Дорога на Компьен - Виктория Холт

И она никогда не сможет забыть, какой холодный прием оказали ей королева и ее будущий муж. Он сразу же возненавидел ее, потому что очень любил свою покойную жену и отверг бы любую женщину, которая попыталась занять ее место. Если бы не ее золовка Анна Генриетта, она бы так никогда и не поняла истоки этой ненависти. Спасибо Анне Генриетте — она ей все объяснила, и спасибо королю — он был так добр к ней, и она всегда будет его любить.

Ах, как жаль, что между королем и дофином сложились такие отношения — она всегда будет служить интересам дофина, и всегда будет любить короля, который тоже относится к ней с любовью. И хотя Луи знал о сборищах в апартаментах дофина, на которых присутствовала и она, король никогда ее за это не упрекал. Король понимал, что Мария Жозефина должна во всем следовать за дофином, а она прекрасно знала, что хотя он и относится к ней с симпатией, но все же считает ее несколько скучноватой — ведь ей не достает ни ума, ни обаяния, она совсем не похожа на таких блестящих женщин, как маркиза де Помпадур.

И тот факт, что все блестящие представители королевского двора считали ее и дофина людьми неинтересными и скучными, лишь заставляло короля подчеркивать свою к ней симпатию — он всегда прислушивался к словам Марии Жозефины с таким видом, будто она говорит такие же занимательные и мудрые вещи, как Помпадур.

— Как вам повезло, — как-то раз сказал ей король, — что у нас такой преданный супруг.

Действительно повезло. Верные мужья — это большая редкость при французском дворе, и она побаивалась, что в один прекрасный день и ее дофин примкнет к большинству и заведет себе любовницу.

Нет, нет, сегодня нельзя предаваться таким мыслям! Но почему так тихо на улицах? Почему люди собираются группками и молча, мрачно провожают взглядами королевский экипаж?

Она обратила внимание на то, какими исхудавшими, изможденными кажутся некоторые из парижан, какая поношенная на них одежда. Говорили, что в Париже царит бедность, и виной тому высокие налоги. Цена на хлеб постоянно росла, сообщали о стихийных бунтах возле хлебных лавок.

Они уже возвращались из церкви в Версаль, когда заметили, что возле моста Ла Турнель толпа как будто стала гуще. Экипаж короля и королевы двигался в тишине, которую вполне можно было назвать враждебной. Мария Жозефина невольно придвинулась поближе к супругу.

В толпе слышался ропот, и жена дофина, осторожно выглянув в окошко, заметила, что женщины, из которых в основном толпа и состояла, надвигались все ближе и ближе и стража удерживала их уже с трудом.

И вдруг одна из женщин вырвалась из толпы, бросилась к экипажу и вскочила на подножку.

— Хлеба! — кричала она. — Дайте нам хлеба! Мы голодаем!

Стражники пытались спихнуть ее, но дофин их остановил.

— Бросьте им денег! — приказал он.

—Деньги! — заревела толпа. — Нам не нужны ваши несколько луидоров, монсеньор! Дайте нам хлеба! Хлеба! Хлеба!! Дофин высунулся из окошка и произнес:

— Мне понятны ваши страдания. И я сделаю все, что в моих силах.

Воцарилась тишина. Люди слышали о благочестии дофина. Он не предавался излишествам, он не душил людей налогами ради того, чтобы построить очередной дворец. И поговаривали, что значительную часть своих доходов он отдавал беднякам. Одна из женщин воскликнула:

— Мы вас любим, монсеньор! Но вы должны прогнать эту Помпадур, которая правит королем и разрушает королевство. Если б она нам сегодня в руки попалась, мы бы ее на клочки разорвали!

— Добрые люди, я буду служить вам верой и правдой! — пообещал дофин, приказал начальнику стражи разбросать в толпе деньги, и экипаж тронулся.

Мария Жозефина сидела бледная, как полотно. Она дрожала и с трудом удержалась от желания броситься супругу на грудь и разрыдаться.

Дофин же сидел прямо, почти не касаясь обитой шелком спинки, и думал: «Эта женщина говорила от имени всех парижан. И сказала она: «Мы вас любим. Прогоните Помпадур». Что и требовалось доказать: народ перенес свои симпатии с отца на него, дофина». Он знал, что отец мог бы вернуть к себе уважение народа, потому что было в короле то естественное достоинство и обаяние, которыми дофин не обладал. Но поздно, слишком поздно: король не изменит своего образа жизни, не станет показываться народу чаще и не сотрет в его памяти воспоминания о дороге на Компьен.

Если бы его отец по-настоящему служил своему народу, если бы он показал себя хорошим королем, народ так истово не повернулся бы к дофину.

Но отец выбрал свой путь. Он выбрал дорогу на Компьен. «Народ пребывает в ожидании и молится, чтобы моя очередь наступила поскорее», — вот что думал дофин.

Зима оказалось холодной, восточный ветер насквозь пронизывал Париж, неся с собою болезни. Не пощадили они и дворец.

После изгнания  Чарльза Эдуарда Стюарта Анна Генриетта таяла на глазах. Отец и сестры суетились вокруг нее, уговаривали поесть, но есть ей не хотелось. Она часами смотрела в окно, на сад или авеню де Пари и, казалось, совсем не замечала, какой холод царит в этих огромных, насквозь продуваемых комнатах.

Те родичи, которые ее любили — а все сестры любили ее, даже Аделаида, хотя ее и раздражала эта апатия, — очень беспокоились по поводу здоровья Анны Генриетты.

Меньше всех симпатий испытывала королева — она презирала слабость дочери, позволившей ей так открыто предаваться горю. Жизнь трудна, но разочарования скрашиваются усердной молитвой. Так считала королева, и это же она советовала дочери.

Анна Генриетта с уважением выслушивала материнские советы, но ничто не могло принести ей утешения.

Как-то раз Аделаида глянула в окно и увидела, что Анна Генриетта прогуливается по аллеям, одетая так легко и небрежно, будто на дворе стояло лето.

Прихватив с собою Викторию и Софи, Аделаида бросилась в сад, чтобы упросить сестру вернуться под кров.

Анна Генриетта послушно дала себя увести в апартаменты Аделаиды, где был разожжен огромный камин.

— Ты вся дрожишь, и руки у тебя такие холодные! Разве так можно? — кричала Аделаида, пытаясь своими руками согреть руки сестры. Аделаида с осуждением качала головой, и вслед за нею, точно китайские болванчики, качали головами Виктория и Софи.

Но на этот раз Анна Генриетта не улыбнулась при виде этого зрелища, она безвольно распласталась в подставленном Аделаидой кресле, глаза у нее были полузакрыты.

Она чувствовала ужасную усталость во всем теле, в груди у нее что-то болело, ей было трудно дышать, и лица сестер проплывали, словно в тумане. Она даже и не понимала, кто это перед ней. Ей казалось, что она стоит в саду у фонтана вместе со своей сестрой-близняшкой Луизой Элизабет и ждет, когда их призовут к отцу, чтобы объявить, которая из них отправится в Испанию и выйдет замуж.