На языке пламени - Виктор Каннинг

Гримстер пошел вдоль берега – он знал окольный путь, которым можно вернуться к машине, минуя лес. В его сознании текли, не сливаясь, два потока мыслей, две мысленные реки. Одна была связана с предстоящим сегодня наступлением на Лили, он собирал силы для атаки, вспоминал слабости девушки, прикидывал, какими из них воспользоваться в первую очередь. Пока он это обдумывал, другая река, наполненная медлительными рассуждениями и воспоминаниями, текла плавно и спокойно… Гримстер вспомнил, как вчера Гаррисон, неуклюжий и мокрый, стоял на песчаном берегу под проливным дождем. Гримстер на самом деле когда-то чуть не отпустил его первую и самую крупную рыбину. Потом он научился одним мощным ударом загонять багорчик под спинной плавник – там у рыбы центр тяжести, в таком положении она не срывается. Когда улов Гаррисона все-таки вытащили, Гаррисон обругал Гримстера и они подрались тут же, на мокрой траве, рядом с огромным лососем. Пока бакенщик молча сматывал снасти, Гримстер успел выбить Гаррисону зуб и в кровь расшибить нос, – потом они изворачивались, как ужи, скрывая правду от матерей. Их многолетняя дружба изобиловала стычками. «А теперь, – размышлял Гримстер, – мы сцепились, наверно, в последний раз, хотя из-за женщины воюем впервые». Нет, речь идет не о Лили. Она – лишь объект наблюдения. Все дело в Вальде, которую Гаррисон лично знал и недолюбливал, называл «проклятой белобрысой льдиной». «Она заморозит тебя, старик», – говаривал он. На самом деле Вальда была иная, хотя именно такой, холодной и равнодушной, казалась Гаррисону. Давешние документы Гаррисон достал, пытаясь продолжить старую битву. Даже после смерти Вальды он хотел растоптать светлые воспоминания о ней, сделать ее смерть и бесчестье оружием против него. Чего он пыжится? Жаждет и Гримстеру привить неприязнь к добродетели, внушить собственное ледяное равнодушие к идеалам, благородству и бескорыстию, превратить в подобный себе живой труп?

Гримстер направился прочь от реки, пошел по раскисшим тропкам к машине… "И к Лили, – думал он, – к насущной профессиональной проблеме… " А потом, после Лили, – Гримстер прекрасно это понимал – к решению другой, более важной задачи, независимо от того, появятся бесспорные доказательства насильственной смерти Вальды или нет. Это предугадал и Гаррисон. Не имея возможности ускорить развязку, он делал все, чтобы с наибольшей выгодой ею, развязкой, воспользоваться. А пока есть Лили. Вспомнив о ней, Гримстер вдруг подумал, что его знакомство с Вальдой похоже на знакомство Диллинга с Лили. Однажды Джон заглянул в лондонское бюро шведского туристического агентства выяснить какую-то мелочь о рейсах теплоходов в Стокгольм. Вальда вышла к прилавку помочь ему, не успела рта раскрыть, как он почувствовал – она ему нужна… Такое ясное и мощное желание он ощутил впервые в жизни…

Дождем залило лицо, и Гримстер замер; охваченный приступом тоски, он вновь пережил ту встречу. Затем, раздраженный минутной слабостью, отогнал щемящие воспоминания, начал спускаться по заросшей тропе, глядя на розовые лепестки шиповника, сорванные с кустов и лежащие теперь в траве мокрым конфетти, краем глаза приметил белый хвостик убегающего в кусты кролика.

Лили была у себя. Она тепло поздоровалась с Гримстером, протянула ему руки – хотела похвастаться новым, купленным в Барнстепле лаком для ногтей.

– Нравится, Джонни?

Он кивнул в ответ и включил магнитофон.

– Оно и видно. Сегодня вы настроены серьезно. Не выспались?

Воспользовавшись таким началом разговора, Гримстер сказал:

– Возможно. Но дело не в моем сне. Дело в нас, в Гарри и пятнице двадцать седьмого февраля. Тут концы с концами не сходятся, и пока мы не разберемся с этим, дело дальше не пойдет.

– Но я рассказала все, что знаю.

– Дело не в том, что вы, по вашему собственному мнению, знаете. Иногда можно знать что-то, даже не догадываясь об этом. Понятно?

– Нет.

– Ладно, это не важно. Давайте начнем сначала. – Он взял ее за руку и усадил в кресло. – Располагайтесь поудобнее. – Когда Лили устроилась, Гримстер продолжил: – Я прошу вас вспомнить ту пятницу. Мысленно вернуться к ней.

– Это было так давно…

– Ничего, ничего. Расслабьтесь, подумайте о ней и расскажите, что помните. Рассказывайте все, что захотите, и в любом порядке. Но лучше начать с утра и прогнать весь день по порядку. Вы сумеете, правда? – Он умело изобразил теплую, подбадривающую улыбку.

– Я запутаюсь.

– Если понадобится, я помогу вопросами.

Она откинулась на спинку кресла и, помолчав немного, начала, закрыв глаза:

– Ну что ж. Я встала около половины восьмого, надела халат и спустилась в кухню заварить себе кофе, а Гарри – чаю…

Гримстер слушал, время от времени задавая вопросы. Из газет того дня Лили не помнила ничего. Да, она их смотрела, но теперь все забыла. Хотя о том, что они с Гарри ели, что она делала по хозяйству, Лили рассказывала почти без запинки. Гримстер даже подивился отдельным выхваченным ею мелочам. Она прекрасно помнила, как готовилась к отъезду, могла перечислить все, что положила в чемодан. На сей раз уже без смущения упомянула, что днем они занимались любовью. Когда Лили начала описывать вечер, Гримстер, заранее проверивший программу по газетам, поинтересовался, что они смотрели по телевизору. Как оказалось, Гарри сидел у экрана, пока Лили готовила обед и мыла посуду, потом она присоединилась к нему.

– Вы помните, какие передачи смотрели?

– Джонни, что за вопросы вы задаете? – вздохнула Лили.

– Попробуйте вспомнить. Вы сказали, телевизор у вас принимал только первую программу Би-би-си и Южное телевидение. По Би-би-си с пяти до восьми передавали комедию о монахах под названием «О, братец!» Вам она не знакома?

Гримстер не пытался провести Лили. Эта комедия на самом деле шла в тот день.

– Нет. Тогда я обед готовила… Подождите-ка. – Лили прикрыла глаза руками. – Да, что-то припоминаю. – Она опустила руки, улыбнулась, довольная собой. – Вспомнила, потому что мы с Гарри тогда немного повздорили. Он хотел смотреть детективный сериал в девять по Южному, а я – серию «Саги о Форсайтах» по Би-би-си, и он мне уступил. После «Саги» началась передача «Давайте танцевать», мы тоже ее смотрели. Ведь Гарри здорово танцевал.

Она все вспомнила верно. За «Сагой о Форсайтах» на самом деле шла программа «Давайте танцевать», а в девять по Южному телевидению и впрямь показывали боевик «Охота на человека». Между тем Лили этого вспомнить не могла просто потому, что в то время ни ее, ни Гарри не было дома. Столь очевидное противоречие выводило Гримстера из себя.

Он встал и подошел к окну. Дождь кончился, яркое, умытое солнце ласкало зеленые поля и темные хвойные леса.

Гримстер отвернулся от окна. Лили почувствовала его раздражение и, словно оправдываясь, сказала:

– Ерунда получается, правда? Если только ваш человек не врет. – Голос у нее стал тихий, как будто даже испуганный.

– Вы правы. Нам известно, что вас с Гарри не было дома по крайней мере с десяти утра до полуночи. Это точно. Тогда Гарри и спрятал бумаги, которые мы ищем, и в том, чтобы найти их, вы заинтересованы не меньше нас.

Гримстер быстро подошел к Лили, взял ее за локти, поднял с кресла, их лица сблизились, тела почти соприкоснулись – он нарочно хотел вселить в нее беспокойство и страх. Загадочная сила не позволяла ей сказать правду, и раскрепостить девушку могла сила более могущественная. Лили безуспешно попыталась выскользнуть из рук Гримстера и взмолилась:

– Джонни, мне больно!

– Потерпите, – отрезал он. – Вы должны открыться мне. Вы мне симпатичны, и я хочу вам помочь. От меня вы не должны ничего скрывать. А вы скрываете. Вас же не было в доме. Вы уехали с Гарри прятать что-то.

Гримстер отвел руки, увидел, как на глаза Лили навернулись слезы. Не желая показывать их, девушка опустила голову. Гримстер вновь прикоснулся к ней, теперь с нежностью, взял за подбородок и приблизил ее лицо к своему. Впервые их связало нечто чисто плотское, на мгновение Гримстер поддался этому ощущению, но тут же овладел собой.

– Лили, зачем скрывать правду? – мягко спросил он.

– Я рассказала все, Джонни, – ответила она. – Больше ничего не знаю. Вообще не помню, чтобы садилась в машину и мы с Гарри ехали что-то прятать. Поверьте мне. – Она вдруг отвернулась от Гримстера, отстранилась от его рук и воскликнула: – Зачем продолжать? Я ничего не знаю. И знать не хочу, и деньги мне не нужны! В конце концов, в жизни есть вещи поважнее денег!

«Такая философия, – подумал Гримстер, – как раз на ее уровне, это штамп, к которому она прибегает, чтобы утешить себя или убежать от действительности».

– Как же Гарри удалось сделать из вас рабыню? – произнес Гримстер с нарочитым презрением. – Чем он вас взял? Неужели чем-то столь постыдным, что вы даже себе боитесь в этом признаться. Вы спали с ним. Вы были его содержанкой. Его вещью. Он относился к вам, как к марионетке, кукле, учил новым словам и обрывкам стихов. Натаскал и этикете, но о косметике не сказал ни слова – вы продолжали краситься, как шлюха, потому что это его забавляло. Он обучил вас манерам, умению вести беседу, выдрессировал, как собачонку, и развлекался, зная, что может делать с вами все, что заблагорассудится. Без всякой причины он скрывал от вас имена друзей. Никогда не приглашал в свою лондонскую квартиру. Оставлял в провинции – на случай, если надоест столица. Манил пальцем, и вы бежали; отсылал, запирал в машине, словно пуделя, когда шел на станцию проводить друга. Боже мой, он же играл вами, он околдовал вас – и знаете почему? Потому что в душе ваш драгоценный Гарри ни в грош вас не ставил.