Дураки умирают первыми - Вадим Панов

С тем «Скорая» и уехала.

Шоу «Приёмка монструза» сорвалось. Манасов нетвёрдым голосом объявил, что далее участвовать в нём не будет, передохнет полчасика в своём кабинете и полегоньку-потихоньку двинется домой, отлёживаться. Начальство об этом факте он известит сам, а свои обязанности по приёмке доверяет Светлане Павловне как заместителю.

И ушёл.

Света вредничать и придираться не стала. Сразу перешла к подписанию документов, поскольку всем давно уже было ясно, что экспонат отреставрировали на славу. Реставратор такому повороту дел порадовался, по окончании бумажных формальностей вручил Свете визитную карточку, прозрачно намекнув, что и в дальнейшем предпочел бы иметь дело с ней, а не с Пончиком. Но перед тем, как покинуть комнату, помялся и добавил:

— Если будут с ним проблемы — звоните.

Фразе сопутствовал кивок в сторону колбы, и была она, эта фраза, вроде бы вполне обыденной, соответствующей обстановке, но… но старик-реставратор слегка выделил голосом слово «проблемы», этак ненавязчиво надавил… И что бы это значило?

Члены комиссии разошлись по своим делам, реставратор уехал в родную контору. Света осталась возле экспоната, ей ещё предстояло вызвать рабочих-подсобников и проследить, чтобы те без эксцессов доставили колбу к месту постоянного хранения. Однако Света медлила, стояла на месте, машинально вертела в руке реставраторскую визитку и ни шагу не сделала в сторону АХЧ, за рабочими.

Потом присела, вновь отрыла папочку с подписанными бумагами. Ну да, так и есть — странность, мимолётно отмеченная при подписании, не померещилась и никуда не делась. И акт, и накладная на перевозку были датированы послезавтрашним числом. Отчего же «монструза» привезли на два дня раньше? Явно не по настойчивой просьбе музея: раз уж колба не экспонировалась, Кунсткамере спешка ни к чему.

Вероятно, Манасов получил от реставраторов какие-то объяснения на сей счёт, но звонить шефу и тревожить его по такому пустяку не хотелось. Пусть спокойно поправляется, нет ничего противозаконного в лёгкой нестыковке дат.

Света подошла к колбе, чтобы отключить подсветку, бросила прощальный взгляд на ярко освещённого «монструза» и облегчённо вздохнула: тот на неё не смотрел. Огромный глаз, не то коровий, не то конский, уставился в сторону, а куда глядят маленькие глазки, прикрытые морщинистыми веками, не понять.

До чего же всё-таки неприятное существо… Нет, Света прекрасно знала, что никакое это не существо, и никогда оно не жило, не дышало, знала, что смотрит на фальшивку, но очень уж искусная получилась у древнего мастера подделка, и подсознание плевать хотело на доводы разума: существо — и точка. Мерзкое и богосквернящее существо. И Света решила, что вполне понимает резоны реставраторов. Знает, зачем они привезли «монструза» до срока. И зачем, помимо деревянной обрешётки, задрапировали колбу тёмной тканью, никак не способствующей безопасности при перевозке: не хотели лишнее время находиться в компании этого, вот и всё. И даже смотреть на уродца лишний раз не желали. И чтобы он на них пялился, не желали тоже.

Внезапно Света поняла, что уродец на неё смотрит, теперь — смотрит, уставился чуть ли не в упор своим глазом-прожектором. Она положение не меняла, а значит, значит, повернулся он… Нет! Ерунда и полный бред, вращательная инерция давным-давно иссякла, тут что-то иное — в голове крутились какие-то обрывки школьных знаний, бессмысленные и ненужные, что-то о маятнике Фуко и о силе Кориолиса, физичка честно старалась увлечь детей предметом и любила рассказывать о всевозможных любопытных проявлениях физических законов, но всё это было не то; хотя, может, и имелось в тех полузабытых рассказах рациональное зерно, но Света никак не могла до него докопаться, сосредоточиться, ухватиться за путеводную нить, — ей мешал голос, певучий и одновременно гортанный, звучавший словно бы издалека, из-за стены, слабо, и тем не менее она могла разобрать каждое слово, но их смысла не сумела понять, мелькали вроде бы арабские или еврейские корни, но со странными окончаниями, потом голос сменил тональность, слова звучали резко, с каким-то прямо металлическим лязгом, и язык сменился на латынь, с ней Света была знакома гораздо лучше и, наверное, ухватила бы суть, но звучала не классическая Цицеронова латынь, а её поздняя варварская версия. Света выхватывала из контекста лишь отдельные слова о силе, власти и почему-то о кремнии… Что за ерунда?..

Прозвучал громкий щелчок — резкий, словно выстрел, почти сразу погас свет — и верхний, и подсветка колбы, — и внезапно наступившая темнота болезненно ударила по зрачкам. Света вскрикнула. Даже не вскрикнула, — называя вещи своими именами, просто заорала от ужаса, не понимая, то ли она ослепла, то ли и вправду оказалась в непроглядной тьме. А в следующий миг темноту прорезал светлый прямоугольник распахнутой двери. И зазвучал голос, не смутный и далёкий, не пойми откуда доносящийся, а громкий и вполне реальный:

— Ой, мамочки… — запричитал голос. — Что ж это я?.. Живого человека напугала… Извиняйте, не заметила, очень уж тихо было.

Щёлкнул тумблер, освещение восстановилось, вновь ударив по глазам, заставив зажмуриться, и сквозь щёлочки век Света разглядела женщину в синем рабочем халате — невысокая, лет пятидесяти, лицо знакомое. Ну да — уборщица, подрабатывающая здесь на подставки, Жанна Степановна, кажется. Отчего-то пришла сегодня пораньше, и очень удачно, что пришла. Не то, кто знает, сколько простояла бы Света возле колбы в оцепенении, под бубнёж странного голоса.

Кстати, о голосе…

— Скажите, Жанна Степановна, — прервала Света новые попытки извинений, — вы не слышали, когда подходили, голос? Кто-то за стеной… или в коридоре… в общем, мне показалось, что кто-то зачитывал старинный документ. Негромко, но вслух.

— Семёновна я, — поправила уборщица.

— Извините… Так слышали?

— Ой… ну не знаю… может, кто и действительно…

Уборщица выглядела смущённой, и причину этого смущения Света не поняла. Заподозрила, что у Жанны Семёновны проблемы со слухом, и та их стесняется. Не угадала. После повторного настойчивого вопроса, труженица ведра и швабры откинула прядь волос, продемонстрировав крохотный наушничек и проводок, тянувшийся, очевидно, к плееру.

— Ну, скучное ж дело — в одиночку-то по всему полу тряпкой елозить… Ну и… Если тихо кто говорит, так не услышу. Ну, вы-то так крикнули, что я сразу…

Жанна Семёновна вновь потянулась к тумблеру, видя, что Света подошла к двери и явно собирается выйти наружу. На просьбу повременить, не обесточивать помещение — дескать, сейчас подойдут рабочие, — отреагировала удивлённо:

— Так какие ж рабочие?.. Пятый час уже, а они до четырёх, да и то вечно норовят пораньше до дому…

Пятый час?! Света не поверила, решила, что её разыгрывают, взглянула на часики, снова не поверила, вытащила телефон, посмотрела на экранчик…

Шестнадцать часов двадцать три минуты. Катастрофа.

Она бросилась было по коридору в сторону гардероба, затем сбавила шаг, затем вообще остановилась. Нечего заниматься самообманом, всё равно не успеет. Даже если мгновенно поймает такси — не успеет. В пятом часу вечера все магистрали, ведущие из центра, уже плотно забиты, выигрыша времени по сравнению с метро нет, а если где-то на пути случается авария и все её медленно объезжают, тогда на метро вообще быстрее.

Дело в том, что Света дважды на минувшей неделе проштрафилась в детском садике. Нет, конечно же, она ничего не нарушала, согласно распорядку садик работал до восьми вечера, но когда забираешь сына без четверти восемь — последнего из группы, — взгляд воспитателя бывает весьма красноречив и говорит о многом. О том, например, какая мизерная в детских садах зарплата. И о том, что заставлять сидеть с последним ребёнком до темноты за такие деньги — преизрядное свинство.

В общем, когда сегодня в садике попросили забрать детей пораньше, никак не позже пяти (намечался у них не то корпоратив, не то чей-то день рождения), Света решила: если надо будет, она вступит в конфликт с Манасовым, любящим придумывать вечерние задания для аспирантов, но обязательно придёт за сыном без десяти пять.

И вот как всё сложилось…

Отчего всё сложилось именно так, куда и как бесследно канули почти два часа, Света пока не задумывалась. Сначала надо решить проблему. А путь решения имелся один — попросить кого-нибудь забрать Кирюшу. Света сделала два звонка и в одном месте получила отказ, завёрнутый в тысячу извинений, в другое не дозвонилась. Запас времени, и без того невеликий, таял. Оставался последний шанс, и он, по счастью, сработал. Мама Паши Фонарёва, закадычного приятеля Кирюши, как раз шла за сыном и не имела ничего против, если мальчики поиграют у неё вечером. В голосе мадам Фонарёвой звучало легчайшее, едва заметное снисхождение обеспеченной домохозяйки, способной отдавать всё свободное время чаду, к непутёвой матери-одиночке. Либо же Света это снисхождение навыдумывала…