Грифон - Альфредо Конде

Шан де Рекейшо выслушивал новости доверчиво и жадно, как человек, живущий на краю земли, далекий от интриг и сплетен, оторванный от событий, определяющих ход истории, не причастный к решениям, которые, в числе прочего, оказывали влияние и на дела в его родной, отрезанной от всего мира стране. Тот факт, что Бенито Ариас навлек на себя гнев иезуитов, что его заподозрили в иудаизме, поскольку он привел древнееврейские тексты по рукописям раввинов, казался галисийскому врачевателю таким далеким от его собственных забот и устремлений, намного более простых и насущных, возможно более прозаических и, совершенно определенно, более нужных. То, о чем говорил Посланец, было чуждо Галисии. С приостановкой потока паломников прекратилось и всякое общение с Европой, ведь это был единственный оставшийся свободным путь. Запертая в своем атлантическом тупике, обращенная к морю, теснимая к нему могучими внешними силами, Галисия сохранила язык, связывавший ее с латинской Европой, и душу, которая мягко опускала ее в густой туман божественных океанских глубин, в волшебное лоно тихих дождей и серых морских вод. Море влекло ее на север, а язык — на юг, и когда обрывался путь в Европу, называемый Дорогой Сантьяго, то неизбежно наступал застой, и только морем могло прийти сюда живое дыхание, прилететь по ветру или приплыть на кораблях, но обязательно морем. Шан де Рекейшо слушал Посланца. Какими далекими представлялись ему все эти битвы! Лепанто [39], Сен-Кантен [40], раздел Фландрии и множество других событий казались чем-то совершенно оторванным от реальной жизни. Разве что судьба Хуана де Марианы [41] разбудила в нем некоторое любопытство, но не потому, что он выступил в защиту Бенито, а из-за его книги — ее признали бунтарской и предали огню в Париже, где правил король Франциск, а самого автора трактата «De Rege et Regis Institutione» [42] отдали под суд и приговорили к заключению в монастыре. Вообще Испания мало интересовала Шана де Рекейшо, если вся она сводилась к восьми прелатам и девяти теологам, представлявшим ее на Тридентском соборе и обвиненным Инквизицией; если Инквизиция не оставляла в покое профессоров и писателей, ученых и художников, то лучше молчать и ждать, что принесут новые времена. «Никаких перемен в годину скорби», — советовал Игнасио де Лойола [43], а времена были воистину скорбными для Шана де Рекейшо, который, сам не решаясь менять их, ничего не делал, чтобы помешать изменениям.

«Да ну их всех со всеми их делами, — сказал он Посланцу в какой-то миг этой прекрасной ночи, располагавшей к откровенности, — пусть все они перебьют друг друга, пусть сгорят заживо! Ну что же это такое: Фрай Луис [44] в интригах, Тересу де Авила [45] подвергают публичному допросу; Фрай Хуан де ла Крус [46] прошел через суды Севильи, Толедо и Вальядолида; Хосе де Каласанс [47] в тюрьме; против Игнасио де Лойолы, Франсиско де Борхи [48] и Хуана де Риберы возбуждены судебные дела; пусть все они поубивают друг друга, а нас пусть оставят в покое, мы ведь ни с кем не связываемся!»

В чем-то это было справедливо, и Посланец молча согласился; ему не хотелось признаваться вслух, что во время своих странствий он уже устал выслушивать разговоры о суевериях и язычестве королевства Галисия, а Шан де Рекейшо, напротив, обвинял иноземцев в религиозном фанатизме и нетерпимости, из-за которых в их странах текли целые реки крови; но здесь им не течь никогда, как бы они этого ни добивались. Он хорошо знает свою Галисию — она невозмутима и чужда крайностям. Посланец повернулся, и рукоять его шпаги блеснула, когда ее нежно коснулся свет луны, к тому времени уже такой яркий, что из окна были видны даже горы за часовней Святой Сусанны, которая, казалось, покоилась на кронах дубов.

Друзья решили, что пора спать; через несколько часов в Приюте возобновится жизнь, и надо хоть немного отдохнуть. Шан де Рекейшо растолкал служанку и велел ей принести одеяло для Посланца, решившего провести остаток ночи здесь, у огня, и покинуть Приют ранним утром. Он был уверен, что Шан де Рекейшо не расскажет, кому не следует, об их детстве в Компостеле и о его галисийском происхождении, пока для этого не настанет подходящий момент.

Лоуренсо Педрейра провел беспокойную ночь. Посланец так и не появился в его доме, и он долго бодрствовал; наконец, устав от бесполезного ожидания, решил пойти спать. Уже лежа в постели, он еще какое-то время не мог заснуть из-за яркого света луны, заливавшего его комнату, и радовался тому, что на нее постепенно наплывают легкие облачка, приглушая ее нестерпимый блеск; наконец, несмотря на лунный свет и беспокойство по поводу безопасности представителя Инквизиции, он все же заснул глубоким и сладким сном даже ранее, чем мог предположить.

Проснувшись, он тут же встал и вновь убедился в отсутствии своего гостя. Он спустился в конюшню — лошадь была в стойле; по всему было видно, что ночью на ней не ездили, и тревога Лоуренсо усилилась. Решив сообщить об исчезновении Посланца, он отправился в собор.

Он вошел в него через врата Платериас, привычно бросив взгляд на изображение неверной жены, держащей в руках череп своего любовника. «Эрос и Танатос[49]», — произнес про себя, как обычно, каноник, не уверенный в правоте своего утверждения, но в глубине души убежденный, что эти два понятия — любовь и смерть — тесно связаны и что одно порождает другое, хотя его старшие наставники придерживались иного мнения. Что общего могло это иметь с победой Христа над грехом и смертью? Да, эта скульптура — на том же фронтоне, где представлены сцены искушений Христа. Так что же? Разве святой Августин не советовал в свое время послушницам, чтобы они, моясь обнаженными в бане, не принимали непристойных поз, но, будучи в чем мать родила, вели себя стыдливо и скромно, дабы не возбуждать тех, кто разделяет с ними наслаждение водой, ласкающей чистые юные, пышущие здоровьем тела? «Христос не мог быть гонителем, это исключено», — размышлял Лоуренсо Педрейра, каноник из Компостелы, войдя в храм и на мгновение забыв о срочности приведшего его сюда дела; ему вдруг пришли на ум разноречивые сведения о Присцилиане [50], галисийце, ратовавшем за смешанные монастыри и обезглавленном уже тысячу лет назад. «Нет, Христос не может быть гонителем», — повторил он про себя еще раз и вошел в Большую капеллу, где увидел своего гостя, — тот сидел возле Святого Послания, в месте почетном и безопасном, предоставленном инквизиторам по воле не так давно скончавшегося Архиепископа Франсиско Бланко, которому, хоть он был кастильцем и сторонником Святой Инквизиции, пришлось-таки столкнуться с этими людишками из Вальядолида, желавшими насадить в древнем королевстве Галисия такую инквизицию, которая никогда в нем бы не прижилась.

Инквизитор сидел, опершись локтями о колени, положив голову на руки и закрыв лицо, так что трудно было понять, спит он или предается размышлениям. Почувствовав рядом с собой движение, он обернулся и встретил выжидательный взгляд священника.

— Вы сегодня не ночевали дома?

Каноник сел рядом, умолкнув в ожидании ответа, которого так и не последовало. Через некоторое время он вновь заговорил, будто желая снискать расположение Посланца:

— Вам уже известно, что Декан распорядился, чтобы я, если Вы не возражаете, сопровождал Вас в поездке по королевству?

Посланец кивнул и продолжал молчать; наконец он повернулся к канонику и произнес тихим голосом:

— Мне нужен судебный пристав и нотариус, которому можно доверять.

Лоуренсо Педрейра улыбнулся, ничего не понимая:

— Ну так возьмите их.

Посланец тоже улыбнулся:

— Я привык путешествовать один: мне так легче; поэтому скажи сеньору Декану, чтобы он сам назвал тех двоих, что поедут с нами. Мне не важно, сопровождали они уже представителей Инквизиции или нет, но в отсутствие Архиепископа пусть их назначит мне Декан.

— Где вы сегодня спали?

— Я не спал.

Ни один мускул не дрогнул на лице каноника, и он как бы нечаянно проронил:

— Странный Вы все-таки человек.

Они прослушали обедню, а затем вышли на улицу через врата Рая, расположенные на северном фасаде собора под изображением женщины со львом, женщины с гроздью винограда в руках, а также под фигурой с петухом и змеей, представляющей василиска. Они вошли в собор через южные врата, а вышли через северные, пройдя таким образом путь, который если и не ведет от Адама к Христу, то, во всяком случае, пролегает между Евой и Марией; путь страны, хранящей храм Компостелы; путь людей, заботящихся о нем; путь, проложенный среди прекрасных зеленых гор, скрывающих твердость камней, образующих их.

Обо всем этом беседовали они за долгим обедом в доме Декана; но за теургическими рассуждениями таилась изощренная игра понятий, позволявшая принимать или отвергать всю не востребованную временем философию. Когда подали лосося из реки Ульи, которого предлагалось запивать вином из долины Сальнес, Декан объявил, что он принимает в своем доме и за своим столом не просто Посланца Инквизиции, но своего друга, сына своего друга и сына этой земли; и тут Лоуренсо Педрейра, возблагодарив Господа, удовлетворенный таким оборотом дела, спокойно принялся за еду: он очень проголодался, вышел из дому не позавтракав, да и потом не съел ни кусочка, а ведь это было совершенно необходимо его молодому сильному телу.