Наследники исполина - Ольга Елисеева

-- Поспешай! - время от времени слышался с облучка требовательный голос Потемкина.

-- Быстрее, барин, нельзя! Коней загоним! - бросал кучер.

"А хоть бы и загоним, - мелькнуло в голове у Екатерины. - До города недолго. Только бы не волки".

В какой-то момент справа от дороги засверкали желтые глаза, послышался отдаленный вой. До Екатерины донесся короткий щелчок. Это Потемкин проверял пистолеты. То, что он уже держал их заряженными, понравилось Като. Предусмотрительный человек. Послышался выстрел. Один. Короткий. В сторону сугробов. Видимо, волки еще не выскочили на дорогу. Громкий хлопок в морозном воздухе напугал их, звери скрылись в чаще. И опять Като похвалила Потемкина: не стал дожидаться реальной опасности, предупредил, мол, не замай.

Вдали замаячила застава. Снова, как на пути из города, они едва не снесли шлагбаум. Александро-Невская Лавра была уже близко. Они успели. На четверть часа раньше офицеров, отряженных Петром Федоровичем на поиски жены. Служивым далеко не в первую очередь пришло в голову посетить монастырь. Где уж они рыскали? Бог весть. Не у Орловых же на Малой Морской и не в "Тычке"! Впрочем, лица все были знакомые, свои преображенцы, за исключением двух голштинских капралов.

Стоя за колонной, Потемкин наблюдал, как гневная Екатерина поднимается с колен у алтаря, как окидывает презрительным взглядом командира эскорта, как насмешливо осведомляется: "Я под арестом?" А потом бросает: "И не стыдно вам, господа, отрывать бедную женщину от молитвы по покойной государыне и под караулом вести на пьяный дебош?" Он видел, как переминаются с ноги на ногу его пристыженные товарищи, которым и правда неловко было прерывать благочестивые бдения императрицы. Знали б они, где и за каким делом он ее застал!

Глава 6. ПАТРИОТКА

Князь Михаил Иванович Дашков любил свою жену. И это было смешно. Есть три категории женщин, любить которых смешно и даже предосудительно: некрасивые, умные и собственные жены. Екатерина Романовна с лихвой обладала всеми тремя пороками.

Над ним смеялись в глаза и за глаза, при дворе и дома, с самой свадьбы и еще до нее. Одни 600 томов ее личной библиотеки, кочевавшие за своей хозяйкой из Петербурга в Москву и обратно, попортили ему немало крови. Старые холостяцкие приятели один за другим исчезли из гостиной его модного столичного дома, где теперь царили Бейль, Монтескье и еще несколько, имена которых трудно давались князю на память. Их присутствие ощущалось столь осязаемо, что самому Михаилу Ивановичу порой становилось неловко, как в гостях.

Но он прощал ей, ни то по любви, ни то по слабости характера. Как простил когда-то первую выходку со свадьбой.

Перед венчанием он приехал в Москву, простить у матери благословения. Старая княгиня допустила сына к руке со словами:

-- Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет! Сколь я тебя просила: женись! женись! Уж и невесту хорошую приискала. Выбрал! Спасибо, хоть не немку.

Мать встала и тяжело оперлась о ручку кресла.

-- Правду что ли про вас говорят? Молчишь? Значит правду.

Что он мог ответить? Или врать, что встретил дурнушку где-нибудь в городе, скажем, во время вечернего моциона, когда луна вкупе с ночной тьмой придает лицу любой дамы таинственную недосказанность... Ой, не про вьюжную петербургскую луну это придумано! И не за каретой юной Воронцовой мчаться восторженным поклонникам, не к ее детской чистоте склоняться усталой душой потасканному светскому куртизану, не перед ней, наивной и неопытной, отступать циничному гвардейскому повесе. Но он-то мчался, склонялся, отступал. Правда, потом, после свадьбы. Хотя... отступал, пожалуй, сразу.

Еще три года назад молодой князь Дашков, вырвавшийся из-под маменькиной, ой тяжелой, опеки, кутил себе с друзьями-приятелями по Петербургу и после пары-тройки скандальных похождений вошел в моду. Все дни, как один, казалось, наполнены солнцем. Когда он вспоминал это время, у него возникало ощущение бесконечной гульбы и смеха. До надрыва. До радостного звона в голове. Ощущение здоровья и молодой дури. Эх, славно!

По долгу службы Михаил Иванович бездельничал при дворе, всякий раз вызывая своим появлением на дежурстве радостный переполох в стайке фрейлин, тоже недавно покинувших душную заботу мамок и немедленно пустивших по ветру все их наставления. Устав возиться с малолетними неумехами, князь Дашков, наконец, остановил свой выбор на Марии Романовне Воронцовой. Она оказалась веселого нрава, никогда не ссорилась, не имела привычки ревновать, заразительно хохотала и умела казаться дурою. К тому же Мария Романовна с детства жила при дворе и на вопросы морали смотрела как на условность. Они славно проводили время, не обременяя друг друга. К сожалению, это не всех устраивало...

Раз, насвистывая, Михаил Иванович в новеньких погонах вице-полковника лейб-гусарского полка шел по залитому августовским нежарким солнцем коридору дворца. Деревянный паркет тепло сиял, в спине у князя была блаженная ломота. Ночью он не успел выспаться и мечтал, поскорее разделавшись с поручением, завалиться дома на чистое душистое белье, а к вечеру продрать глаза - и вся карусель по новой.

На встречу ему двигалась невысокая фигурка в простом легком платье, отделанном только кружевом. Они поравнялись.

-- Доброе утро, Екатерина Романовна, - любезно улыбнулся ей князь.

Это была сестра его пассии. Гордячка и зануда.

Девушка ничего не ответила и, скроив презрительную гримасу, проскользнула мимо.

-- Не учтиво с вашей стороны, сударыня, не отвечать на приветствия, беззлобно заметил Михаил Иванович.

Младшая Воронцова обернулась.

-- Для меня гнусно здороваться с таким человеком как вы, князь, заявила она, прямо глядя ему в лицо.

От этого твердого взгляда из-под лобья Михаилу Ивановичу сделалось не по себе, хотя он ни в чем не был перед ней виноват.

-- Со мной? - Не понял князь.

Воронцова вспыхнула.

-- Если б я не была женщиной, я бы вызвала вас на дуэль! - Резко бросила она.

-- Но помилуйте, сударыня, за что? - Поразился Дашков.

-- Вы и правда настолько бесстыдны, что не понимаете меня? Или полагаете, что сделали честь нашему дому?

-- Ах, вот что! - Михаил начал догадываться. - Посылаете на мою бедную голову громы и молнии за то, что я осмелился подарить вашей сестре немного радости? Так что ж тут дурного? Она, кажется, не плачет.

Екатерина Романовна не ожидала такой наглости.

-- То, что вы называете радостями, у порядочных людей зовется бесчестьем! - Юная фрейлина была вся красна от негодования.

Дашков не знал смеяться ему или сердиться. Он впервые в жизни встречал такого отчаянного паладина дамской невинности.