Опрометчивость - Элизабет Адлер

Звонок телефона пронесся через весь дом.

– Венни, дорогая, ты не можешь подойти? – спросила Лидия, разливая кофе.

– Я возьму трубку в зале, – и Венеция пошла к телефону. Морган МакБейн задержался в дверях и, позволив ей пройти, пошел с ней рядом.

– Мне нужно с вами поговорить, – прошептал он, хватая ее за руку, и она шла дальше, не вынимая пальцев из его ладони.

Он продолжал держать ее за руку и тогда, когда она подняла трубку, чтобы ответить, и с улыбкой обернулась к нему.

– Пожалуйста, мисс Венецию Хавен.

– Да, это я Венеция.

– Соединяю, мисс Хавен, вас вызывает Лос-Анджелес.

Париж

Голова Парис лежала на сгибе его руки. Амадео покосился на плоские золотые часы, которые носил на левом запястье повернутыми циферблатом внутрь. Это был подарок его жены, пусть и не отвечающий его вкусу, но он, уступая ей, носил эти часы с демонстративным удовольствием, только бы сделать ей приятное. Девять сорок пять. Он почти опоздал. Амадео взглянул на копну темных волос Парис, мягко разделенных голубоватой линией пробора. Прелестная девушка! Заниматься любовью с такой молодой энергией, при том, что нельзя сказать, будто это являлось единственной ее целью. Сразу же, как только они закончили, она опять спросила, знает ли он, как сказочно могут смотреться его ткани, если использовать их для ее проектов. Конечно, он знал, и мешок будет элегантно смотреться, если сшить его из шелка Витрацци. Он мог поклясться, что ее Проекты, одежды и ткани, которыми она занималась, просто доводили ее до сексуального возбуждения. Он вспомнил ее соски, проступавшие под серым шелком, и снова положил руку на ее прекрасно очерченную грудь. Черт, уже слишком поздно. И, хотя он поддался соблазну, не было времени на то, чтобы повторить представление. Высвободив руку из-под ее плеча, Амадео сел на край кровати.

Парис приподнялась на локте, озадаченно следя за тем, как он прошел по комнате к стулу, где лежала его одежда. Он собирался одеваться. Конечно, уже почти десять часов, и он должен был проголодаться. Как же она это не продумала? Ведь сама умирала с голоду…

– Caro,[4] – позвала она, воспользовавшись его собственным ласкательным словом, – тут есть чудесное маленькое бистро на углу Рю де Буси, там темно, там полно любовных парочек и кормят замечательно…

Полно любовных парочек! Амадео жестко застегнул молнию на брюках и ступил в мягкие туфли, специально для него пошитые в Лондоне. К чему все эти разговоры о романтических ресторанах и влюбленных? Как же она не поймет, что то, что было – это всего лишь маленькое удовольствие в его заполненной делами жизни? Девушке, подобной ей, надо быть поосторожнее с женатыми мужчинами, раз уж она позволяет заходить чересчур далеко. А ведь такая умная, такая смышленая…

– Прости, cara, но я уже почти опоздал. Я должен был быть у Олимпи Аваллон еще час тому назад. Конечно, я бы не договаривался с ней, если бы знал… – На его лице играла извиняющаяся улыбка, но он избегал встретиться с ней взглядом.

Парис изумленно смотрела на него. Олимпи Аваллон была некогда моделью у Диора, несколько лет назад прославившись и добившись успеха танцами, сексуальный эффект которых достигался большей частью благодаря костюмам со степенью обнаженности, не виданной даже на сцене Фоли Бержер. На пари она обзаводилась богатыми мужьями и только на днях развелась с третьим из них. Олимпия являлась легендой среди моделей Парижа – невозмутимая, она была восхитительно красива и в свои тридцать пять выглядела, по меньшей мере, на десять лет моложе. Благодаря великодушию, проявленному ее бывшими мужьями, она была сказочно богата и славилась постоянными любовными похождениями. Конечно, сейчас Парис вспомнила все эти фотографии в журналах, где Олимпи, представляя костюмы на все случаи жизни, от Сен-Лорана – или от Лагерфельда? – красовалась в обнимку с Амадео. Девушка мгновенно ощутила свою ущербность. Она оказалась всего лишь «приправой» к Олимпи, закуской, чтобы возбудить аппетит Амадео Витрацци перед основным блюдом. Забросив на спину копну волос, Парис закуталась в бархатное постельное покрывало, чтобы прикрыть наготу. На худой конец, ей достанется шестимесячный кредит. Случившееся стоило того, ведь ей так необходимы деньги.

– Конечно, Амадео, – прибавила она, плохо скрывая отчаяние, – глупо с моей стороны ожидать, что ты освободишься специально ради такого короткого разговора. Возможно, позднее, на неделе, мы сможем обсудить детали нашего дела?

Амадео вновь нетерпеливо взглянул на часы. Эта девушка понимает что-нибудь или нет? Он встретился с ней взглядом и внезапно почувствовал себя подавленным. У него была дочь такого же возраста.

– Завтра улетаю в Нью-Йорк, cara, – сказал он отрывисто. – И не вернусь ранее, чем через месяц. Я попрошу, чтобы тебе позвонили из секретариата. Конечно же, ничего не могу тебе сказать определенного насчет кредита. Такие вещи в одиночку не решаются. – Он подошел к ней с сияющей улыбкой и поцеловал. – Творческие люди, такие, как мы с тобой, ничего в подобных вещах не понимают, правда, cara? Но с уверенностью могу сказать, если ты обратишься в какой-нибудь банк или куда-то в этом роде, то, возможно, там согласятся. Ciao, cara.[5] Все было чудесно. – Он опять поцеловал ее и поспешил к входной двери, чья сталь была выкрашена в черный цвет так же, как и деревянные брусья в комнате. «Ciao, ciao». Легкий взмах рукой – и он вышел. Амадео Витрацци никогда не смешивал дела и удовольствия.

Похолодевшая Парис замерла на месте, на губах ее застыла та самая улыбка, которой она улыбалась ему, услышав слова прощания. Но он же обещал ей! Ему так понравились ее проекты, он сказал, что она гениальна, истинная золотая жила по части новых идей. Как же она старалась для него… Озадаченный взгляд ее остановился на сером платье из мягкого шелка, что маленьким комком лежало на полу там, где Амадео раздел ее. Голубовато-зеленые атласные туфли валялись у ее ног. «О, Боже, – подумала она и закричала, – что же я наделала?» Слезы побежали по ее лицу, когда она вспомнила о своем решении, вспомнила, как думала о том, что не должно же это быть настолько плохо, как даже радовалась тому, что произошло. Борясь с отчаянием, она вдруг ощутила приступ дурноты – и вот уже ее охватила ярость. Ярость на Амадео, на себя, на высокую моду и фабрики шелка, и на Дженни, что никогда не давала ей денег, неизменно повторяя, что талантливый человек сможет их заработать сам для себя.

Парис вскочила на ноги и, голая, подбежала к рабочему столу. «Merde!» Она смахнула наброски изысканных платьев. Взмах другой руки – и лампа полетела на пол. «К черту все это!»