Человек бредущий - Валерий Вотрин

— Я так и думал, — удовлетворенно ответил тот. — Сомнения одолели. Вопросы стали возникать. Так, значит, я не судия, Каскет?

— Не-а, — отозвался Каскет, грызя кость.

Саошьянт снял с себя меч и отбросил его в сторону.

— Пускай другие судят.

— Носители зла! — фыркнул вдруг Каскет. — Ну ты и придумаешь! Да где ты их найдешь, таких рафинированных!

— Вот и я думаю.

Потом спали.

Утром, когда Каскет пробудился, он не нашел Саошьянта возле себя. В стороне валялся его меч и шлем. Возле входа лежал его бык с перерезанным горлом. Самого Саошьянта нигде не было.

Каскет пожал плечами и вышел из храма.

Глава 8

Каскет шел весь день. Он очень проголодался, но ему повезло: в одной деревне, где все люди сплошь были слепыми, он украл двух куриц и каравай хлеба. Будь у него времени побольше, он остался бы здесь и пожил немного, ибо любил людей беспомощных. Но звук в воздухе нарастал, и Каскет пошел прочь, по длинной ровной дороге, ведущей за горизонт.

Только что тянулась перед ним равнина, бурая, в некоторых местах покрытая островками бурьяна, и вдруг прямо на дороге возник сказочный дворец. Весь белый, изящный, с башенками, легкими аркадами, парадными порталами и широкими витражами окон, с бесчисленными переходами и галереями, дворец казался настолько чуждым этой местности, настолько явственно была видна какая-то печаль, разлитая по каждой его черточке, что дворец рисовался странным и необычным сном.

Каскет протер глаза. Но дворец не пропадал. Напротив, он возвышался перед ним, красуясь во всем своем блеске, и Каскету захотелось войти внутрь, посмотреть, что за великолепный властитель построил это чудо посреди безжизненной равнины, вдали от центров цивилизации и в непосредственной близости к варварскому быту деревень.

Он долго блуждал по таинственному чертогу, но ни разу обитатели его не попались ему на глаза. И хотя не было здесь стонущего плача, снаружи неумолчным воем надрывающего уши, была здесь вместо этого какая-то тоска, безысходность, ощущение безвозвратного падения и отсутствия всякой надежды, чувствующееся в каждом новом открывающемся переходе, в каждой колышущейся пурпурной портьере, в каждом бледном бюсте, которому не хватало только венчающего силуэта Ворона.

Неожиданно Каскет вышел в большой освещенный зал. Казалось, здесь были только занавеси, белые как снег, занавеси легкие, развевающиеся по ветру, занавеси прозрачные, и Каскету показалось поначалу, что занавеси заменяют стены этому залу. Но, кроме занавесей, было в этом зале и нечто попримечательней. В зале находилась женщина, и когда Каскет увидел ее лицо, лишь оно запечатлелось в его памяти. Это было странное лицо. И вроде не было в нем ничего необычного, в этом лице, — тонкое, бледное лицо, — но сквозь него виделось другое лицо, лицо, которое невозможно было описать словами, лицо милосердное, но печальное, доброе, но слишком грустное, чтобы быть по-настоящему добрым. Глаза светились понимающей любовью, но любовью не конкретной и не земной, а какой-то совершенно другой любовью, которую не понять и не принять. И Каскет понял, что перед ним София, Премудрость Божья.

— Встань передо мной, Каскет, — услышал он ее голос, мелодичный, но твердый голос, которому он тотчас же повиновался. — Знаешь, кто я?

— Знаю, — пробормотал он, отводя глаза.

— Я давно вижу тебя. Не наблюдаю и не слежу, ибо в этом нет необходимости. Ты ясно виден мне, и тебе это неприятно.

— Всякому будет неприятно, когда он узнает о таком.

— Тем не менее все люди всегда на виду. Мне поручено строить и устроять этот мир. Можно найти множество недостатков в нем, великую тьму пороков, странные несовместимости бытия. Это легко устранимо, но необъяснимо средствами людей. То, что кажется вам странным, для меня закономерность. Ваша беда в том, что вы все видите исключительно со своих позиций, а они несовершенны.

— Но ты любишь людей, — сказал Каскет.

— Да, я люблю людей. — Голос ее стал еще мелодичнее. — Не то чтобы мне было велено любить людей, хотя и это тоже. Я прониклась к ним особенным чувством и не требую жертвы.

— А я не собираюсь быть жертвой и сам не буду ею, — произнес Каскет.

София испытующе смерила его взглядом.

— Почему-то я знала об этом, — сказала она, — и ожидала этого от тебя. Но ты мне не ясен. Потому-то на дороге тебе и встретился мой дворец.

Каскет кивнул.

— Дорогу осилит бредущий, — сказал он.

— Один бредущий был и до тебя, — сказала она. — Но он принес себя в жертву, дабы даровать спасение.

— Но я не бог, — возразил Каскет. — И не хочу им быть, ибо для этого нужно любить людей. Иногда я думаю, что это и есть основной, главный атрибут божества — любовь к людям. Ко всем людям! Вот этого я никогда не пойму.

— Этого и не требуется.

— Ты защищаешь людей, — произнес Каскет. — Во всяком случае, так говорят. Значит, ты их любишь. Вот так запросто появляешься перед каждым бредущим путником…

— Не перед каждым, — прервала она его. — Не каждый бредет. И не каждому дано знать тайны мира. Ты побывал в Игре. Тебе показалась странной и местность, и игра, и правила ее. Но это — axis mundi. Это мировращение. Может, тебе показалось это несолидным — бегают какие-то, галдят. Это слишком странно, чтобы быть верным. Однако это так.

— Я вовсе не преуменьшаю значение мною увиденного, — заметил Каскет. — Но мне нужно было оттуда выбираться…

— Вот именно, — сказала она. — Тебе нужно было оттуда выбираться. И для этого ты нажал невидимую кнопку, обратил необратимые процессы вспять. Теперь даже мне неизвестно, чем все это кончится.

— Зачем знать? — пожал плечами Каскет. — Будет известно в свое время.

— Это время может и не настать, — строго сказала София, откидывая голову.

— Твое дело — защитить людей от того, что может настать, — усмехнулся Каскет.

— А как ты представляешь себе свое дело? — спросила София. — Я не могу позволить тебе ломать и дальше. Это не по правилам. Это противоречит всему.

— Раз это есть, значит, этому надлежит быть, — изрек Каскет. — Такова незыблемая формула. А вот уничтожение этого будет действительно противоречить всем правилам.

София в раздумье медленно проплыла к высокому окну, за которым была видна все та же бурая равнина. Потом так же медленно кивнула.

— Вот он, неизбежный дуализм! — засмеялся Каскет. — И никуда от него не деться. Все подчиняется этому космическому цинизму. Ты сама создала мир таким, противопоставив свет и тьму.

— Я была лишь проводником высшей воли, — гневно воскликнула София. — И свет и тьма — еще не все. Есть и сумерки. Люди — сумеречны.

— Не все, — уклонился Каскет.