Великие противостояния в науке. Десять самых захватывающих диспутов - Хал Хеллман

В этом году он стал президентом и вскоре большинством членов Общества был избран «пожизненным правителем»{79}. Биограф Ньютона Фрэнк И. Маньюэл назвал его «первым человеком нового типа в европейской истории — великим управленцем в науке»{80}. Именно в такой роли ярче всего проявляется отличие тех, кто «управляет» наукой, от тех, кто непосредственно «делает» ее.

Ньютон превратил Общество в свою собственность. Он сделал членами руководящего органа своих друзей и коллег, а также начал использовать имя самой организации и ее членов в качестве оружия во многих спорах в дальнейшем. Очевидно, он просматривал и помогал в написании многих работ своих учеников, втом числе направленного против Лейбница предисловия ко второму изданию собственных «Начал».

С другой стороны, когда Ньютон стал президентом Общества, оно переживало не лучшие времена. Ученые отлынивали от участия в заседаниях, а членские взносы платились с большим опозданием. Он практически в одиночку изменил ситуацию и превратил Общество из мишени для насмешек в уважаемую организацию, стать членами которой стремились многие неангличане — как аристократы, так и ученые.

Ньютону даже удалось перевести Общество в новое здание. При переезде портрет Гука, написанный в период его пребывания в должности президента Общества и висевший в старом помещении, просто исчез. Поэтому на сегодняшний день не сохранилось ни одного изображения Роберта Гука[8].

XVIII век начался громогласно, а может, лучше было бы сказать, с непрерывного гула. Как Ньютон, так и Лейбниц, ведущие специалисты в своих отраслях, высказывали оскорбительные замечания друг о друге и о сторонниках своего оппонента, а также побуждали своих последователей поступать так же в научных журналах. В то время основными изданиями были Philosophical Transactions под эгидой Ньютона и Acta Eruditorum в Лейпциге, на которое определенное влияние оказывал Лейбниц.

Однако Лейбниц тоже был членом Королевского общества, что привело к созданию щекотливой ситуации. Среди инсинуаций, которые получили широкое распространение, было активное отстаивание Джоном Кейлем утверждения о плагиате со стороны Лейбница, о чем шла речь в Philosophical Transactions в 1708 году. Кейль, опытный, но агрессивный математик, в своей статье заявил, что приоритет Ньютона находится «вне всяких сомнений»{81}. Подобное высказывание можно было расценить исключительно как скрытое обвинение в плагиате. Естественно, Кейль был членом Королевского общества и одним из enfants perdus Ньютона.

Лейбниц некоторое время колебался, но потом все же решил принять вызов Кейля. В 1711 и 1712 годах он отправил Гансу Слоуну, секретарю Общества, два ядовитых письма протеста, в которых заявил о нанесенном ему оскорблении{82}. Письма Лейбница заставили Ньютона переступить черту. С этого момента он уделял значительную часть своего времени и энергии непрерывному ведению дела против Лейбница. Разразилась настоящая война, и Ньютон был неумолим в своем гневе.

В ответ на перепалку Лейбница с Кейлем Общество созвало совет, призванный разобраться в этом деле. Ньютон настаивал, чтобы заседания были беспристрастными, и позже писал: «Комитет был многочисленным и умелым и состоял из джентльменов разных наций»{83}. На самом деле, за единственным исключением, он состоял из ставленников Ньютона. Более того, сущность этого комитета была настолько очевидной, что, когда делался первый доклад, имена его членов даже не назывались.

Доклад — длинный и обстоятельный обзор ситуации — был подготовлен в поразительно короткие сроки — за 50 дней — и содержал информацию, которая могла исходить только от самого Ньютона. Кроме того, черновик этого доклада имеется среди бумаг Ньютона. Неудивительно, что доклад был крайне благосклонен к Ньютону и ставил Лейбница в чрезвычайно неловкое положение.

В отчете о сложившейся ситуации, который снова был анонимно написан Ньютоном и опубликован Обществом, он бил противника его же оружием. В ответ на обвинение, будто Общество с предубеждением относится к Лейбницу, не выслушав предварительно обе стороны, Ньютон утверждал, что это ошибка и Общество еще не вынесло своего решения. Более того, писал он с полнейшим простодушием, именно Лейбница нужно винить в том, что тот хотел заставить Общество осудить Кейля, не выслушав обе стороны. Тем самым, утверждал Ньютон инкогнито, «он нарушил один из Статутов, за что следует исключать из членов Общества»{84}. Позже один из современников отмечал, будто Ньютон «удовлетворенно» сказал, что «разбил Лейбницу сердце своим ответом»{85}.

Другие факторы

Чтобы понять, как эти два великих человека могли оказаться в таком столь сложном положении, необходимо внимательнее изучить их личную жизнь, а также философские и религиозные взгляды.

Имя Ньютона стало практически нарицательным, поэтому, несмотря на его немыслимую гениальность, его можно все же представить живым человеком. Лейбниц же остается загадкой, недостижимой звездой, подобной многим другим на небосклоне философии. Он отличается от всех нас точно так же, как небесные законы в эпоху Галилея отличались от земных.

И все же если бы нам удалось проникнуть в его мир, мы бы увидели, и даже более того — прочувствовали, жизнь, исполненную боли, разочарования и неразрешимых противоречий. Джон Теодор Мерц писал: «Несмотря на многие споры, в которых участвовал Лейбниц, едва ли можно сказать, что хотя бы в одном из них он оказался победителем. Многие противники не считали нужным отвечать на его нападки, другие прерывали затянувшуюся дискуссию, а иногда незаконченный спор обрывался из-за внезапной смерти оппонента. Поэтому не только личный спор об исчислении бесконечно малых величин не получил определенного ответа, но и в дебатах Лейбница с Арно, Боссюэ, Локком, Кларком, Бейлем и многими другими никто не одержал убедительной победы»{86}.

В отличие от Ньютона Лейбниц не занимал никаких влиятельных постов. Он страдал от жестоких ревматических болей и с 1676 года до самой смерти служил библиотекарем, судьей и распорядителем у герцога Брауншвейгского в Ганновере, Германия. Кроме того, ему приходилось выступать в качестве историка и специалиста по генеалогии, когда Брауншвейги предъявляли претензии на британскую корону, — задача, едва ли достойная его интеллекта. Сам Лейбниц говорил, что разрывается между историческими, философскими и научными исследованиями.

Почему-то многие из его планов не принесли никаких результатов. Он думал над тем, как объединить католическую и протестантскую церкви, что, как мы знаем, не увенчалось успехом. В 1672 году он ездил в Париж, чтобы предложить Людовику XIV план политической интриги, по которому Франция должна была напасть на Египет, чтобы ослабить Оттоманскую империю и отвлечься от завоевания Германии. Из этого ничего не получилось.

К тому же Германия, в которой прежде процветали наука и искусство, теперь переживала спад производства и торговли, кризис армии и правительства, упадок искусства и наук. Воспользовавшись примером Англии, Франции и Италии, в которых существовали активные академии наук и ученые общества, а также веря, что это в значительной мере поможет возродить в собственной стране, Лейбниц разрабатывал идею создания ряда ученых обществ.

В 1697 году курфюрст Бранденбурга, будущий король Пруссии, одобрил план создания академии в Берлине, а Лейбниц должен был ее возглавить. К сожалению, одна за другой последовали войны, и все деньги и энергия, предназначенные для этого проекта, ушли на них. Похожий план академии в Дрездене тоже провалился, и снова по политическим мотивам! Из множества проектов, предложенных Лейбницем, при его жизни была создана лишь Берлинская академия, президентом которой он являлся.

У Ньютона тоже были проблемы. Он никогда не видел отца, умершего прежде, чем он появился на свет, и можно сказать, что потерял мать из-за отчима. Подобно Лейбницу, он так и не женился и не имел близких родственников. Годы одиночества и деятельности на пределе возможностей не прошли бесследно, поэтому в 1693 году у него случилось серьезное умственное расстройство. Оно длилось около года, в течение этого периода Ньютон обвинял друзей в том, что они строят козни против него, и страдал бессонницей.

Кроме того, он воображал разговоры, которых никогда не было в действительности. В письме к Сэмюелю Пепису (летописцу того времени), датированном 13 сентября 1693 года, он писал: «Меня крайне тревожит сложное положение, в котором я оказался, весь этот год я плохо спал, ел и не чувствовал прежней ясности рассудка. Теперь… мне кажется, что я должен прервать наше знакомство и не видеться больше ни с вами, ни с остальными друзьями»{87}. Поистине печальное письмо. Через несколько дней он писал Джону Локку, извиняясь за то, что «считал, будто ты осмелился поссорить меня с женщинами», и за то, что называл Локка «гоббистом»{88}.