Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I - Дэн Абнетт

— Тогда приступим, — кивнул Абаддон. — Назовем имена остальных.

Торгаддон наклонил голову и произнес девять имен. Со времени основания Морниваля в этот неофициальный союз вступили всего двенадцать человек, и трое из них присутствовали при этой церемонии. Локен должен стать тринадцатым.

— Кейшен. Минос. Берабаддон. Литус. Сиракул. Дерадэддон. Караддон. Джанипур. Сеянус.

— Погиб со славой, — в один голос произнесли Абаддон и Аксиманд. — Морниваль оплакивает его. Долг исчезает, когда приходит смерть.

Связь, которую сможет разрушить только смерть. Локен размышлял над словами Абаддона. Каждому из космодесантников рано или поздно грозила смерть. Различными путями. Не было никаких если, было только когда. Каждый из них на службе Империума когда-нибудь пожертвует своей жизнью. Они не сомневались на этот счет. Это неизбежно и совершенно ясно. Завтра, через год, когда-либо. Неизбежно.

В этом сквозила определенная ирония. Во всех отношениях, согласно замыслу, по всем законам, известным генетикам и геронтологам, космодесантники, как и примархи, были бессмертными. Они не старились с возрастом, не сгибались под тяжестью лет. Они бы жили вечно… пять тысяч лет, десять тысяч, невообразимо долго. Если бы не коса войны.

Бессмертные, но не неуязвимые. Бессмертие стало побочным продуктом усовершенствования космодесантников. Да, они могли бы жить вечно, но им никогда не представится такой возможности. Усовершенствование организмов породило бессмертие, но силы космодесантников были предназначены для сражений. Вот так-то. Короткие, яркие жизни. Как у Гастура Сеянуса, воина, которого должен заменить Локен. Только возлюбленный Император, оставивший военное дело, действительно будет жить вечно.

Локен попытался представить себе будущее, но никаких образов не возникало. Смерть все сотрет со страниц истории. И великий Первый капитан Эзекиль Абаддон тоже не сможет жить вечно. Настанет время, и он прекратит ужасную войну на территориях, населенных человечеством.

Локен вздохнул. Это будет поистине печальный день. Люди будут с плачем звать Абаддона, но он не вернется.

Он попытался представить картину собственной гибели. Картины воображаемых битв предстали перед его мысленным взором. Он вообразил себя рядом с Императором, в последнем, решающем поединке с каким-то смертельным врагом. И примарх Хорус, без сомнения, тоже где-то там. Он должен там быть. Без него все было бы не так. Локен будет сражаться и погибнет, и Хорус, возможно, тоже погибнет, чтобы спасти Императора.

Слава. Слава, какой он никогда не ведал. Это событие врежется в память людей, станет краеугольным камнем всего, что произойдет позже. Величайшая битва, которая ляжет в основу человеческой культуры.

А затем он на короткое время задумался об иной гибели. В одиночестве, вдали от своих товарищей, вдали от Легиона, смерть от ужасных ран на какой-то безымянной скале, и жизнь улетучивается, словно струйка дыма.

Локен с трудом сглотнул. В любом случае, он служит Императору и останется верным долгу до самого конца.

— Имена прозвучали, — нараспев продолжал Абаддон. — И мы приветствуем Сеянуса, последнего из павших.

— Приветствуем, тебя, Сеянус, — хором откликнулись Аксиманд и Торгаддон.

— Гарвель Локен, — обратился к нему Абаддон. — Мы призываем тебя занять место Сеянуса. Каков будет твой ответ?

— Я сделаю это с радостью.

— Обещаешь ли ты хранить верность содружеству Морниваль?

— Обещаю.

— Принимаешь ли ты узы братства, обещаешь ли стать одним из нас?

— Обещаю.

— Будешь ли ты верен Морнивалю до конца жизни?

— Буду верен.

— Будешь ли ты служить Лунным Волкам до тех пор, пока они носят это гордое имя?

— Буду служить.

— Присягаешь ли ты на верность нашему командиру и примарху? — спросил Аксиманд.

— Присягаю.

— И вечному Императору, стоящему выше примархов?

— Присягаю.

— Клянешься ли ты защищать Империум Человечества, какое бы зло ни грозило ему?

— Я клянусь.

— Клянешься ли ты стойко стоять против врагов, как внутренних, так и внешних?

— И в этом я клянусь.

— Клянешься ли ты убивать ради живых и в отмщение за павших?

— Ради живых и в отмщение за павших! — хором повторили Абаддон и Аксиманд.

— Клянусь.

— Перед ликом освещающей нас луны клянешься ли ты быть истинным братом своим товарищам космодесантникам?

— Клянусь.

— Любой ценой?

— Любой ценой.

— Гарвель, твоя клятва принята. Добро пожаловать в Морниваль. Тарик, посвети нам.

Торгаддон вытащил из-за пояса осветительную ракету и запустил ее в ночное небо. Широкий зонтик вспыхнул резким белым светом. Под медленно падающими искрами четверо воинов стали с радостными возгласами обниматься и похлопывать друг друга по спинам. Торгаддон, Абаддон и Аксиманд по очереди заключали в объятия Локена.

— Теперь ты одни из нас, — прошептал Торгаддон, прижимая Локена к плечу.

— Один из вас, — отозвался Локен.

Позже, при свете фонарей, на том же островке, воины украсили шлем Локена над правым глазом эмблемой молодого месяца. Это был знак его отличия. У Аксиманда на шлеме красовалась половина луны, у Торгаддона — луна в три четверти, а Абаддон носил на шлеме знак полной луны. Так все фазы ночного светила были разделены между четырьмя членами братства. Морниваль был восстановлен.

До самого рассвета следующего дня они оставались на острове, проводя время в разговорах и шутках.

Карточная игра на лужайке продолжалась при свете химических фонарей. Простую игру, предложенную Мерсади, давно сменила другая, где игроки старались набрать как можно больше очков. Затем к ним присоединился итератор Мемед и стал старательно обучать всех одной старинной игре.

Он перемешивал и сдавал карты с удивительной ловкостью. Один из солдат насмешливо присвистнул.

— Да у нас тут настоящий картежник, — заметил офицер.

— Это очень старая игра, — сказал Мемед, — и я уверен, она вам понравится. Игра возникла очень давно, упоминания о ней встречаются в материалах, относящихся к самому началу Долгой Ночи. Я исследовал множество источников и выяснил, что она была популярна среди жителей древней Мерики и франкских племен.

Он предложил им сыграть несколько пробных партий, пока участники не вошли в курс дела, но Мерсади никак не могла запомнить, какое сочетание карт считается выигрышным. В седьмой сдаче, считая, что, наконец, поняла смысл игры, она сбросила карты, решив, будто комбинация на руках у Мемеда старше.

— Нет, нет, — улыбнулся он. — Ты выиграла.

— Но у тебя четыре карты одного достоинства.

Он развернул ее карты.

— Ну и что? Посмотри.

Мерсади покачала головой.

— Все так запутано…

— Масти соответствуют, — заговорил он, словно начиная очередную лекцию, — слоям общества того времени. Мечи олицетворяют военную аристократию; чаши или потиры — древнее духовенство; алмазы или монеты означают купечество; скрещенные дубинки относятся к трудящимся массам…

Кое-кто из солдат недовольно заворчал.

— Перестань читать нам лекции, — заметила Мерсади.

— Простите, — усмехнулся Мемед. — Но все равно выиграла ты. У меня четыре одинаковые карты, зато у тебя туз, король, дама и валет. Морниваль.

— Как ты сказал? — изумилась Мерсади и невольно выпрямилась.

— Морниваль, — повторил Мемед, перемешивая состарившиеся квадратные карты. — Это старинное франкское слово, означающее сочетание четырех старших карт. Рука победы.

Позади них, далеко за невидимой в темноте зеленой изгородью, внезапно взмыла в небо ракета и вспыхнула ярким белым светом.

— Рука победы, — пробормотала Мерсади.

Совпадение и что-то еще, во что она в душе верила, называя судьбой. Перед ней приоткрылась картина будущего.

И выглядело оно весьма заманчиво.

5

Питер Эгон Момус оказывал им великую честь. Питер Эгон Момус снизошел до того, что решил поделиться с ними своими представлениями о новом Верхнем Городе. Питер Эгон Момус, архитект-дизайнер Шестьдесят третьей экспедиции, обнародовал свои первичные идеи по преобразованию покоренного города в вечный мемориал славы и согласия.

Беда была в том, что Питер Эгон Момус находился довольно далеко, а его голос был едва слышен. Игнацию Каркази приходилось вытягивать шею, и он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, чтобы хоть что-то увидеть. Собрание проходило на центральной городской площади, к северу от дворца. Середина дня только что миновала, так что солнце стояло в зените, обжигая палящими лучами базальтовые башни и городские дворы. Высокие стены обеспечивали немного тени, но сам воздух был горячим и почти неподвижным. Время от времени доносилось дуновение легкого ветерка, но и он обжигал, словно перегретый пар, и только поднимал с земли облака мелкой пыли. Особенно досаждала пороховая гарь, неизбежное последствие недавних сражений; она казалась всепроникающей и висела в воздухе легким туманом. Горло Каркази пересохло, словно речное русло в период засухи. Да и все остальные вокруг постоянно кашляли и чихали.