Назад в СССР 2 - Рафаэль Дамиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С виду выглядит все логично и безобидно: молодая разведенная учительница встречается с женатым ухажером возраста около сорока, владельцем новой Волги и, естественно, скрывает от окружающих, в том числе и от матери, свой роман. То, что скрывает, оно понятно. Измены в СССР были сплошь и рядом, но клеймились позором. Измена могла повлиять не только на репутацию и карьеру, но и на благополучие в целом.
Особенно это касалось тех, кто зачастую являлись членами партии. Роль партии в этом вопросе была как всегда главенствующей. В практику даже вошли случаи, когда мужчин или женщин возвращали в семью под угрозой увольнения с работы и исключения из партии, если один из супругов жаловался руководству.
Дурость, конечно, но система целенаправленно воспитывала морально крепких и непоколебимых строителей коммунизма. Был даже такой раздел в “Моральном кодексе строителя коммунизма” (любопытный кстати документ, который я штудировал в библиотеке): “Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни”.
Честность — это хорошо… Если правда одна. Большинство советских граждан, конечно, осуждает измены, вслух критикуют, но смотрят “Тихий дон”, вздыхают и в глубине души завидуют такой красивой любви, хоть и на стороне.
Поэтому ничего удивительного, что после гибели Веры, ухажер испарился. У него жена, да еще и дети, наверное, и проблемы ему, вот, совсем ни к чему. На серийного убийцу человек в костюме на Волге пока не тянет. Но образ мразоты может быть очень обманчив. Потолковать с ним в любом случае надо. Только как найти? Раньше просто было. Пробил звонки и сообщения с мобильника жертвы, и вот он — круг общения тебе на блюдечке. А теперь ищи ветра в поле. Хотя, есть одна зацепка. Незнакомец на ловеласа похож. Если верить Шурочке. Склеить ее хотел, но узнал, что та работает в том же месте, что и его пассия, и вмиг испарился.
* * *
Вернувшись на работу, я прямиком пошлепал к "уркам" в восьмой кабинет. На стуле, закинув руки за голову, покачивался Погодин. На столе кружка дымящегося чая и пистолет. Вид Погодина важный и глубокомысленный. В думках весь. Даже Феликс Эдмундович с портрета, что висит на стене среди топографических карт и копий ориентировок, одобрительно смотрит на своего преемника.
— Привет, Погодин, — я уселся на стул с потрепанной седушкой из красной ткани, что стоял напротив. — Вижу, работаешь? Не сильно отвлек?
— Здоров. Говори, что хотел, — голос неспешный, с интонацией усталости от этого бренного мира, ну опер матерый вылитый, или даже целый начальник отделения.
— Год назад в сентябре убийство темное было, потерпевшая Соболева Вера Ивановна. Навскидку помнишь?
— Я тогда еще не работал.
— Знаю, что штаны в пединституте протирал.
— А может в армии служил? Откуда ты знаешь?
— В какой на хрен армии, Погодин? Ты же сам мне рассказывал, что у вас военная кафедра была, и как вас на сборы гоняли, а ты, чтобы не ездить, в больницу с диареей слег. Абрикосов забродивших нажрался.
— Ой, и правда, — опер больше не раскачивался на стуле, упоминание о диарее быстро вернуло его на землю.
Как все-таки отрезвляюще действует на людей метко брошенная ложка того, что не тонет.
— Короче, узнай по убийству подробности.
— А тебе зачем?
— Знал я Веру, — пришлось соврать. — Не ее лично, но ее мать. И сына, что сиротой остался.
— Так дело же в прокуратуре.
— Это я и без тебя знаю, ты розыскное посмотри.
— А-а-а… Ну я не знаю, это надо к начальнику угро идти, узнавать, у кого уголовно-розыскное дело. Потом с убойниками переговорить, я же имущественник, убийства — не мой профиль.
— Не п*зди, Погодин! — я готов был придушить этого “беззубого” опера. — Ты мент или почему? Вижу, что глаза хитрые, как у Попандопуло. Что хочешь? Говори сразу.
— Ну-у, поможешь еще пару краж раскрыть, как тогда на дежурных сутках? Я тогда подумаю.
— Ну точно, Попандопуло! И торгуешься также: “Это тебе, это снова тебе, это опять тебе” … Хрен тебе, а не раскрытия! Помогать, Погодин, надо учиться бескорыстно. Чтобы быть кристально бедным.
Я демонстративно фыркнул и поморщился. Развернулся, собираясь решительно якобы уходить.
— Да погоди, Андрюха, я же пошутил! УРД у меня. Только оно секретное.
— Как у тебя? Ты же кражами занимаешься?
— Так на меня, как на самого молодого свесили все громкие темнухи прошлых лет. На Федя, разбирайся.
— Тебя, что Федей зовут?
— А ты что, не знал?
— Да знал, конечно. Тоже шучу.
Погодин открыл сейф и достал оттуда пухлую папку с потрепанными краями:
— Вот, смотри. Только никому ни слова, что я тебе показал. Это ж с грифом. — он привычно сбился на веский тон.
Я полистал папку. Ничего особенного. План мероприятий, версии. Стандартные справки о проделанной работе, сколько лиц отработали, что сделали. Подробно, вплоть до того, сколько людей дактилоскопировали. Все в одну кучу свалили, для пухлоты отчетности, так сказать.
— Ты сам-то хоть вникал? — я с укоризной посмотрел на Погодина. — Дело уже три месяца не обновлялось. Последняя справка датирована июнем.
— А я что? Разорваться должен? У меня работы воз и три вагона.
— Вижу, как ты работаешь. Чаи гоняешь, да на стуле качаешься.
— А ты что, начальник мой? И откуда ты вообще разбираешься в материалах оперативных? Ты же простой эксперт?
Я уж не стал говорить Погодину, что даже не эксперт. Как-то рассказывал ему о своей должности заведующего фотолабораторией, но он мимо ушей пропустил, часто так делает.
— Я, Федя, в работу просто быстро вникаю, приглядываюсь, что да как. К нам в отдел много сотрудников опытных с других служб захаживает. Общаюсь с ними, а не сижу в кабинете на неустойчивом стуле…
— Ну да, не читал я дело. Все равно висяк. Сам знаешь, если по горячим или в течение недели убийство не раскрыли, то шансов дальше — мизер остается.
Я полистал папку. Никаких упоминаний о белой Волге, ухажере и прочих
