Врата джихада - Александр Чагай

Солнце уже успело скрыться за острыми скалами, ког­да они постучались в ворота поместья Юсуфзая. Оно напо­минало крепость — высокие стены, стальные ворота, воору­женные охранники-пуштуны. После многочасового пути, у Ксана не было ни сил, ни желания осматривать дом и окрест­ности. Отказавшись от ужина, он направился в выделенную ему комнату. Спустя два часа к нему пришла Тасмина, и лю­бовники не смыкали глаз до рассвета. В перерывах между ласками Ксан говорил о своих планах совместной жизни. В эти минуты девушка молча утыкалась ему в плечо. Под утро она шепнула, чтобы Ксан был осторожен. Ей кажется, что отец кое о чем догадывается, и будет ужасно, если он узнает.

Твердила о том, что мир сошел с ума, и борьба с террориз­мом как каток — давит правых и виноватых. Тасмине прихо­дится выбирать, и она выбирает отца. Конечно, хотелось бы уехать вместе с Ксаном, но у нее дурные предчувствия, она боится, что все рухнет.

После ухода Тасмины Ксан заснул и встал поздно. Время шло к полудню, солнце пробивалось сквозь плотные шторы.Он вышел прогуляться по ухоженной территории поместья.Можно было подумать, это — оазис красоты и счастья. Му­дрено найти такой среди диких просторов Читрала. По лу­жайкам бродили толстые овцы, в прудах плескались сытые лебеди и гуси, а на клумбах росли цветы.

Вскоре к нему присоединился Юсуфзай, обронивший, что утренний моцион — отличная штука. Ксан поинтересовался, где Тасмина и получил сухой, краткий ответ: «Любит поваляться в постели». От дальнейших расспросов Ксан воздержался. После завтрака он предложил выйти за пределы поместья, и Юсуфзай не возражал. Дом находился на возвышенности, внизу видне­лась долина — крошечные домики, поля, дороги, по которым передвигались телеги, запряженные буйволами. Среди каме­нистых пустошей попадались клочки плодородной земли. Там росли араукарии, лиственницы, тюльпановые деревья. Распро­стер ломаные ветви бересклет, поблескивая алыми ягодами.

В сотне шагов от ворот им повстречался оборванец, со­биравший сухие ветки. На правой руке у него не хватало трех пальцев, левая, ниже локтя, заканчивалась культей. Был он скособоченный и жался к земле.

—    Скрипишь, Фарук? — спросил Юсуфзай.

Калека не ответил, сосредоточенно занимаясь своим де­лом. Культей подцеплял ветку или кусок дерева, а указатель­ным и большим пальцем другой руки ловко увязывал собран­ное в охапку.

—    Ах, умелец! — Юсуфзай пнул несчастного ногой в бок.Тот упал ничком.

—    Вставай, не притворяйся.

Фарук, шатаясь, поднялся на ноги.

—    Думаешь, я тебя ненавижу? — На лице Юсуфзая мель­кнула странная гримаса. — Я люблю тебя. Ты часть моей жиз­ни, моего прошлого, как же я могу тебя ненавидеть?

Калека, до того времени прятавший лицо, посмотрел на Юсуфзая. Шелушащаяся кожа, воспаленные веки. Однако глаза на удивление ясные, взгляд уверенный. Словно обо­рванец знал что-то важное, и это знание давало ему извест­ное превосходство.

—Ты прав. У нас тобой одна судьба, сааб, хоть я жалкий урод, а ты всемогущ.

Они вернулись в поместье. Ксан попытался выяснить,кто такой Фарук, но Юсуфзай отмолчался. В остальном на его любезность трудно было пожаловаться: Ксана принима­ли как дорогого гостя. После обильного завтрака они устро­ились в плетеных креслах, потягивали пиво, болтали.

—Уединение, нетронутая природа, — говорил хозяин, —ради этого сюда стоит приезжать.

—    Люди порой утомляют. С ними у вас непростые отно­шения.

—    Вам захотелось узнать, кто этот калека. — Запрокинув голову, отец Тасмины допил пиво. Кадык заходил ходуном под дряблой кожей. — Шестьдесят один год назад здесь всем заправлял глава местного племени, Шер Мохаммад Юсуф-зай. Моя мать была лаунди, наложницей, ее продали Шер Мохаммаду за долги. Что ее ждало: жизнь в четырех стенах (за пределы поместья выходить запрещалось), выполнение до­машней работы, а также обслуживание мужчин. Рождались дети, одним из них был я.

Юсуфзай словно позабыл о присутствии Ксана: его взор был устремлен в прошлое.

—    .Хотя я не принадлежал к числу законных детей Шер Мохаммада, мне не на что было пожаловаться. Я был мальчиком,значит, будущим мужчиной, хозяином жизни. Кормили вдо­воль, к делу приучали с шести лет. Я пас овец, охотился, учил­ся стрелять, у меня было свое ружье. Но я не мог смотреть, как унижали и эксплуатировали мать. Шер потерял к ней интерес(такое случалось со всеми его наложницами), и ее заставляли заниматься самой грязной работой, а также подкладывали под тех гостей хозяина, которым она приглянулась. В конце кон­цов, ей не было и тридцати, она сохраняла привлекательность.

— Однажды, мне вот-вот должно было стукнуть восемь, мать не выдержала и воспротивилась. В тот же вечер ее при­вязали к столбу посредине двора и выпороли. Содрали кожу со спины, даже земля пропиталась кровью. Она так и умер­ла у позорного столба. Под утро, у меня на глазах. — Юсуф­зай рассказывал монотонно, спокойно. — Спустя пару часов,когда Шер Мохаммад вышел из дома, чтобы умыться и спра­вить нужду, я уже ждал его с ружьем, спрятавшись за столбом,на котором висел труп моей несчастной матери. Когда он мо­чился, я вогнал ему заряд картечи прямо в живот.

—    Я бежал. Две недели шел пешком, в кровь содрал подо­швы, питался лепешками, которыми со мной делились пасту­хи. Шер Мохаммад не мог предположить, что я направился в горы, меня искали на дороге в Кветту, Ну, а я добрался туда много позже. Какое-то время мое везение продолжалось. Я украл ханди и чапатти[14]у человека, оказавшегося школьным учителем. Он отвел к себе домой. Стал для меня настоящим отцом. Благодаря ему я поступил в школу.

—    Вытянули счастливый билет?

— Везение чередовалось с неудачами. Моин Афрасьяб,так его звали, умер через два года. Простудился, подхватил грипп, который перешел в пневмонию. Я снова остался один.Из школы меня вышвырнули. Там требовалась плата, прав­да, весьма умеренная, но денег у меня не было. Короче, я по­пал в учебное заведение для бедняков. В аду легче, чем там.

—    Не преувеличиваете?

— Преувеличиваю? — холодно переспросил Юсуфзай. —Представьте себе ребенка, который ежедневно помышля­ет о самоубийстве. Рукоприкладство распространено в шко­лах разных стран, но здесь оно возведено в абсолют. Меня непросто били палкой по ладоням, как в Англии. Били так, что ладони становились сизыми. Били по почкам, по голове. Я был в синяках, ссадинах, некоторые раны подолгу не зажи­вали. Вся моя вина заключалась в тугодумстве. Да, я медлен­но соображал, в отличие от других детей. У меня не было ро­дителей, возможности нормально питаться. Я жил в прию­те и хронически недоедал. Какие там домашние задания! Вот меня и били. А кроме этого, любили унижать. Выводили на середину класса и остальных учеников заставляли кричать хо­ром, что я налаик бакче, то есть дурак. А что такое мургха зна­ете? Это — петух. Так называли ученика, которого наказыва­ли самым мерзким образом. Заставляли взойти на специаль­ный помост перед доской, сесть на карачки, пропустив руки под коленями и схватив себя за уши. В такой позе он должен был оставаться несколько часов. Но этого мало — несчастно­го одновременно били все той же проклятой палкой, а ино­гда могли спустить штаны и вставить палку в задний проход.В классе смеялись. Им было смешно.

— С тех пор во мне живет ненависть к этой земле. За то спокойствие и равнодушие, с которым она носит на себе тех,кто насилует и творит зло. Я сумел выбиться в люди, зарабо­тать деньги. Спустя много лет, вернувшись сюда, я купил это поместье. Чтобы не забыть о страданиях, которые мне доста­вила эта земля и ее люди. К тому времени Шер Мохаммад ра­зорился и умер. Имение пришло в упадок, единственный, кто здесь оставался — его сын. Не мне чета, от одной из законных жен. И тогда. — Юсуфзай глубоко вздохнул, — я распорядил­ся его наказать. Ему жгли на лице паклю, били. Парню не повезло, и он выжил. Вы его видели. Это Фарук. Мой брат.