Капитал и идеология - Томас Пикетти

степени я также буду использовать язык математики и статистики. Например, я буду часто ссылаться на децили и процентили при обсуждении неравенства доходов, богатства или образования. Мое намерение не состоит в том, чтобы заменить классовую войну войной между децилями. Социальные идентичности всегда гибкие и многомерные. В каждом обществе различные социальные группы используют естественный язык для обозначения профессий и занятий и определения квалификации, ожиданий и опыта, связанных с каждой из них. Нет замены естественному языку, когда речь идет о выражении социальной идентичности или определении политической идеологии. Точно так же нет замены естественному языку, когда речь идет об исследованиях в области социальных наук или размышлениях о справедливом обществе. Тех, кто считает, что однажды мы сможем положиться на математическую формулу, алгоритм или эконометрическую модель для определения "социально оптимального" уровня неравенства, ждет разочарование. Этого, к счастью, никогда не произойдет. Только открытое, демократическое обсуждение, проводимое на обычном естественном языке (или, скорее, на нескольких естественных языках - это не маловажный момент), может обещать уровень нюансов и тонкостей, необходимых для принятия решений такого масштаба.

Тем не менее, эта книга в значительной степени опирается на язык математики, статистические ряды, графики и таблицы. Эти инструменты также играют важную роль в политических дискуссиях и исторических изменениях. Однако стоит еще раз повторить, что статистика, исторические данные и другие количественные показатели, представленные в этой книге, являются несовершенными, временными, предварительными социальными конструктами. Я не утверждаю, что "истину" можно найти только в цифрах или уверенность только в "фактах". На мой взгляд, основная цель статистики - установить порядки величин и сравнить различные и, возможно, отдаленные периоды, общества и культуры настолько осмысленно, насколько это возможно. Идеальное сравнение обществ, удаленных в пространстве и времени, никогда не возможно. Однако, несмотря на радикальную уникальность каждого общества, попытки сравнения могут быть небезосновательными. Например, имеет смысл сравнить концентрацию богатства в США в 2018 году с концентрацией богатства во Франции в 1914 году или в Великобритании в 1800 году.

Безусловно, условия, в которых осуществлялись права собственности, были разными в каждом случае. Соответствующие правовые, налоговые и социальные системы во многом различались, как и категории активов (земля, здания, финансовые активы, нематериальные блага и так далее). Тем не менее, если осознавать все эти различия и не упускать из виду социальные и политические условия, в которых создавались исходные документы, сравнение все же может иметь смысл. Например, можно оценить долю богатства, которой владеют 10 процентов самых богатых и 50 процентов самых бедных в каждом из этих трех обществ. Историческая статистика также является лучшей мерой нашего невежества. Цитирование данных всегда выявляет необходимость в дополнительных данных, которые обычно не могут быть найдены, и важно объяснить, почему это невозможно. Тогда можно четко определить, какие сравнения возможны, а какие нет. На практике некоторые сравнения всегда имеют смысл, даже между обществами, которые считают себя исключительными или настолько радикально отличаются от других, что учиться у них невозможно. Одна из главных целей исследований в области социальных наук - выявить возможные сравнения, исключив при этом невозможные.

Сравнение полезно, поскольку оно позволяет извлечь уроки из различного политического опыта и исторического пути, проанализировать влияние различных правовых и налоговых систем, установить общие нормы социальной и экономической справедливости и создать институты, приемлемые для большинства. Ученые-социологи слишком часто довольствуются утверждением, что каждая статистика - это социальная конструкция. Это, конечно, правда, но на этом нельзя останавливаться, потому что так поступать - значит оставлять ключевые дебаты, например, по экономическим вопросам, другим. В основе своей это консервативная позиция или, во всяком случае, позиция, которая выдает глубокий скептицизм в отношении возможности извлечения уроков из несовершенных исторических источников.

Многие исторические процессы социальной и политической эмансипации опирались на статистические и математические построения того или иного рода. Например, трудно организовать справедливую систему всеобщего избирательного права без данных переписи населения, необходимых для проведения границ округов таким образом, чтобы обеспечить каждому избирателю одинаковый вес. Математика также может помочь, когда речь идет об определении правил преобразования голосов в решения. Фискальная справедливость невозможна без налоговых графиков, которые опираются на четко определенные правила, а не на дискреционные суждения сборщика налогов. Эти правила, в свою очередь, вытекают из абстрактных теоретических понятий, таких как доход и капитал. Их трудно определить, но без них трудно заставить различные социальные группы пойти на компромисс, необходимый для разработки приемлемо справедливой фискальной системы. В будущем люди могут осознать, что справедливость в сфере образования невозможна без аналогичных концепций, позволяющих определить, являются ли общественные ресурсы, доступные менее привилегированным группам, по крайней мере, эквивалентными тем, которые доступны привилегированным (а не заметно уступающими, как это происходит сегодня в большинстве стран). При осторожном и умеренном использовании язык математики и статистики является незаменимым дополнением к естественному языку, когда речь идет о борьбе с интеллектуальным национализмом и преодолении сопротивления элиты.

Краткое содержание книги

Остальная часть этой книги разделена на четыре части, включающие семнадцать глав. Первая часть, озаглавленная "Режимы неравенства в истории", состоит из пяти глав. Глава 1 - это общее введение в то, что я называю тернарными (или трифункциональными) обществами, то есть обществами, состоящими из трех функциональных групп (духовенство, дворянство и третье сословие). Глава 2 посвящена европейским "обществам порядка", основанным на равновесии между интеллектуальной и воинской элитами и на специфических формах собственности и властных отношений. Глава 3 рассматривает появление общества собственности, особенно в символическом разрыве Французской революции, которая попыталась установить радикальное разделение между правами собственности (теоретически открытыми для всех) и регальными правами (отныне монополия государства), но столкнулась с проблемой постоянного неравенства богатства. В главе 4 рассматривается развитие гипернегалитарной формы общества собственности во Франции XIX века (вплоть до кануна Первой мировой войны). Глава 5 изучает европейские варианты перехода от трифункциональной к проприетарной логике, фокусируясь на британском и шведском случаях. Это проиллюстрирует разнообразие возможных траекторий, а также важность коллективных мобилизаций и поможет нам понять влияние политических и идеологических различий на трансформацию режимов неравенства.

Вторая часть, озаглавленная "Рабское и колониальное общества", состоит из четырех глав. В главе 6 рассматривается рабовладельческое общество, самый крайний тип режима неравенства. Я уделяю особое внимание отмене рабства в XIX веке и видам компенсации, предлагаемой рабовладельцам. Это поможет нам оценить силу квазисвященного режима собственности, существовавшего в этот период, который оставил свою печать на мире, в котором мы живем сегодня. Глава 7 рассматривает структуру неравенства в пострабовладельческих колониальных обществах, которые, хотя и были менее экстремальными, чем вытесненные ими рабовладельческие общества, тем не менее, также оказали глубокое