И опять Пожарский. Тетралогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

– Буду разливать в бочонки и продавать. И ещё медовуху делать буду и опять продавать. Но это не главное. Мне нужно, чтобы вы стали богатыми людьми.

– Как это? Чтобы потом обстричь как овцу, – опять ведь Сидор.

– Сидор, ты ведь с князем разговариваешь. Я ведь терплю твою дурость, терплю, а потом по морде дам.

– Малец ты ещё, а не князь.

Это был вызов. Его нельзя не принять.

– Сейчас все расступятся, а мы с тобой сойдёмся на кулачки. Бить можешь в полную силу. Мужики будут видаками, что я разрешил. Начали. Расступились все, – рявкнул на бортников бывший спецназовец.

Мужики образовали круг и стали подначивать Косого. Пётр ждать не стал, подскочил к застывшему Сидору, схватил того за рукава и чуть толкнул назад, и когда мужик упёрся, провёл классический бросок через себя с упором стопы в живот. Бедолага летел целую минут и со всего маха рухнул с гулом на спину. Народ безмолвствовал. Сидор лежал и не мог вздохнуть, правильно падать его никто не учил. Княжич поднялся с травы, не спеша отряхнулся, подошёл и подал руку, помогая Косому подняться.

– Ты прости его, князь батюшка, он вечно так, брякнет чего не надо. Уж сколько раз ему говорено, пострадает из-за своего языка.

– Я на него и не обижался. Это ты меня прости, Сидор. Я учен заморскому бою, а ты простой крестьянин. Это всё равно как если бы ты с пятилетним дитём связался. Ведь не тронул бы пацанёнка?

– Знамо не тронул, – постепенно приходя в себя от падения, просипел бортник.

– Ну, вот. А я на тебя руку поднял. Прости меня Сидор, – и заржал.

Народ, охринивающий от того, что сейчас сказал княжич, понял, что это шутка и тоже разразился громовым хохотом. Смеялись долго. Лёд был сломан. Дальше уже обсуждали неясности, что за пила такая, да что за коса такая, да что за силос такой. В общем, поговорили, почти до вечера.

Событие двадцатое

Козьма Шустов сидел на лавке в тёмной горнице с низким потолком и крепко думал. Пять минут назад у него закончился разговор с Петром Дмитриевичем Пожарским. Странный княжич, ой, странный. Словно кто вселился в тринадцатилетнего отрока. И этот кто-то не дьявол. Скорее уж ангел, или кто из святых. Только не святых мучеников, а таких святых как князь Александр Невский. Он не творил добро просто потому, что добрый. Он наказывал зло и заботился о тех, кто рядом с ним с этим злом борется.

Боярич предложил Козьме переговорить со стрельцами о том, чтобы все их два десятка переселились из Москвы сюда в Вершилово. Пожарский обещал составить к царю и отцу грамотку, о том, чтобы государь оставил с ним стрельцов на пять лет. Предложения же было заманчивым. Княжич обещал всем выдать по десять рублей на обзаведение и по десять же рублей в год жалования. Кроме того каждому будет раз в год пошита летняя и зимняя одежда единого образца. Всем оставлялся в пользовании мушкет шпанский и ляшский конь дестриэ. Каждому стрельцу Пётр построит избу и даст по пять четвертей землицы. Детей будут учить в школе при церкви. Если кто захочет заниматься другим промыслом, гончарным там или портняжным или каким другим, то княжич только приветствует и даст денег на приобретение всего необходимого для данного ремесла. Насчёт денег Козьма не беспокоился. Он знал примерно, сколько досталось Пожарскому в "наследство" от Медведя и Ивана Сокола. Деньжищи там были не малые.

Ещё Пётр отдельно оговорил, что по четыре часа в день они все должны изучать у него – княжича казацкие ухватки и у ляха пана Янека сабельный бой. А каждый понедельник будут проводиться стрельбы из мушкетов для тренировки меткости и скорости стрельбы и на это будет им выдан порох и пули. Раз же в неделю по вторникам у них будет бег на 10 вёрст, и затем отжимание и подтягивание, по полчаса.

Предложение было заманчивое. Козьма на живом примере видел, что может сделать обученный "ухваткам" воин. Разве бы он поверил, всего месяц назад, если бы кто рассказал ему о том, что два десятка стрельцов и один отрок смогут, не потеряв ни одного своего, уничтожить в бою дюжину десятков гораздо более опытных воинов, тут Козьма себя не обманывал, любой казак был подготовлен лучше, чем стрелец его десятка. Казаки всю жизнь воевали, а стрельцы или город патрулировали или на стенах мёрзли. Хорошо хоть стрелять их иногда учили.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А ещё видел Шустов, как Пожарский относится к "своим" стрельцам. Вчера налетел из Нижнего Новгорода воевода князь Василий Матвеевич Бутурлин. Он выстроил стрельцов и с ходу стал кричать на них и всякими поносными словами поносить. Те же, считая себя героями, вон две какие разбойничьи шайки истребили, стояли и только глазами хлопали. Тут к ним и подошёл княжич.

– Здрав будь, Василий Матвеевич, – Пётр ему в пояс поклонился.

– А ты, отрок и будешь сыном Дмитрия Михайловича Пожарского, – князь мотнул головой, и не понятно было, то ли это поклон, то ли он дух просто перевёл.

– Я, воевода. В чем же вина этих стрельцов, что ты на них кричишь и всячески поносишь.

– А не твоего это ума дело, княжич.

– Князь. У тебя много врагов в Москве, и Колычевы и Милославские, и Голицыны, неужели ты хочешь, чтобы твоими врагами стали ещё и Пожарские с Романовыми. Зачем тебе это надо. Я как раз грамотки государю и отцу сейчас составляю, хочу написать, что радением воеводы в Нижегородской губернии спокойствие и благолепие. Или мне надо написать, что на всём Владимирском тракте на меня нападали тати да разбойники, коих развелось по нерадению некоторых царёвых слуг великое множество, и что те тати чуть меня жизни не лишили, – Пётр говорил очень медленно и с радушной улыбкой на губах.

Десятник слушал эту перепалку и смотрел на Бутурлина. В одно мгновения из красного распалённого своим же криком грозного воеводы тот превратился в бледного с выпученными глазами рябого мужика, побитого хозяином за нерадение. Княжич закончил говорить и спокойно смотрел в глаза воеводе, были они примерно одного роста и княжич даже специально подошёл поближе, чтобы взгляд этот был в упор. И воевода не выдержал этой игры в гляделки. Он упал на колени и заскулил.

– Прости меня глупого, Пётр Дмитриевич! Язык себе вырву! Бес гордыни попутал, – князь склонил голову.

– Ну, что ты, Василий Матвеевич, встань немедленно. Эти стрельцы мне жизнь спасли и не раз. Потому и вступился за них, может на них другая вина есть. Ты мне скажи, и разберём вместе.

– Пенял я им, что не привезли они живым атамана казацкого вора Ивашку Сокола для отправки в Москву на суд и казнь прилюдную, – всё ещё оправдывающимся голосом произнёс Бутурлин.

– Ну, вот и выяснилось всё. Был разбойник Ивашка сильно ранен при пленении. Не пережил бы он дальней дороги. При мне и помер. Я же тело его и приказал сжечь, так как не достоин он христианского погребения, – Пожарский продолжал стоять прямо напротив князя вплотную, и чтобы тот не отошёл, придерживал его за рукав.

– Правильно ты поступил, Пётр Дмитриевич. Разумен, я смотрю, ты не по годам, весь в батюшку. Многие ему, заступнику земли русской, лета.

– Пройдём же, боярин, в мою избёнку, выпьешь чарку мёда с дороги, и поговорим там без глаз посторонних, – предложил Пётр.

Воевода согласно закивал. О чем разговаривали, Пожарский с Бутурлиным Козьма не слышал. Но только вышел через час князь Василий Матвеевич, сияющий как начищенный пятак. В руке же держал красивый золотой кубок изукрашенный каменьями.

Событие двадцать первое

Знаменщик (иконописец наиболее опытный, создающий рисунок будущей иконы) Иоаким Прилукин собрал отличную артель иконописцев. Личником был Семён Гагин, он рисовал лики святых так, что от них нельзя было глаза отвести. Платечником работал Иван Рябых, изображённые им ризы переливались всеми красками, словно святой только что пошевелил плечами, и одежды его чуть ворохнулись, заиграли на солнце самоцветами. Травщик был ещё юн, Фёдор Софрин, только второй десяток разменял, но травы и ветви дерев, выписываемые им, смотрелись как живые.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})