Мельница - Решад Гюнтекин

Как только стало известно, что в городской управе заседает комиссия, которая раздает деньги нуждающимся, в Сарыпынар из-за реки устремились толпы людей. Это были все те же беженцы. Большинство из них по-турецки не говорили и потому не могли знать, кому именно и по какому случаю оказывают помощь. Наиболее смышленые твердили: «Кто нуждается больше, чем мы? Где еще богатырь-землетряс разрушил больше домов, чем на нашей земле?!»

Но самым удивительным во всей этой истории было то, что даже комиссия, заседавшая в городской управе, не могла определить, кому же все-таки надо оказывать помощь.

На похороны старухи, матери мясника, умершей за три часа до землетрясения, на похороны старика из Косова, умершего от гангрены, денег выдали изрядную сумму. Одной женщине, у которой во время землетрясения якобы случился выкидыш, на лечение отвалили целых двенадцать меджидие, хотя каждому было известно, что выкидыш произошел вовсе не от испуга, а от снадобья бабки-повитухи, приготовленного из спичечных головок. Почему же тогда отказывать другим беднякам? Чем хуже весь этот сброд, обреченный ютиться среди развалин, тесниться в бараках без крыш, валяться в грязи, страдать от вшей, корчиться от голода, болезней? И правда, чем эти люди хуже?

Председатель приказал закрыть двери городской управы и просителей не впускать. Иногда на балкон для увещевания собравшихся выходил Дели Кязым. Порой он говорил разумно и рассудительно, но потом, войдя в раж, произносил столь поджигательные речи, что еще больше будоражил толпу и сбивал ее с толку. Но самое неприятное — в комиссию стали поступать прошения вполне обоснованные. Один писал, что у него старуха мать упала во время землетрясения и ее разбил паралич; другой, глава многочисленного семейства, требовал денег на ремонт, потому что стена его дома дала трещину и грозила обвалом, а большая группа беженцев, размещенная в прежней жандармской казарме, жаловалась в своем заявлении на то, что в здании провалилась крыша, обрушилась лестница, и требовала проведения обследования городским врачом, инженером, квартирным надзирателем и жандармом…

Однако попробуйте установить связь между землетрясением и параличом старухи. И попробуйте дознаться теперь, когда именно появились трещины в стене дома. Что же касается жандармской Казармы, то члены комиссии превосходно помнили, что ее отдали в распоряжение беженцев в совершенно непригодном для жилья виде: стекла и рамы все были вытащены, перила повалены, лестницы сломаны.

Куда проще обстояло дело с просителями, которые заявляли, что остались без пищи и крова, и умоляли выдать денег, — им указывали на двери государственных учреждений, специально уполномоченных заниматься такими вопросами. Но на какие двери укажешь соотечественникам, у которых имеются обоснованные претензии и которые требуют обследования? Особенно если количество подписей на жалобе исчисляется десятками?..

— Я думаю, господа, один ум хорошо, а два лучше, и, если вы сочтете это удобным, я готов еще раз поговорить с каймакамом, — сказал председатель городской управы. — А пока, с вашего разрешения, я закрываю заседание — время уже позднее.

Изнывая с самого утра от скуки, бедняга так усердно ковырял бородавку на носу, что теперь она налилась кровью и распухла.

Против предложения разойтись возражал, конечно, один Дели Кязым. Он считал обсуждаемый вопрос столь важным и в то же время запутанным, что для решения его предлагал посидеть не только до вечера, но и до самого утра — достаточно лишь зажечь лампы.

— Объявляется перерыв! — категорическим тоном заявил председатель городской управы и, уложив в портфель часть прошений, вышел.

* * *

Регулярно получая донесения от Хуршида и многих других, каймакам хорошо знал, что происходит перед зданием городской управы, и понимал, что рано или поздно решением всех этих дел придется заняться ему. Поэтому, увидев председателя городской управы, он рассмеялся и церемонно провозгласил:

— Прошу вас, входите, бей-эфенди. Так и хочется сказать: «С легким паром!» У вас такой вид, будто вы только что из бани.

— Вам смешно, бей-эфенди! — Решит-бей в сердцах бросил портфель на стол. — Ваше дело — сторона, свалили все на мою голову — и еще издеваетесь.

— Да не над вами, над нашим общим положением смеюсь, — сказал Халиль Хильми-эфенди. — Не обижайтесь, ради бога… Только прошу запомнить, не я свалил это на вас, а господин мутасарриф, начальник округа…

— Вы мне про комиссию, я вам про Дели Кязыма, — раздраженно ответил председатель. — Да если бы не этот сумасшедший, разве я допустил бы такую волокиту?

— Но и его не я к вам приставил… Просто высказал свое мнение, а вы могли и не соглашаться.

— Конечно! И за Рыфата я в ответе, и за Дели Кязыма, и за все… Каюсь, виноват! Кругом виноват! И прежде всего в том, что не понадеялся на свой бедный умишко, вздумал советоваться с теми, кого считал умнее себя…

Стараясь успокоить разошедшегося председателя, Халиль Хильми-эфенди поглаживал его по плечу и вкрадчиво говорил:

— Дорогой брат! Мы же с вами люди серьезные, взрослые, уважающие друг друга. Ну что будет, если еще мы начнем ссориться — нам тогда и вовсе не вылезти из этой проклятой трясины. Давайте-ка лучше посоветуемся и попробуем найти выход… Кому-кому, а вам отлично известно положение беженцев. Из Македонии и Фракии пригнали сюда толпу несчастных, которым едва удалось спастись. Где их всех разместить? Как прокормить? Об этом никто не подумал… Вот существует каймакам, жалованье ему положено двенадцать лир в месяц, так пусть он, скотина, и думает и заботится, — все равно ему делать больше нечего!.. Просишь денег, в ответ тебе: «Иншаллах, машаллах, положитесь на волю божью!..» Просишь прислать чиновника — даже не отвечают. Пишешь вторично — молчат. Ладно, думаешь, пусть тебя отругают, пусть ответят: «Это ты кого уму-разуму учить вздумал?!» — но все же напишешь в третий раз… Или… махнешь на все рукой… Вот и с беженцами так — пошумели, пошумели, а потом видят, никто на них внимания не обращает, и замолчали — другого-то выхода нет. Упрятали этих горемык в заречные кварталы, точно прокаженных в святую обитель Караджа Ахмеда, — волосы дыбом встают, как представишь их положение… Чтобы не видеть да не знать, как они, бедняги, маются, чтобы зря не расстраиваться, лучше всего не ходить туда, закрыть на все глаза — и дело с концом! Именно в таком положении были до вчерашнего дня эти самые беженцы. Надежду всякую потеряли, затаились, притихли, но лишь только пошли разговоры, что в управе деньги нуждающимся раздают, они все, как один, поднялись. Попробуй-ка объяснить этим людям: «Вас совсем другого рода землетрясение тряхнуло…» Вот как я понимаю дело… Видите, говорю с вами откровенно… А теперь, брат мой, давайте вместе подумаем, что нам предпринять?!

В этот момент, хоть Хуршиду и было строго-насгрого приказано никого не впускать, дверь отворилась настежь, и в комнату собственной персоной пожаловал начальник жандармерии.

Ниязи-эфенди был болен с того самого злополучного дня. Еще наутро после землетрясения он хвастал каждому встречному: «Ну разве скажешь, что я целые сутки не спал, всю ночь город патрулировал? Вот мы кадие крепкие! Через все войны прошли! Нас ничем не прощибешь!..» Потом он лег поспать часика на три-четыре, однако вылез из-под перины только сегодня. Одна щека у него распухла и была подвязана полотенцем. Два дня назад, как потом выяснилось, ему вытащили коренной зуб. Однако Ниязи-эфенди не желал в этом признаваться и всем говорил, что проклятая лихорадка, которую он когда-то вывез из Македонии, опять накинулась на него. Кроме того, когда он совершал в ту памятную ночь обход городских кварталов и проходил под аркой ворот, поврежденных землетрясением, на него, по его словам, свалился камень, разбил в кровь затылок и ушиб правое плечо. Другой на его месте после такой катастрофы, отдал бы богу душу или же всех врачей на ноги поднял, жалобами замучил, а он — даже внимания не обратил. Для него это — плевое дело! Ерунда!.. Господин каймакам и председатель городской управы помнят, наверное, что он даже не заикался о своем ранении в то утро…

Так вот, узнав о бесчинствах, творящихся перед зданием городской управы, начальник жандармерии понял, что больше сидеть дома нельзя, Разве имеет он право отдыхать целых четыре дня, когда в городе происходят беспорядки?!

Ниязи-эфенди поднял руку, как бы желая успокоить в подбодрить председателя управы и каймакама. Надо было еще с ночи поставить возле большого моста двух жандармов, тогда не то что беженцы, птица не перелетела бы на этот берег.

Он язвительно усмехнулся, отчего опухшая щека его стала еще больше, и добавил:

— Да если бы я был там, разве допустил бы все эти безобразия!.. Вы же сами понимаете, господа, что в данном случае беженцы нарушили закон о запрещении собраний и разных сборищ. Я бы только издали показал им плетку, и они мигом убрались бы по своим крысиным норам… Нет, господа, не цените вы меня…