Курдский князь - Кристина Бельджойозо

Я спросила ее о ее намерениях относительно будущего.

— Я пойду в монастырь, как только получу на это позволение от отца. Но я не знаю, сколько времени пройдет еще до моего соединения с семейством. Покуда, я должна остаться с беем.

Я долго оставалась с Габибой, тщетно стараясь ее утешить. Опасность, угрожавшая Мехмет-бею, не давала ей ни минуты покоя, и еще больше терзали ее заботы другого рода. Зная характер бея, она не смела надеяться, чтобы он раскаялся в своей прежней жизни. «Он добр, — говорила она, — он великодушен, чувствителен, правдив, но понятия о Боге, о бессмертии души, о наказаниях и наградах вечной жизни, совершенно чужды его уму. Итак, я расстанусь с ним навеки, и эта ужасная мысль отнимает у меня всякую надежду, колеблет во мне веру в милосердие Божие, заглушает во мне любовь к Создателю».

Она поблагодарила меня за мое сердечное участие в ее горе просила меня навещать ее почаще, и насилу отпустила меня от себя. Я действительно часто посещала ее, и хотя она не предавалась более при мне порывам отчаянья, я ясно видела, что ее бедное сердце все еще находится во мраке, что перед нею еще не блеснул луч надежды.

Несколько дней прошло после приезда бея в Константинополь, и только турок, посвященный во все тайны восточной политики, мог бы угадать непримиримую вражду, скрывавшуюся под видом утонченных любезностей, которыми его осыпали. Все знали, что Мехмет просил аудиенции у султана. Мусульмане-фанатики, считающие всякого бунтовщика недостойным прощения, с нетерпением ожидали ответа монарха. Зная характер султана, они боялись, чтобы он еще раз не поступил по внушениям сердца, вопреки восточным предрассудкам. Они не ошиблись в своих опасениях, и вскоре все узнали, что султан, по ходатайству Решид-паши, соглашается принять Мехмета. Один важный сановник, гордившийся своим влиянием на султана, попробовал было помешать этой аудиенции. Он явился во дворец во время совета, и со встревоженным видом стал просить своего повелителя, чтобы он пресек слухи, распущенные его врагами; но повелитель преспокойно отвечал, что эти слухи справедливы. Тогда приверженец старого порядка стал умолять султана, чтобы он победил в себе излишнюю доброту сердца, приводя множество убедительных примеров тому, что никогда не удается из побежденного врага сделать верного друга, и немалое число также очень убедительных примеров тому, как легко отделаться без шума от лишнего человека. Утомленный этой длинной речью, султан вдруг встал и вышел, не сказав ни слова. Старый царедворец счел это знаком согласия. Прочие члены совета недоумевали. В сущности, султан остался при своем намерении. Мехмет был ему представлен визирем на другой день, в летнем дворце. Султан принял курдского князя чрезвычайно милостиво. Восточный этикет состоит в том, чтобы умалчивать о предмете, который нас занимает. Если вы являетесь по делу к важному лицу, сперва должны вы заговорить о посторонних предметах; можете несколько помолчать, чтоб придать вашему визиту вид более бескорыстный. Только прощаясь, имеете вы право заговорить о деле. Султан не подчинялся этим формальностям. Первое его слово к Мехмету было многозначительно и утешительно: «Мы не станем говорить о прошлом, — сказал он, — я хочу о нем забыть, и надеюсь, что ты с своей стороны не заставишь меня вспомнить о нем. С нынешнего дня я смотрю на тебя как на друга, и желаю, чтобы все это знали. Ты здесь подвергаешься опасностям, которые, надеюсь, прекратятся после этой аудиенции. Иди теперь, и помни, что от тебя зависит не иметь других врагов, кроме моих». — Глубоко тронутый, Мехмет мог только несвязными речами выразить свою благодарность султану; но по выходе из приемной, он сказал визирю: «Султан сегодня вернее покорил себе курдское племя, чем все походы его предшественников».

Габиба первая узнала о подробностях этой аудиенции. Но в то время, как он ей рассказывал о милости султана, она находилась под влиянием других вовсе неутешительных вестей. Торговка, имевшая доступ в знатные гаремы, рассказала ей, что жизнь Мехмета в опасности, что нельзя доверять некоторым важным лицам, скрывающим под видом дружбы злобные намерения. Мехмет обещался помнить этот совет. Между тем он должен был в тот же самый день отправиться на большой обед, по приглашению одного из пашей, приближенных к султану. Гофмейстер объяснил ему, что отказаться от этого приглашения значило бы обнаружить недоверчивость, которая сердечно огорчила бы самого монарха. Итак, Мехмет принял приглашение, и отправился к сановнику, несмотря ни просьбы Габибы, которую он оставил в слезах. Через несколько минут он уже сидел за столом паши, среди многочисленных гостей, с наслаждением куривших свои кальяны и хлебавших доброе вино из больших хрустальных чаш. Мехмет, под предлогом строгого соблюдения закона, отказался от вина. «В таком случае, вы отведаете воды из этого фонтана, и я буду пить с вами, это вино слишком меня горячит. Принеси чистую бутылку, и наполни ее водою у этого фонтана, — сказал он рабу, — который ему прислуживал. Мы разделим по-братски». Мехмет охотно согласился и выпил без боязни. Спустя несколько минут, он случайно взглянул в висевшее против него зеркало, и был поражен бледностью своего лица. Сперва он приписал это волнениям, испытанным в течение дня, но скоро заметил, что глаза у него налились кровью, что губы у него посинели. В то же время, Мехмет почувствовал во всем теле смертельную слабость, и понял, что он должен спешить, если хочет умереть в объятиях Габибы. Он тотчас простился с хозяином, который не удерживал его слишком настойчиво, с трудом добрался до своей арбы, и поехал домой с своим провожатым, которому не сказал ни слова во время переезда. Да и говорить тут было нечего. Габиба только взглянула на Мехмета, и все поняла. Она вскрикнула и бросилась в его объятия, но тотчас умолкла и принялась его укладывать на подушки; потом села подле него и, взяв его за руку, уже холодную как лед, спросила чуть внятным голосом: «Неужели ничем нельзя помочь?»…

Мехмет тихо покачал голевой. «Ничем, — отвечал он; — я не страдаю. Знаю этот яд. Без боли и быстро съедает он жизнь. Пришел час разлуки…».

— Нет, вскрикнула Габиба, прижимая к сердцу умирающего друга, — нет, ничто нас не разлучить! Ради Бога, ради нашей любви скажи, что и ты этому веришь!

Последовало долгое молчание. Блестящие взоры курда уже покрывались мутною тенью… он еще раз с усилием взглянул на Габибу… «Друг мой! — сказал он, — мы очень любили друг друга… мы увидимся…». И он умер.

Два дня спустя, скромный поезд с останками курдского князя двинулся по направлению к могилам его предков. Габиба воротилась к своему отцу, прожила год с ним, и с его согласия, поступила в Иерусалимскую обитель сестер милосердия. Там она в слезах и молитвах ждет конца и будет ждать недолго.

1856.

Примечания

1

Гассан сокращенно, вместо Гассан-ага.

2

Читатель не должен удивляться, встречая в вашем рассказе двух женщин одного имени: в Малой Азии употребительны всего пять женских имен: Фатма, Эмина, Айша, Габиба и Каджа.

3

Упомянув о козленке, жареном в подземной печи, я должна присовокупить к этому некоторые пояснения. Когда турецкий повар или повариха хочет изжарить большую часть мяса, то вот как они поступают: выкапывается в земле яма, и разводится в ней сильный огонь; потом отверстие ямы закладывается так, чтобы теплота не могла из нее выходить. Через час, или через два, когда все топливо сгорит, отверстие открывается, и в яму, на длинной палке, служащей вместо вертела, вносится мясо, назначаемое для жаренья. Затем снова закладывается отверстие ямы. — Сначала я думала, что мясо, приготовленное таким образом, должно страшно отзываться дымом, и в самом деле дым там бывает так густ, что когда наконец совсем откроется эта первобытная печь, ничего не видать кроме черных и зловонных облаков. Несмотря на то, однако, мясо, приготовленное таким образом, необыкновенно вкусно и мягко. Козленок иногда гарнируется рисом. В сельских пиршествах я иногда видала до двенадцати таких ям, из которых в каждой было от двадцати до пятидесяти штук жаркого. Каждый отец семейства приносит свою скотину и платит несколько лар хозяину ям, который их и топит своими дровами. Но, так как дрова ничего не стоят, затрачиваемый антрепренером на это предприятие капитал не велик, и почти все, что ни получит он, составляет для него чистый барыш.