидала начала сеанса психотерапии. Это время принадлежало ей, а не Марти.

— Вы хотели спросить о чем-то еще? — поинтересовался доктор Ариман.

— Нет, теперь все в порядке, — ответила она, поднимаясь с кресла. — Спасибо. Большое вам спасибо, доктор.

— Верьте в успех, миссис Родс.

— Я верю.

Улыбнувшись, он одобрительно поднял большой палец, вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

Марти прошла по узкому коридорчику в другое помещение, где стояли шкафы с историями болезней. Это комната была меньше первой приемной, но была выдержана в том же стиле.

Здесь, так же как и в большой приемной, одна дверь вела в кабинет доктора Аримана, а другая открывалась в коридор. Наличие двух выходов из кабинета гарантировало, что пришедшие на прием пациенты и их спутники, если таковые окажутся, не столкнутся с пациентами, уходящими после сеанса, обеспечивая таким образом посетителям психотерапевта сохранение тайны их визитов.

Марти повесила плащи на вешалку, находившуюся на стене подле выхода.

Чтобы скоротать время, она принесла с собой небольшую книжку, триллер, но была не в состоянии сосредоточиться на сюжете. Ни одна из жутких вещей, происходивших в романе, не волновала ее так, как реальные события этого утра.

Вскоре Дженнифер, секретарь доктора, принесла чашечку кофе — черного, без сахара, как любила Марти, — и шоколадный бисквит.

— Я не стала спрашивать вас, хотите ли вы чего-нибудь покрепче, а просто решила, что в такой день кофе будет в самый раз.

— Вы совершенно правы, Дженни. Спасибо.