Из жизни полковника Дубровина - Федор Шахмагонов

Я мог проследить их путь только по откатывающейся от окраины артиллерийской стрельбе.

— Что это за танки? — спросил генерал у командира дивизии, поднимаясь с земли. — Почему они оказались у вас в тылу?

Командир дивизии со взводом танков охраны устремился к городу. Солдаты подняли с земли два трупа.

Были убиты подполковник и командир корпуса. Командир дивизии, вернувшись, отрапортовал, что два русских танка уничтожены на городских улицах.

— Я хотел бы их осмотреть, — сказал генерал.

Командир дивизии замялся:

— Туда ехать небезопасно.

— Отбуксировать эти танки сюда! Это не БТ-7. Я должен видеть эти два танка...

— Боюсь, что там нечего рассматривать...

— Привезите хотя бы кусок брони!

Командир дивизии замолк.

Генерал что-то хотел сказать, но сдержался, резко повернулся, сел в свой танк, приказав нам следовать за ним на командный пункт группы.

Мы не проехали благополучно и нескольких километров. На шоссе в танк генерала полетели ручные гранаты, застрочил пулемет, артиллеристы развернули для огня противотанковую пушку.

На этот раз генерал не решился ввязаться в бой, а на полной скорости проскочил мимо, бронемашины опергруппы развернулись, и мы отступили к городку, где стояла танковая дивизия. На командный пункт мы пробились лишь на другой день.

По-прежнему сопротивление танковой группе на всем протяжении фронта возрастало. Четвертый день правый фланг танкового клина не мог сдвинуться с места. Правофланговый танковый корпус нес тяжелые потери от продолжающихся контратак частей Красной Армии, но вместе с тем и усилился нажим на ее левый фланг со стороны Белостока. Оттуда пробивались из окружения крупные части Красной Армии. Генерал собрал свои штаб, прибыли командиры дивизий, командиры корпусов.

Совещание проходило в просторном классе деревенской школы. На сдвинутых партах лежали карты.

— Танки идут вперед! Впереди в двух переходах Минск! Над Минском нависают танки из группы Готта.

Можем ли мы взять Минск? — спросил генерал.

Я наблюдал за офицерами. Вопрос прозвучал для них неожиданно.

Один из командиров дивизии тут же ответил:

— Я думаю, что на это понадобится еще два дня...

Генерал устало, в знак согласия прикрыл веки.

И еще один командир дивизии добавил:

— В направлении на Минск я ощущаю ослабление сопротивления русских...

Генерал не садился. Он расхаживал вдоль классной доски. Остановился и коротко спросил:

— В чем состоит главная цель наступления?

Сам ответил:

— Главная цель всякого наступления-это уничтожение живой силы противника. Мы наступаем четыре дня... Мы взяли в клещи значительную группу русских войск в районе Белостока, но и сегодня испытываем ее давление... Я хочу поставить вопрос: кто окружен? Русские пробиваются сквозь наши боевые порядки к своим главным силам. Мы наступаем на главные силы, отражая удары по флангам и тылам... Или мы поворачиваем дивизии на уничтожение русских под Белостоком, или берем Минск?

Командиры дивизий и офицеры штаба во главе с начальником штаба высказались за наступление на Минск.

Это совпадало и с директивой высшего командования.

Генерал подписал приказ о наступлении.

— Никто ничего не понял, — сказал он мне наедине, должно быть, через меня адресуя свои слова к барону. — Сегодня, на четвертый день наступления, мы могли вползти в затяжную войну, если бы повернули танки на уничтожение окруженных русских. Мы получили бы ее поблизости от наших баз... Позже мы ее получим на растянутых коммуникациях... Никто об этом сейчас не хочет думать...

27 июня танковые дивизии группы армий "Центр"

сомкнули кольцо вокруг Минска, танки ворвались в пылающий город, завязались уличные бои.

Штабной офицер со скрупулезной точностью нанес обстановку на общей карте всего Восточного фронта.

Карта рвала мне душу. Я жадно вглядывался в нее, пытаясь понять или хотя бы как-то объяснить для себя происходящее. Пали Вильнюс и Каунас, финны заняли Аландские острова, немецкий корпус оккупировал Петсамо, линия фронта прогибалась в направлении на Киев.

И это за четыре дня войны...

Где же главные силы Красной Армии, вступления которых я ожидал с часа на час? Я уже знал, что в первую же ночь немецкая авиация сумела вывести из строя значительное количество наших самолетов, я видел безмолвные танковые колонны, оказавшиеся без горючего. Но из Белостока продолжалось давление на левый фланг немецкой танковой группы, на правом фланге танки не имели значительного продвижения. Но к генералу приходили сводки из высших штабов, и получалось по этим сводкам, что между Минском и Москвой нет значительных соединений Красной Армии.

Ох, как нужна была мне в эти часы связь с Центром.

Не о передвижениях танковых дивизий я сообщил бы в Москву, не о их дислокации, все это текло и менялось.

Нет, я передал бы вопрос генерала к его офицерам, рассказал бы о его сомнениях, что движение немецких частей расписано по графику, а график не выполняется.

Единственно, на что я решился, — это послать письмо в Швейцарию по известному мне адресу и сообщить, где я нахожусь. Я указал, что состою при штабе генерала.

Н только. Никаких шифровок по почте отсюда я посылать не мог, иначе все погибло бы, и я уже не смог бы помочь своим. Я просил в своем письме дать мне оперативную связь.

Я тяжело засыпал, и мне снился один и тот же сон.

В руках у меня автомат, я открываю дверь, сидят они все, все те, кто окружает меня здесь, и они в ужасе корчатся под наведенным на них автоматом...

28 июня командный пункт танковой группы разместился в Несвижской пуще в бывшем замке князя Радзивилла, в недалеком прошлом одного из крупнейших польских землевладельцев.

В замок съехались многие командиры дивизий и командиры корпусов. Можно было бы открывать военный совет танковой группы. Военный совет никто не открыл, собрались лишь "поднять бокал за выдающийся успех немецкого оружия". Генералам и полковникам нетерпелось поделиться своими радужными надеждами. А тут их еще подогрела, казалось бы, пустяковая находка на чердаке. Офицер для поручений обнаружил в каком-то хламе порыжевшую от времени фотографию княжеской охоты. Возле убитого оленя несколько охотников в тирольском одеянии и среди них Вильгельм I, немецкий император времен франко-прусской войны. Генералов умилило, что немецкий император забирался в такую глубину белорусской земли. Это обстоятельство на полном серьезе было истолковано как неотъемлемое право немецкой нации на белорусские земли.

Я видел, что несмотря на успехи сопротивление русских войск беспокоит генералов.

— Если так дальше, — сказал кто-то из них, — к Москве мы придем без танков и солдат...

Но тут же на эти сетования выскакивал и готовый ответ:

— Не может быть! Там, в Москве, все должно рухнуть!

В этих беседах непререкаемым авторитетом звучал голос гитлеровского любимца, писателя с серебряным карандашиком.

— Никто не заметил из вас, — важно вещал он, пуская сизые кольца дыма, затягиваясь трубкой. — Никто не заметил, что Россию о воине оповестил Молотов, а не Сталин.

— Что это означает? — спросил генерал. Он не скрывал своей неприязни к писателю.

— А это означает, что в Кремле идут перемещения.

А перемещения в Кремле в такой час-это кризис... Сталина снимут с поста, и большевики тут же между собой передерутся!

— А если не передерутся? — парировал генерал.

Писагель снисходительно усмехнулся.

— Я имел удовольствие, — продолжал он в столь же напыщенном тоне, — читать донесения военного атташе из Москвы... Теперь это не секрет, я могу поделиться с вами, господа! Генерал Кестринг писал, что после падения Минска и Киева советский строй в России рухнет!

Агентура у Кестринга прекрасно работала... Ошибки быть не могло...

Генерал молча отошел от него.

Минул еще один день. Наступило 29 июня. Бои не ослабевали на всем фронте продвижения танковой группы, и вообще всей группы войск армий "Центр". Ничуть не ослабевая, а даже разгораясь, шел бой в районе Белостока. Окруженная группировка Красной Армии не сложила оружие, и командование полевой армии запросило у нашего генерала поддержки танками.

Пала Рига. Немецкие танки рвались к Ленинграду.

И тут неожиданность. Рамфоринх вызвал меня в Минск.

Генерал, узнав, что Рамфоринх приглашает меня в Минск, затеял со мной разговор.

— Какие интересы концерна побудили Рамфоринха приехать в Минск? — спросил генерал. — Не торопится ли он?

Я ответил, что причины приезда Рамфоринха мне неизвестны.

Меня удивил тон генерала. Нерешительность проступала за его словами. Он никому из своего окружения никогда не сказал бы: "Я не могу вам навязывать своих взглядов..." А именно с этой фразы он и начал. Затем заговорил о моей молодости, о моем оптимизме. Я даже порадовался. Стало быть, сумел скрыть и свое мрачное настроение и отчаяние от того, что происходило на моих глазах. А потом объяснился: