Чингисхан - Василий Ян

Уже проехали вброд два канала, перебрались по шаткому мосту из жердей и сучьев. Уже вдали среди тополей мелькнули голубые изразцы мечетей и минаретов Гурганджа. На перекрестке Али-Джану загородили дорогу шесть всадников в малиновых кафтанах на вороных конях с белой сбруей.

– Стойте, джигиты!

– Прочь с дороги! – крикнул Али-Джан. – Именем хранителя веры, не задерживайте едущих в диван-арз[61] по важному делу.

– Вот вас-то нам и нужно. Сын хорезм-шаха Джелаль эд-Дин приказывает вам свернуть с дороги и сейчас же явиться к нему в сад.

– Мы должны ехать, нигде не задерживаясь, прямо в Гургандж к нашему начальнику Тимур-Мелику…

Но всадники крепко держали повод коня Али-Джана.

– Сам Тимур-Мелик сейчас здесь, в саду, сидит рядом с беком, и оба слушают старинные песни. Сворачивай! Тебе говорят! Зачем дерешься? Твой пленник не сдохнет, а Джелаль эд-Дин подарит тебе баранью шубу, накормит пловом и даст горсть серебряных дирхемов. Какой плов! Такого плова нигде ты больше не попробуешь!..

Али-Джан почуял приятный запах бараньего сала и крикнул джигитам:

– Остановитесь! Сворачивайте в эту усадьбу. Здесь мы испытаем блаженство!

Джигиты с привязанным пленным свернули с дороги, миновали угрюмых часовых у высоких ворот и въехали в первый двор. В сизых утренних сумерках шесть очагов, расположенных в ряд, пылали высокими багровыми огнями. Возле них ходили женщины в малиновых одеждах. В красном свете костров они казались огненными.

Всадники соскочили с коней и привязали их к столбам. Пленник мотался в седле. Его конь перебирал ногами, мотал головой и тянулся к другим лошадям, которым джигиты набросали охапки сена. Женщины сбежались, обступили пленного, дивясь его необычайному виду.

Он был привязан волосяными веревками к коню. Синяя длинная одежда с красными полосками, нашитыми на рукаве, и плоская войлочная шапка с загнутыми кверху полями говорили о каком-то чужом племени. От висков, как два рога буйвола, спускались на плечи свернутые узлом две черные косы. Дикими казались скошенные глаза, неподвижно уставившиеся в одну точку. В толпе шептали:

– Да это мертвец!

– Нет, еще дышит. Все язычники живучи.

– Следуй за мной! – сказал Али-Джану слуга. – Тащи с собой и этого урода.

Али-Джан отвязал коня с пленным и осторожно повел его по дорожке через тенистый сад, где молодые персиковые деревья чередовались с темно-зеленой непроницаемой листвой высоких карагачей.

Канавка с быстро струившейся водой вилась вокруг небольшой беседки. Перед ней в ряд стояли двенадцать жеребцов – шесть вороных и шесть золотисто-рыжих, с лоснящейся шелковистой шерстью, с расчесанными гривами, с заплетенными в них малиновыми лентами. Каждый жеребец был привязан цепью к низкому столбу. Два джигита с медными подносами обходили жеребцов и кормили их из рук ломтиками дыни.

Али-Джан был так поражен красотой коней, их огненными глазами и лебедиными шеями, что не сразу заметил группу людей, сидевших под огромным старым карагачем.

Площадка, покрытая персидским ковром, была уставлена серебряными блюдами и стеклянными иракскими вазами. На них пестрели разноцветными красками сахарные печенья,[62] конфеты, свежие и сушеные фрукты и другие сладости. Несколько человек расположились полукругом. Отдельно сидел смуглый юноша в индийской чалме и черном чекмене: к нему все обращались почтительно, как к хозяину. Около площадки старались изо всех сил несколько музыкантов: одни водили смычками, другие играли на дудках, двое выбивали глухую дробь на бубнах, наполняя сад причудливыми звуками одурманивающей музыки.

– Гелюбсен, гелюбсен![63] – сказал смуглый юноша и стремительно вскочил. За ним, почтительно сложив руки на груди, поднялись и все сидевшие. Юноша подошел к неподвижному пленному. Али-Джан понял, что это сын шаха Джелаль эд-Дин.

– Ты поймал его? Где ты его нашел?

– Я его встретил в степи около Отрара. Ну и крепкий, ну и жилистый, едва скрутил!

– Кто он? Из какого племени? Что он говорил?

– Не хотел отвечать. Молчит.

– Однако жизнь убегает с его лица. Он умирает?

– Не знаю, светлейший хан. Я мчался изо всех сил, чтобы живым доставить его перед очи хорезм-шаха.

– Ты уморил его скачкой. Надо его заставить говорить.

Джелаль эд-Дин похлопал в ладоши. Появился слуга.

– Позови лекаря Забана; пусть придет со всеми своими склянками и лекарствами. Скажи – человек умирает.

– Сейчас, мой хан!

Пленник начал оживать. Его глаза расширились, из раскрывшегося рта вырывались глухие звуки, и он закричал, пытаясь вырваться из веревок.

– Что он кричит? – спросил Джелаль эд-Дин.

Али-Джан объяснил:

– Он видит твоих коней и восторгается: «Хорошие кони! Красивые кони! Но здесь они не останутся. Все они попадут в табуны Чнгисхана непобедимого. Он один будет ездить на твоих конях!»

– Почему ты понимаешь слова этого язычника?

– Я ходил раньше с караванами в Китай, посещал татарские кочевья. Там я научился говорить на их языке.

– А кто такой Чингисхан непобедимый? Почему он непобедимый? Как этот язычник смеет так дерзко говорить? – сердился Тимур-Мелик. – Только хорезм-шах Мухаммед – непобедимый повелитель всех народов. Зарублю этого пленника, если он будет так говорить.

– Пускай себе говорит, что хочет, – прервал Джелаль эд-Дин, – а мы от него выпытаем все, что нам нужно знать об этом непобедимом вожде татар.[64]

Из-за кустов сада послышался тонкий голос. Кто-то быстро приближался, выкрикивая скороговоркой слова:

– Да украсит Аллах всех мусульман такими доблестями, какие имеются у сына повелителя правоверных пресветлейшего и храбрейшего Джелаль эд-Дина, обладателя светлого меча и прекраснейших в мире коней! И да обрушится его меч карающим громом на головы всех врагов ислама!..

Маленький человек с длинной бородой, в огромной чалме быстро шел по дорожке сада. В руках он держал кожаную сумку и большую глиняную бутыль. Разные медные приборы, ножички и склянки, привешенные на поясе, звенели при каждом его движении. Подойдя к Джелаль эд-Дину, он поклонился до земли.

– Твоя милость вырвала меня из пасти несчастий. Твои обильные щедроты привели меня к твоим дверям. Мне сейчас сказали, что я должен спасти умирающего…

Поток красноречия лекаря был прерван одним жестом руки Джелаль эд-Дина.

– Лекарь Забан! Пусть твой голос отдохнет, а ты посмотри на этого больного и излей на него всю премудрость твоих знаний и все лекарства твоих склянок. Постарайся, чтобы он ожил.

– Я твой слуга, я твой раб. Что от моего хана слышу, то исполняю!..

Маленький лекарь стал распоряжаться. Слуги развязали пленного и сняли с коня. Он едва стоял, раскорячив ноги, застыв в том положении, как находился в седле. Брезгливо дотрагиваясь до чужеземца и шепча молитвы, слуги, по указаниям лекаря, сняли с пленного одежду и положили его на разостланный войлок. Он лежал покорно, в забытьи, с закатившимися глазами.

Лекарь, говоря заклинания, стал поливать грудь больного прозрачным маслом и соскребывать костяной ложкой червей, как рисовые зерна, усыпавших засохшие раны.

– Уже завелись черви… Но в священной книге сказано: «Сколько Аллах создал болезней, столько премудрый создал и лекарств, чтобы излечивать эти болезни».

Когда из ран потекла кровь, лекарь положил на них промасленную вату и приказал обернуть все тело тряпками.

– О светлейший хан! О мой повелитель! – сказал он, обращаясь к Джелаль эд-Дину. – Я арабский ученейший врач – «каддах», специалист по глазным болезням[65] и удалению бельма, изучивший книги румийца Гиппократа, выправляющий вывихи, отгоняющий смерть. Я твой раб и слуга и завишу от твоей милости. Прикажи подать кувшин старого вина, чтобы я мог приготовить самое оживляющее лекарство. После моего лечения больной заговорит и будет говорить день или два, а потом умрет или выздоровеет, как на то будет воля Аллаха…

Получив вино и смешав его с разноцветными порошками, лекарь то сам пил снадобье, то поил им больного, который очнулся и стал говорить.

С лихорадочно разгоревшимся лицом пленный сначала пел и выкрикивал непонятные слова, потом стал говорить плавно, размеренной речью, точно произнося стихи. Али-Джан внимательно прислушивался и переводил.

– Прекрасная, радостная моя родина, и нет ее лучше, – говорил пленник, устремив горящие глаза вдаль. – Тридцать три песчаных равнины раскинулись от края и до края между розовыми хребтами. Прославленный в скачках конь не сможет проскакать вокруг них. В высокой тучной траве с ревом идут дикие звери, проносятся антилопы семидесяти мастей, поют звонкоголосые птицы. В бирюзовом небе пролетают белые лебеди и гуси… Всем есть место в степях моей родины, нет только места моему бедному кочевью. Сильные племена с их жадными ханами отобрали у нас зеленые пастбища, где теперь бродят чужие табуны жирных коней и стада быков и овец… А для моего бедного, слабого кочевья остались только щебнистые гоби и скалистые ущелья. Там стада зачахли, поредели, кони исхудали и шатаются от слабости. Во всем виноваты надменные ханы и их главный каган жадный Чингисхан, краснобородый, непобедимый, уводящий народ монголов в другие страны для грабежа вселенной…