Три метра над небом. Я хочу тебя - Федерико Моччиа

Портье, мужчина лет шестидесяти, добродушный толстяк, приходит мне на помощь:

— Синьорина ждет Вас. Номер двести два, второй этаж.

Мне хочется спросить его, откуда ему известно, что я иду именно к ней. А если я просто хотел узнать, есть ли свободный номер, или еще что-нибудь? Например, просто задать вопрос. Но понимаю, что лучше ничего не говорить.

— Спасибо.

Он смотрит мне вслед. Слегка улыбается, вздыхает, покачивает головой. То ли завидует Еве, то ли вздыхает о прошедшей жизни, полной радостей и приключений. Я поднимаюсь по лестнице. Номер 202. Останавливаюсь перед дверью и стучу.

— Это шампанское? — подходя к двери, спрашивает она насмешливым голосом.

— Нет, пиво.

Открывает дверь.

— Привет, заходи.

Она два раза целует меня в щеки. Двигается она неторопливо, немного по-другому, чем в самолете, — гораздо мягче. Совсем по-другому. Волосы у нее распущены.

— Кроме шуток, хочешь что-нибудь выпить? Я могу заказать снизу.

— Да. Я уже сказал: пива.

— Ну пиво-то есть в холодильнике.

Она указывает на маленький холодильник в противоположном углу номера. Я подхожу к нему и достаю пиво. Оборачиваюсь: она уже сидит на диване. Раскинутые руки лежат на подлокотниках и подушке. Ноги на полу, колени плотно сжаты.

— Я вся на взводе. Ходила по магазинам, как ты мне посоветовал.

— Ну и как?

— Классно. Купила ночную рубашку и чудесный комплект необычного синего цвета, «пастельно-синего», как я его назвала. Тебе нравится?

— Очень.

Она улыбается, наклоняется вперед, усаживаясь ровно.

— Хочешь посмотреть, как они на мне сидят?

Она живая, внимательная, веселая. И все время улыбается. Смотрит на меня пристально. Немного лукаво. Наверное, хочет произвести впечатление, показать, какая она изысканная и все такое. Если это вызов, я принимаю его.

— Конечно, хочу.

Она берет пакет. Смотрит на меня, щурится и, развеселившись, уходит. И я знаю, что она хочет услышать.

— Куда ты?

— В ванную. А ты что подумал? — и она закрывает за собой дверь, улыбаясь последней улыбкой из своего арсенала: — Но я скоро вернусь, жди.

Я только допил пиво, как она выходит из ванной. Это она. Ева.

— Ну как я?

На ней прозрачная ночная рубашка, которая обтекает тело как морская волна, такая тонкая, что мне слышится шум моря. Рубашка синевато-коричневого цвета. Пастельно-синего, как она сказала. Волосы причесаны. Даже улыбка, кажется, стала другой.

— Красивая. Очень. Если это ночная рубашка… то хотелось бы и комплект посмотреть.

Ева смеется. Затем выражение ее лица меняется и она подходит ко мне профессиональной походкой. Она снова становится стюардессой.

— Вы звонили? Что желаете?

Мне на ум не приходит ничего остроумного, кроме разве что: «Как бы сказала та синьора: „тебя, кнелька“». Но мне кажется, это не то. И я ничего не говорю.

Но она ждет ответа. Подходит вплотную. И мне снова вспоминается песня «Нирваны»: «If she ever comes down now…»

— Ну так что же вы желаете?

— Раствориться в твоем пастельном.

Это ей нравится. Ева смеется. Оценила мою шутку. Она решает, что немедленно даст мне в нем раствориться. Целует меня. Потрясающе, спокойно, мягко, долго. Немного играет с моей нижней губой, покусывает ее, слегка захватывает губами. Потом неожиданно отпускает меня. Стараюсь этим воспользоваться.

— Я тебе кое-что привез.

Впрочем, спешить некуда. Посадка не предусмотрена. Во всяком случае, сейчас. Я встаю и беру пакет. Она с удивлением смотрит на меня. Ее соски видны сквозь легкие складки ночной рубашки. Но я не хочу терять время. Открываю пакет у нее на глазах.

— Вот это да! Две дольки арбуза!

— Я взял их у одного друга возле моста Милвио. Я не видел его сто лет, и он мне их подарил.

Даю ей одну дольку.

— У него самые лучшие арбузы в Риме.

После твоих, хочется мне добавить. Но эта шутка была бы еще хуже, чем первая. Она грызет арбуз и тут же пальцем снимает капли сока, который ползет у нее по губам, и слизывает его, чтобы не потерять ни капли. Я смеюсь. Да. Спешить некуда. Я надкусываю свой арбуз. Он свежий, сладкий, вкусный, пористый, не мучнистый. Ева все еще ест. С удовольствием. Мы поедаем свои куски с улыбкой, глядя друг на друга. Это становится почти состязанием. У нас в руках остаются розоватые полумесяцы. Мы продолжаем жевать. Сок ползет по подбородку. Она откладывает свою корку на стол и, не вытирая рот, снова меня целует.

— Теперь ты мой арбузик, — она кусает меня за подбородок и облизывает вокруг рта, слегка задерживаясь на моей щетине. Она настроена решительно, ее разбирает желание, ей весело. Она стала настоящей женщиной. — Знаешь, я хотела тебя в самолете и сейчас хочу.

Я не знаю, что ответить. Мне немного странно слышать ее слова. Молча смотрю на нее, она улыбается.

— Впервые в жизни я с пассажиром.

Спокойно вынимаю из кармана телефон. Я подумал о том, что он может невпопад зазвонить, и выключаю звук. Судя по тому, как идут дела, теперь понятно, что это самый лучший подарок, который Паоло мог бы мне преподнести.

— А ты — единственная стюардесса, по которой я скучал.

Она делает вид, что хочет дать мне пощечину. Я на лету хватаю ее руку и нежно целую. Она протестует, делает вид, что сердится, фыркает.

— И еще ты самый сочный арбуз в моей жизни.

Она радостно улыбается и освобождается из моих рук. Сидит на диване со скрещенными ногами. Решительная, бесстыдная, дерзкая. Она просовывает руку мне в брюки. Медленно, нежно. Она знает, куда. И я знаю. Она смотрит мне в глаза с вызовом, без стыда. Я смотрю на нее, не помогая ей, и улыбаюсь. Тогда она притягивает меня к себе, полная желания и страсти, и крепко обнимает за плечи. И я отдаюсь ее порыву. Я растворяюсь в этом пастельно-синем, я опьянел от сладкого, в том числе и арбуза.

9

А где-то вдалеке, на улице Аурелиа, не доезжая Фрегене, стоит Кастель-ди-Гвидо. Это старый заброшенный замок, наскоро декорированный заново. Пятьдесят оформителей два дня подряд расписывали его стены. Пять огромных консолей, подвешенных на потолки, оборудованы самыми разнообразными лампами, способными в один миг осветить помещение дневным светом. Двести ламп по 100 киловатт призваны освещать гулкие гостиные замка, на стенах которого старинные фрески, выцветшие за столетия; фрески есть даже в подвалах. Пять тысяч свечей, расставленных повсюду: в залах и в саду. И в довершение — два грузовика, наполненных матрасами, еще затянутыми целлофаном. Все правильно, ведь никогда не знаешь, как пойдет… И все эти «как пойдет» должен предусмотреть он, Алехандро Барберини. Это его вечер. На его двадцатилетие отец подарил ему черную карту «Dinners»[8]. Можно ли лучше отпраздновать это событие? 200 000 евро, немного усилий и — вуаля! Все готово. И, конечно же, Джанни Менджони никак не мог упустить такой случай. Именно он взял в свои руки организацию вечеринки. Он заказал больше тысячи бутылок алкоголя и триста шампанского, сорок пять пластиковых ведерок со льдом и двадцать официантов. Да и стоит ли скромничать? Себе он, за одну лишь организацию, попросил выписать чек в 30 000 евро. И обналичить. «С этими аристократами никогда не знаешь, сегодня они богаты, завтра — нет», — сказал он бедному Эрнесто, который на самом деле и занимался всеми организационными вопросами. Для Эрнесто же, получившего 1800 евро, это была каторжная работа, длившаяся больше месяца. Но для него эти 1800 —манна небесная. Он хочет сразить наповал красавицу Мадду. Они уже месяц встречаются, а она не дает до себя дотронуться. Но уж сегодня вечером все пойдет как по маслу. Он купил ей курточку, которая так ей нравится. 1000 евро улетели на куртку из розовой кожи, но если ей это в радость, ничего больше ему и не надо. Он спрятал пакет в машину, и после этой вечеринки, уже на рассвете… впрочем, как будет, так и будет… По крайней мере, улыбку на ее лице он точно увидит. Ту улыбку, которая покорила его, до того покорила, что он решил взять Мадду в помощницы — в том числе и на этот вечер. И «всего лишь» за 500 евро. Короче, если все пойдет хорошо, в конце этого вечера Эрнесто положит себе в карман только 300 евро, но взамен получит нечто, не имеющее цены. Ради иных счастливых моментов можно пожертвовать и кошельком.