Повелитель бурь - Андрей Воронин

Однако это была только внешняя, наиболее активная и бросающаяся в глаза, но далеко не главная сторона кипучей натуры Максима Станового. В возрасте четырнадцати лет он сделал великое открытие: оказалось, что играть можно не только неживыми предметами, но и людьми. Он обнаружил, что наиболее утонченное и полное, ни с чем не сравнимое удовольствие можно получить только одним способом, а именно путем экспериментов в области прикладной психологии. Это было его любимое занятие, о котором мало кто догадывался: моделировать ситуации, строить отношения между людьми, заставлять их ссориться и мириться, совершать благородные поступки или, наоборот, демонстрировать окружающим собственное свинство — словом, Макс Становой любил подергать за невидимые веревочки, приводящие окружающих в движение. Все остальные его проделки были просто маскировкой, способом завоевать любовь и доверие приятелей — любовь и доверие, которые позволяли легче управляться с веревочками.

Равных ему в искусстве управлять людьми не было, и впервые Макс столкнулся с коллегой уже в армии.

Коллегой этим оказался полковой особист. Подполковник Петров был в этом деле профессионалом и сразу распознал в серой толпе новобранцев талантливого любителя-самоучку. Распознал, заприметил и аккуратно взял под крыло — так аккуратно, что привыкший управлять ближними по собственному усмотрению рядовой Становой (еще в карантине получивший прозвище Станок) даже не заметил, что кто-то забрал в собственный кулак все веревочки.

В армии Максу Становому не понравилось, и он принялся исподволь переделывать окружение на собственный лад — то есть, попросту говоря, изменять окружающую среду в соответствии со своими вкусами и потребностями. Это привычное и не такое уж сложное с его точки зрения дело неожиданно пошло туго. Это было какое-то наваждение: все, чего Макс добивался за день, наутро оказывалось перечеркнутым. Его популярность среди сослуживцев вырастала ценой неимоверных усилий — только для того, чтобы позже каким-то непостижимым образом превратиться во всеобщее презрение, почти ненависть, а дружеские похлопывания по плечу — в унизительные избиения за углом казармы. Мириться с подобным положением вещей Становой не мог, поскольку оно больно ранило его самолюбие. Уходя на службу, он был уверен, что в армии не пропадет, и вот, пожалуйста — пропадал ни за грош, как какой-нибудь тупой, трусливый и неумелый стукач. Он удваивал, утраивал, удесятерял свои не всегда безобидные усилия, а служба между тем шла своим чередом, и была она не игрушечной. И в один прекрасный день Макс оказался перед перспективой загреметь на целых три года в дисциплинарный батальон.

Дело было нешуточное: радиотелеграфист Становой ухитрился во время боевого дежурства поставить на уши весь военный округ, объявив боевую тревогу. Такая шутка была под силу не каждому офицеру — уж очень серьезная требовалась подготовка, чтобы обойти, обмануть, запутать многочисленные страховочные цепи и системы тройной проверки. Доведенный до полного отчаяния сплошными неудачами Максим Становой стремился пошутить так, чтобы его неординарность была, наконец, замечена, и это ему удалось — он дошутился. Отдыхая на гауптвахте, он впервые за восемь месяцев службы получил возможность спокойно, без спешки, подумать. Поразмыслив, Макс очень удивился. Как это он ухитрился загнать себя в такой крысиный угол?

Здесь, на гауптвахте, он впервые встретился с глазу на глаз с подполковником Петровым. Профессиональный кукловод не спешил раскрывать карты. Он понимал, что парень — настоящий самородок, и не торопился, боясь спугнуть удачу неосторожным словом. Для начала он напустил на себя грозный, совершенно идиотский вид и деревянным голосом растолковал растерянному, совершенно сбитому с толку сопляку, что тот сотворил, к чему могла привести его, с позволения сказать, шутка и каковы будут последствия этой шутки для него, младшего радиотелеграфиста Станового, лично. Шалость зарвавшегося Макса была им квалифицирована как попытка диверсии, которая почти удалась. Все тем же дубовым слогом подполковник из особого отдела выразил сомнение в том, что недавний выпускник учебного центра мог самостоятельно измыслить и подготовить столь сложную многоходовую комбинацию, которая лишь по счастливой случайности (так он сказал) не привела к боевому запуску ракет, нацеленных на Западную Европу. Он предположил, что радиотелеграфист Становой был марионеткой в руках опытного вражеского шпиона. (В этом предположении была изрядная доля правды: Макс действительно впервые в жизни оказался в роли марионетки, только никакими шпионами тут даже не пахло, и особист об этом прекрасно знал.) Будучи по сути своей просто выряженным в солдатскую форму мальчишкой, он, как и все его сверстники, полагал себя человеком взрослым, военным, более того, строго засекреченным — то есть представляющим несомненный интерес для всех западных разведок. Его спросили, знает ли он, как называется его поступок. Макс знал, что имеет в виду особист, но произнести эти слова вслух было выше его сил. Тогда подполковник Петров произнес их сам. «Государственная измена», — замогильным голосом провозгласил он и тут же, без перехода, заорал, сильно подавшись вперед и дико тараща глаза: «Сколько тебе заплатили?! Кто?! Говори, щенок!»

Это была проверка: Подполковник уже убедился в том, что его протеже умен, изобретателен, инициативен, прекрасно умеет ладить с людьми и не пасует перед трудностями, которые давно заставили бы другого искать спасения в петле или в дезертирстве. Оставалось лишь узнать, достаточно ли крепкие у него нервы. Нервы у Максима Станового оказались в порядке. Он, конечно, не мог и предположить, что подполковник попросту валяет дурака, проверяя его на вшивость, но поведение особиста все равно показалось ему довольно странным. По его понятиям подполковник КГБ просто не мог быть такой дубиной, какой он казался в данный момент, а когда тот принялся жутко орать, брызгая слюной и стуча по столу пудовым кулаком, Макс окончательно убедился, что дело нечисто. По наивности своей он решил, что на него хотят повесить всех собак. Такая перспектива ему не улыбалась, и он, собрав в кулак все свое мужество, перешел в контратаку, ровным голосом заявив, что получил сто тысяч долларов мелкими купюрами от начальника политотдела дивизии полковника Штанько, который на самом деле является резидентом ЦРУ, заброшенным к нам на парашюте в возрасте трех месяцев и осуществляющим подрывную деятельность под воздействием сделанного ему еще в материнской утробе постгипнотического внушения. «Вы знаете, — спросил он у особиста, — что в нашей казарме все время засоряется угловое очко туалета? А знаете, почему? Я спрятал там доллары и взрывчатку», — признался он покаянным тоном.

Подполковник шутки не принял, но орать перестал и предложил уже распрощавшемуся со свободой Становому альтернативу, Макс задумчиво полез пятерней в затылок, хотя думать тут было особенно не о чем. Вряд ли кто-то на его месте, выбирая между дисциплинарным батальоном и школой КГБ, выбрал бы первое. Но все-таки он колебался, поскольку уже в ту пору его отношение к конторе было, мягко говоря, неоднозначным. Видя эти колебания и отлично понимая их природу, подполковник взял себе за труд кое-что разъяснить перспективному абитуриенту. Просто и доходчиво, на доступных примерах он показал Максиму разницу между крепким профессионалом и талантливым самоучкой, то есть между собой и Максом.

«Если ты создан, чтобы из-за кулис управлять людьми, — сказал он, — какого черта нужно зарывать талант в землю? Даже если мы сейчас замнем эту историю, — добавил он, — рано или поздно ты все равно влипнешь в другую, еще хлеще нынешней, потому что у тебя шило в заднем проходе, и сидеть тихо ты не сможешь — ни за что не сможешь, как бы ни старался. Шила в мешке не утаишь, гены пальцем не раздавишь. Грешно упускать такую возможность применить свой талант на пользу обществу, да и себе тоже».

И Максим понял, что подполковник прав. Понял он и еще кое-что: устроенный им переполох действительно МОГ привести к боевому запуску. Точнее, мог бы, если бы Макс Становой располагал кое-какой необходимой информацией, получше подготовился и, главное, на самом деле хотел шваркнуть ракетой, скажем, по Брюсселю. Власть! Вот что предлагал ему подполковник, вот на что он намекал. Прямо он этого, конечно, не говорил, но нужно было быть полным идиотом, чтобы не догадаться, о чем идет речь.

Так Максим Становой стал чекистом.

…И, конечно же, на деле все оказалось совсем не так радужно, как расписывал речистый подполковник в тесной камере гарнизонной гауптвахты. Да, контора была властью — мощной, закулисной, в конечном итоге, решающей все. Он оказался в самом низу пирамиды, и при взгляде отсюда контора представлялась гигантской, собранной с тысячекратным запасом прочности и оттого неуклюжей, тупой и бездушной машиной. Коэффициент полезного действия этого варварского механизма казался Становому несоразмерно низким, как у какой-нибудь древней паровой машины. Пружинки сжимались и разжимались, клапана закрывались и открывались, кто-то кого-то выслеживал, подсиживал и сдавал; это была постылая механическая рутина — тем более постылая, что в этом сложном коловращении лейтенант Становой играл роль мелкого винтика, от которого ничто не зависело и на котором, увы, ничего не держалось.