Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика - Илья Пиковский

— Всё, он надоел… В машину, и к лягушкам!

— Куда? Пустите! Не трогайте меня!

Но Берлянчика уже тащили к двери, видимо, в последний путь.

Под окнами стояла та самая белоснежная «Хонда», на которой его ночью доставили сюда, а теперь отправляли на поля орошения. В эти ужасные минуты он подумал о дочери, о жене и о том назидатель­ном садизме, с каким вершит расправу над ним судьба, послав ему прекрасное юное создание за минуты до кончины. Страшный вопль уже был готов сорваться с его уст, когда перед ним и его палачами вы­росла молодая пара с горячими судками и обеденными приборами в руках.

— Мы из «Ночного Сервиса»… Кто заказывал обед на две пер­соны?

— Я! — закричал Берлянчик, и слезы радости и надежды скати­лась по его измождённому лицу.

Глава 9. Додик Берлянчик — пацифист

Додик Берлянчик явился домой в больничной пижаме, шлёпанцах, с бутылкой шампанского, женской помадой на лице и двумя обеденными судками в руках. Именно в этом виде он вскочил в машину «Ночного сервиса» и, проорав, что меняет место пикника, дал свой домашний адрес таким ужасным голосом, что юным официантам показалось, будто жизнь этого человека зависит только от того, сумеет ли он опорож­нить судки со снедью на новом месте или нет. Павлик и его подруч­ные не стали преследовать, посчитав это рискованным для себя: все их планы спутали два неожиданно появившихся свидетеля. Кроме того, бандиты прекрасно понимали, что старая одесская традиция подпольного цеховщика не позволит Берлянчику обратиться в право­охранительные органы и поэтому не опасались за последствия.

Увидав Додика в этом наряде, но живого и целёхонького, Лиза сперва радостно просияла, а затем набросилась на мужа со слезами и упрёками.

— Где тебя носило? Я обзвонила все морги, ночные бары и рестораны! Где ты был?

— Тише, Лиза, не кричи, я был на волосок от смерти. Меня ук­ралииз больницы и чуть, было, не убили.

— И поэтому у тебя губы перепачканы помадой?

Как всегда в подобных случаях, объяснения закончились тем, что вначале она вышвырнула его вещи на лестничную площадку, а по­том вместе с Додиком внесла их назад и, вытирая слезы, спустилась к машине «Ночного сервиса», чтобы рассчитаться с официантами за обед.

— Дались тебе эти «Виртуозы Хаджибея», — причитала она, узнав о причинах его похищения. — Тоже мне меценат нашёлся. Зачем тебе эти гении и вундеркинды?

— Но ты же хочешь домик в Калифорнии.

— На деньги молодых поэтов?

— Да.

— Это глупость. Кто на этом зарабатывает?!

— Лиза, глупость — мать успеха, я всегда начинаю именно с неё. А те, кто всё знают наперёд, едят макароны по талонам Красного Креста,

— Они тебя убьют или разорят. Увидишь! Потом сам скажешь, что я была права.

— Я знаю! Ты почти всегда права. В девяносто девяти случаях из ста. Правда, всё, что мы нажили, есть скромная заслуга одного моего несчастного процента.

— Давай уедем, Додик. Что нам делать тут? Друзей нет, дочка в Сан-Франциско. Тут скоро не останется евреев. Ты будешь послед­ним дураком, который не уехал из Одессы!

— Нет, Лиза, я уехать не могу.

— Почему?

— Я купил завод.

Лиза поднесла пальцы к губам и испуганно посмотрела на мужа — хозяина завода, который едва держался на ногах от усталости и пере­несённых страданий, в больничной пижаме с французской булавкой вместо пуговицы, с синяком под газом и женской помадой на губах.

— Господин владелец завода, — тихо спросила она, — вы, навер­ное, знаете, что у предприятия стомиллионные долги, три тысячи ртов и каждому выплати зарплату, вода, энергия, тепло, налоги, воры-управленцы, убитые цеха и тяжёлый сбыт?

— Да, я владею информацией.

— Ты, наверное, ухлопал в акции все наши сбережения?

— Почти.

— Значит, мы нищие теперь?

— Ну почему же... а завод?

Увидав болезненную гримасу на лице жены, Берлянчик воспалил­ся духом и сказал, что не видит никакой трагедии или угрозы их бла­гополучию: у него хватка олигарха, совесть отца-чекиста и душа поэ­та, и что оценивать все его деяния надо исходя из этих качеств. После этих слов силы оставили его: он побледнел, схватился за сердце и рухнул на диван. Лиза немедленно вызвала «скорую помощь» и отпра­вила его в больницу, где над ним стали хлопотать медсестра и врачи.

Оправившись после третьего инфаркта, Додик наотрез отказался ехать в санаторий, заявив, что не станет полоскаться в хвойных ван­нах или топать по асфальтовой дорожке с указателем «Триста метров до мужского туалета». И что сколько ему суждено, он хочет прожить в привычной атмосфере, не стесняя себя чрезмерными заботами о сво­ём спасении.

По его просьбе друзья положили его на носилки и спустили к пляжу, а жена Лиза проследила за тем, чтобы его осторожно уложили в ярко-оранжевую палатку под турецким флагом, который прицепил к ней Гаррик Довидер. Затем Лиза убежала на работу, а Додик, припод­нявшись над подушкой, с тоской смотрел на игру белоснежных загрив­ков тихо набегающих волн…

Годы ушли. Всё кругом омертвело. То буйное бесшабашное пле­мя, которое называлось одесской публикой его юных лет, сорвалось со своих насиженных мест и с птичьим гомоном устремилось к запад­ным берегам — и именно в тот момент, когда появились все признаки долгожданных свобод: частные рестораны и банки, биржи, парламент и журнал «Эротика», зовущий вкладывать деньги в секс, как в надёжное средство от инфляции. И когда вообще заработать мультисостояние стало легче, чем купить красивый носовой платок.

…Тут мимо палатки проплыла пара стройных ножек, и поник­шее сознание Берлянчика оживили юные, несбыточные грёзы. Внезапно девушка остановилась и, подавив в себе остатки колебаний, загляну­ла к Додику в палатку.

— Здравствуйте, Додик! — улыбнулась она, и палатку озарило сказочное диво. — Вы помните меня? Мы однажды ели раков на даче у Гаррика Довидера.

— О, да, конечно…

— Он посоветовал мне обратиться к вам.

— Он всегда это делает, — ответил Додик, положив таблетку валидола под язык. — Всем, кому до двадцати и бюст не меньше четвёр­того размера, он советует обратиться ко мне…

Девушка отделалась смущённым хохотком.

— Я серьёзно, Додик. Есть вариант неплохо заработать на од­ной вещице…

— Что это — бриллианты или антиквар?

— Нет, эсминец.

— Что?

— Да, да! Он уже в пути, — сказал ребёнок и потупил глазки. — Мы его купили по конверсии и продали Ливии как катер на подводных крыльях. Через третью страну... Но теперь эсминец задержали в Лас-Пальмасе…

— Кто — НАТО иди Интерпол?

— Нет, Додик, всё гораздо прозаичней: туда не поступили на­ши деньги за портовые услуги. Банк не перевёл, — добавила она го­лосом обманутой любви. — Додик, вы бы не могли оплатить расходы по стоянке корабля?

— Кто — я? — удивился Додик.

— Да, Гаррик говорит, что у вас есть счёт в Италии. А я бы вам дала сто тысяч долларов наличными.

Додик положил ещё одну таблетку валидола под язык, задумался и, наконец, тихо произнёс:

— Эллочка, закройте дверь в палатку!

— Нет, нет, Додик... Не здесь… Мы встретимся с вами в дру­гом, более подходящем месте. Найдите квартиру или хорошую гостини­цу.

— Гостиница — это не проблема, только как я в неё попаду?

— На крыльях любви, как говорят...

— Ах, Эллочка! На крыльях любви я летал давно, а теперь я ле­таю на каретах «скорой помощи». Вы видите? Прежде, чем сказать вам комплимент или коснуться вашей ножки, я кладу под язык таблетку ва­лидола.

— О, боже, как же вы тогда намерены...

— Эллочка, подумайте лучше об эсминце!

— Но я боюсь, вам станет плохо!

— Конечно, мне нельзя упрашивать. Врачи мне запретили много говорить, Эллочка! — взмолился Додик. — Не мучайте меня, это послед­няя воля умирающего!

… Ещё где-то с полчаса наглухо закрытая палатка под турец­ким флагом скрывала тайну двух человеческих существ: юной феи, тор­гующей эсминцами, и Додика Берлянчика, который безропотно готовил­ся к загробной жизни, собирая последние крохи земной любви. Затем он появился из палатки, лениво осмотрелся, дошёл до пирса и, взо­бравшись на пятиметровую бетонную опору, ласточкой нырнул в море. Я уже как-то говорил, что у этого человека была одна парадоксаль­ная особенность: сильные стрессы не только не губили его, а, наобо­рот, оживляли его измученный недугом организм. Когда он вернулся к палатке, Эллочка сидела на раскалённом песке и, сцепив пальцы рук на коленке, томно и вопросительно смотрела на него.

— Додик, так я могу надеяться? — спросила она неуверенным голосом рязанской старушки, рассматривающей сквозь очки на свет но­венький ваучер.

— Конечно, у нас все надеются...

— Я серьёзно, Додик, вы же обещали?

— Эллочка, я не отрицаю, но... согласитесь, что с точки зре­ния человеческой морали это далеко не безупречно. Мы укрепляем по­зиции диктатора и подрываем баланс сил в этом регионе, а это очень взрывоопасный регион.