Игрушка для генерала - Ульяна Соболева

и захлебывалась рыданиями. Это было мое первое лишение в жизни. Первое расставание с чем-то, что могло бы быть моим.

Увидела, как Владимир вышел за Кларой, отчеканивая каждый шаг.

* * *

Этой ночью я не уснула. Я проплакала почти до утра, уткнувшись в подушку лицом. А утром, принимая душ, долго смотрела на едва затянувшиеся раны от шипов… Это все, что осталось у меня от цветка. Наверное, вот так остаются шрамы от всего, что мы любим, когда оно нас покидает. Шрамы и есть воспоминания о любви.

Сквозь шум воды услышала, как повернулся ключ в замке моей комнаты, и выключила воду. Затаилась. До меня донеслись голоса слуг, они, видимо, убирались в пустом доме и забыли о моем присутствии.

— А женщины…Его любовницы.

Я судорожно сглотнула и затаилась за дверью ванной.

— Сколько раз я видел, как их выносили из его спальни в синяках. Даже думать не хочу о том, что этот монстр вытворял с ними в постели, как калечил и мучил их.

— Они сами к нему приходят. Значит, им нравится.

— Насилие? Зверства? Он их заставляет. Этот дьявол внушает им, что угодно и превращает их в грязь, рабынь, кукол.

— Заткнись. Это не наше дело. Хочешь жить — держи язык за зубами. У нас прибыльное место. Мы в достатке и не голодные, еще и семьям перепадает. Попробуй, найди такое теплое местечко.

— Где хозяин сам Дьявол!

— Этот Дьявол сегодня утром приказал найти садовника. На кой черт ему садовник, не понимаю. У него никогда не было цветов.

Вечером, когда Владимир вернулся, за мной пришли и вывели на прогулку. Не сказали, куда ведут, а я с ужасом понимала, что не в комнату для опытов, а на улицу. Зачем? Я не знала.

Мне было сказано «хозяин велел».

Впервые я оказалась во дворе этого страшного строения, которое всегда казалось мне мертвым. И сейчас, ступая по земле, я понимала, что оно действительно мертвое, здесь даже растений нет. Все, что здесь было живым — это вороны, которые кружили над высокой оградой.

А потом я увидела ИХ. Я не верила своим глазам — посреди черноты, серости, полного увядания они казались волшебными. Нереально прекрасными. Я опустилась на колени, задыхаясь, не понимая, что я улыбаюсь.

— Это розы. Теперь здесь будут цвести розовые кусты.

Я посмотрела на мужчину в длинном противодождевом плаще. Его жидкие волосы развевались на ветру, а лицо казалось сморщенным, скукоженным, с тонкой, как папиросная бумага, кожей.

— Я садовник. Меня наняли ухаживать за этими растениями.

В эту секунду мне показалось, что на меня кто-то пристально смотрит, и я вскинула голову наверх. Пустые глазницы окон с железными витыми решетками. С этой стороны находятся комнаты генерала.

— Вам разрешено срезать цветы…Если хотите.

Я кивнула, и снова, как зачарованная, посмотрела на…розы. Белые розы. Никогда в своей жизни я не видела ничего красивее их.

Я так и не поняла, зачем он это сделал. Для меня оставалось долгое время загадкой.

На следующий день меня привели на очередной осмотр к Кларе, где она попыталась залечить шрамы на моей ладони, но я отказалась. Я хотела запомнить этот день. Не знаю, почему, но очень хотела, и мне казалось, что именно тонкие шрамы будут мне о нем напоминать.

— Ты здорова, Мила. Следующий осмотр я проведу через месяц.

Я в удивлении посмотрела на Клара, которая в этот раз сама что-то записывала в блокнот.

— ВВ13, — поправила ее я.

— Нет! Он дал тебе имя. Хозяин хочет, чтобы тебя называли Людмила. Так что начинай привыкать.

И снова эти нотки в голосе. Нотки…ненависти.

Потом, глядя на тоненькие шрамы на ладони, я буду вспоминать этот день, когда у меня появилось имя. Он придумал его для меня.

Глава 9

Мои воспоминания начинались смертью. В этом не было ничего шокирующего, ничего безобразного или отталкивающего. Для таких, как я. Смерть не может пугать того, кто сам же ее и сеет, кто ею живет и питается в полном смысле этого слова. Тогда, правда, еще и не понимал, что я и есть смерть. Смотрел на тела родителей, на то, как их уносят, накрытых белыми простынями, которые мгновенно пропитались кровью, потому что телами то, что от них осталось, было очень трудно назвать. И я чувствовал, как сжимаются и разжимаются пальцы моей левой руки. Быстро сжимаются и разжимаются. До хруста в костях и боли в фалангах. Этот признак ярости или сильных эмоций, которые я пытался контролировать, останется со мной навсегда. Потому что это было похоже на бред. Хорошо спланированный. Умело приведённый в действие, но бред, не поддававшийся пониманию. Учитывая то, на кого было совершено покушение. Это не просто убийство семьи военных. Это открытый вызов системе и тому, кто останется. Остался я.

Такие, как мы, не умирают своей смертью. Кто и зачем? В тот момент не имело значения. Я знал только одно — за мной смотрят сотни любопытных глаз тех, кто рад, что я остался сиротой, и никто из них не должен знать, что ребенку с ледяными равнодушными глазами, внушавшими ужас даже прислуге, которые его вырастили, больно. Это была моя первая и последняя боль, я похоронил её глубоко и закопал, зашвырял комьями мерзлой земли. А, точнее, я гораздо позже узнаю название тому чувству, что разворотило все внутренности, заставляя жадно вдыхать отравленный воздух, пропитавшийся запахом покойников. Улыбка Смерти особенно устрашающа, когда навечно замирает на губах тех, кто нам дорог. Я любил своих родителей. Тогда я еще умел любить. Нонсенс. Зверь, истинное чудовище может существовать в стае, но навсегда остаётся одиночкой. Он не может испытывать никаких эмоций к соплеменникам. Даже они со временем становятся конкурентами в борьбе за еду, за место обитания, за положение в обществе. Сфера чистого, жесточайшего эгоизма, не признающая связей, кроме тех, что несли выгоду.

Правда, понял я это, лишь когда мысленно попрощался с душами родителей. Выработанные годами правила поведения обречены становиться отличительными признаками отдельно взятого общества. Отец муштровал меня и растил для того, чтобы я стал тем, кем стал. Чтобы служил на благо своей Родины. Чтобы отдал за нее все и в том числе свою жизнь. Никого не жалел, не любил.

Я никогда их не откапывал — воспоминания. На протяжении многих лет даже не пытался. На них образовался нарост пыли, инея и кровавой корки, но они не истлели. Оказалось, воспоминания бессмертны. Особенно те, что причиняют боль. У меня их было