Наше падение - Роберт Кормер

Или все это было притворством? «Все ради семьи…»

— Ты должна вернуться, Керен. Пока ты это не сделаешь, ничего не вернется на круги своя. Мы продолжаем жить в том же доме, но все порознь. Мы больше не семья.

Это была правда, и Джейн с ужасом с этим согласилась. Все были столь вежливы и милы друг к другу: «Передай, пожалуйста, соль… Какая замечательная блузка, Джейн… Прекрасный табель, Арти…» — что уже совсем не напоминало старые добрые времена, когда в семье все спорили, будь то о времени, когда нужно возвращаться домой, чтобы не быть наказанным, о посредственных оценках в табеле, присланном из школы по почте, о том, кто одел и чей свитер. Теперь все обращались друг с другом так, будто каждый был сделан из стекла, будто рассыплется на мелкие осколки от чуть более грубого слова.

Джейн так и не вошла в палату, оставив мать одну с ее печальным монологом. Вместо этого она вернулась обратно в часовню.

Бадди вскрыл письмо, которое на самом деле письмом не было. Он не стал разрывать конверт, а лишь аккуратно надрезал край кухонным ножом, делая это не спеша, чтобы оценить на вес содержимое. На самом деле он знал, что лежит внутри — чек, который отец высылал ему раз в неделю. Двадцать пять долларов. Что было вдвое больше, чем Бадди получал на карманные расходы, когда отец жил с ними. В конверте не было больше ничего, и Бадди всегда делал вид, что не разочарован. «Да ну его», — пробормотал он, смяв конверт и отбросив его в сторону. «Да все это к… и чек тоже».

Почему каждую неделю он надеялся, что кроме чека в конверте будет какая-нибудь записка от отца? Он был бы рад нескольким словам, написанных нелепым почерком на обрывке мятой бумаги. Но в конверте были только деньги. Двадцать пять долларов. Этого хватало на выпивку. Но… но что? Он не знал.

Отец не обещал, когда появится дома. Он поспешно, впопыхах складывал одежду, хмурясь и почесываясь, если что-то было ему слишком мало. Он продолжал повторять: «Извини. Извини за то, что причинил тебе, Бадди». Он бросал в чемодан каждую рубашку, сминая ее, чтобы сберечь в нем место. «Расскажи Ади, как мне жаль об этом». Ади отказалась с ним разговаривать. Она заперлась в комнате и не открывала, если он пытался к ней войти.

— Каждую неделю я буду посылать вам деньги. Извините за то, что это будет в письме…

«Извините… простите… мне жаль…»

— Разве мы не будем иногда собираться все вместе? -

спросил Бадди.

— Конечно, обязательно, — ответил отец, продолжая упаковывать вещи. Это не звучало убедительно и больше было похоже на «нет, никогда». Наблюдая за тем, как отец застегивал разбухший чемодан, Бадди понял, что всю прожитую жизнь он провел под одной крышей с человеком, которого вовсе не знал. Отец для него всегда был «Отцом». С заглавной «О». Он делал все, что должен был делать отец: уходить на работу и возвращаться к ужину домой, бросать Бадди мяч на заднем дворе, чтобы тот отбивал его битой, и ходить с ним и Ади в церковь или на салют в День Независимости, дремать и просыпаться от собственного храпа с большими от удивления глазами, не осознавая, где он находится. Он ненавидел сидеть за рулем: в дальних поездках, если он ехал со всеми, за рулем всегда была мать. «Мой дремлющий мальчик», — нежно и любя она называла его.

От былой нежности не осталось и следа. Брошенная мать, и чек на двадцать пять долларов в конверте. Был отец и сплыл.

Дважды он звонил отцу в офис и слышал много всяких «Извини, я занят… Может, на следующей неделе… Я тебе позвоню…»

Он так и не позвонил, но чеки продолжали приходить. Чеки, в которых было то, на что можно было что-нибудь купить выпить — покрепче, чтобы легче было не вспоминать об отце.

И вот он разглядывал еще один чек, с той же подписью, которую когда-то он видел у себя в табеле в подтверждение того, что родители с успеваемостью сына ознакомлены. Мать расписалась у него в табеле на прошлой неделе. Вдруг придя в ярость, он подумал: «Ведь, можно отослать ему чек обратно. Пусть знает, что за деньги меня не купить».

Бадди не заметил, как письмо оказалось на столе у матери в комнате. В его руках была шариковая ручка. На конверте он написал имя отца и адрес конторы, в которой тот работал. Разорвав еще один лист писчей бумаги, лежащей тут же, на столе, он еще раз попытался что-нибудь написать. Взвесив все, что он хотел высказать, он решил, что вернувшийся чек уже сам по себе расскажет о многом. В ящике стола он нашел небольшой блокнот с тиснеными страницами, вырвал одну из них и вложил в конверт, затем облизал клейкий край клапана и аккуратно расправил пальцами. Взглянув на письмо еще раз, он с облегчением вздохнул: «Лучше что-нибудь сделать, чем бездействовать».

Он заглянул в кошелек: там лежали три мятые однодолларовые купюры. Покупать алкоголь в его возрасте было не только противозаконно, но и не по карману. Гарри познакомил его с одним бездомным, околачивающимся в центре города. Бродяги называли его «Мякишем». Он был небрит, с мутными глазами, повсюду таскал за собой тележку из супермаркета. Она была переполнена старым тряпьем, картонными коробками. Что в них было, Бадди даже не пытался узнать. Когда Мякиш с кем-либо разговаривал, то он выплевывал слова и вяло перемещался с места на место. При всем этом в своем деле Мякиш был преуспевающим бизнесменом. Независимо оттого, что было в бутылке, он продавал ее за пять долларов. Когда Бадди подходил к нему, то Мякиш вяло оценивал подлинность купюр, а затем, будто фокусник, неизвестно откуда извлекал бутылку спиртного. Даже, если Бадди спрашивал маленькую пинтовую бутылку, предлагаемую в ликерных магазинах, как подарочную добавку к более крупной покупке за цену ниже четырех долларов, то Мякиш сдачу не возвращал, что подталкивало Бадди покупать у него бутылку в четверть галлона за пять долларов.

В результате ему приходилось рассчитывать на отцовские двадцать пять долларов. К этому добавлялись еще двадцать пять долларов, которые давала ему мать, чего, могло бы показаться, уже было более чем достаточно. Но на самом деле, у него ежедневно уходила немалая сумма на всякие неизбежные мелочи, плюс ко всему школьные обеды и дополнительные расходы, когда он оказывался в компании вместе с Гарри и его дружками.

Следующие два дня он носил конверт с чеком во внутреннем кармане куртки. Подойдя к очередному почтовому ящику, он останавливался и задумывался о содержимом конверта, будто взвешивал его на ладони. В конце концов, он так и не отправил чек. Почему бы отцу не платить за свою свободу? Почему бы не получать от него деньги, пусть немного — столько, сколько он уже платит? Двадцать пять долларов — это была небольшая цена.

По рукам.

Авенжер был поражен той легкости, с которой ему давались убийства, и тому, как уже дважды вышел из воды сухим. И каждый раз он извлекал из этого все новые и новые уроки. Во-первых, когда он убивал Вона Мастерсона, он многое узнал о важности мотива (или о его недостатке). Второе, что он усвоил, это осознание того, что для убийства ему не обязательно было иметь при себе оружие, такое как пистолет или нож. Конечно, ему была нужна удача, выверенный момент, не упущенная возможность, ко всему еще и терпение, чтобы дождаться подходящего случая. Когда ему было нужно совершить убийство во второй раз, то возможность представилась сама. Он даже не был до конца убежден, что в том убийстве была необходимость. Еще один урок состоял в том, что все время нужно было быть на стреме, в готовности и использовать наиблагоприятнейший из случаев, если их представилось несколько.

То, что произошло с дедушкой.

В тот субботний день он не собирался убивать своего дедушку. Конечно, он был вынужден проявлять осторожность, обходить его. Он боялся множества вопросов о пистолете. Один или два раза в неделю дедушка приходил в дом к Авенжеру и его матери, которая уже несколько лет страдала от одиночества. Отец Авенжера уехал из города (это было очень давно). Он не попрощался и даже не оставил записки. Мать долго не могла поверить, что такое может быть. Он исчез, оставив их и увлекшись какими-нибудь грязными играми, или был случайно убит. Она верила в то, что тот просто лишился памяти.

Она представляла себе (и Авенжер тоже), что он где-то бродит по свету, пытаясь найти свой дом. Его фотография стояла на телевизоре, и лицо отца периодически зажигалось в сознании Авенжера. Он искал отца каждый день, вглядываясь в лица всех проходящих мимо него по улице прохожих, но пока он его не нашел.

Когда к ним приходил дедушка, то он приносил с собой что-нибудь вкусное и цветы для матери. Ее он всегда называл «дочкой», хотя дочерью она ему не была. Они сидели и смотрели телевизор — любую «мыльную оперу», которая на тот час была в эфире. А затем, приглушив звук телевизора, они вдвоем сидели и слушали дедушкины рассказы о его службе в полиции, о разных приключениях, случавшихся с ним, когда он патрулировал улицы, и о Донни — об отце Авенжера, когда тот был еще маленьким.