Крах - Иван Шевцов

Евгений понял, что его надежды на спасительную миссию Ярового иллюзорны, а крах банка произойдет не позже двух-трех месяцев, решил ускорить загранкомандировку и попросил Любочку заняться оформлением документов. С получением виз у деятелей его ранга проблем не существовало, как и с заказом на авиабилеты. Любочка очень обрадовалась предстоящему загранвояжу вместе со своим шефом, который к тому же предупредил, что ночевать сегодня будет у нее. Он хотел таким образом проучить, а по существу уязвить Таню, отвергнувшую его прошедшей ночью. Вообще он весь день злился на Таню, возлагая на нее все свои как домашние, так и служебные неприятности, среди которых он главной считал неминуемый и уже неотвратимый крах банка. Откровенно говоря, семейный разлад он воспринимал с несерьезным легкомыслием и особой трагедии в этом деле не видел. Он свыкся с мыслью, что скрываться от обманутых, ограбленных им же вкладчиков, своих сограждан, так или иначе придется и, конечно же, в «дальнем зарубежье» — конкретно намечалась Испания, — а кто разделит его печальную участь, Таня или Люба, в настоящее время серьезных тревог и волнений для него не имело особого значения. По крайней мере, при Любе он не стелил себе на диване, всегда получал избыток удовольствий и не выслушивал проклятий по адресу «демократов» и правящей кремлевской клики. Люба с пылкой радостью и всеобъемлющей благодарностью принимала от него дорогие подарки в то время, как Таня относилась к ним с терпимым равнодушием. Безучастно она восприняла его сообщение по телефону, что сегодня он не приедет ночевать, хотя такое случалось не так часто. Таня понимала, что их семейная жизнь дала глубокую трещину, которая стремительно расширяется, и не хотела, не видела смысла воспрепятствовать давно назревшему взрыву. Она находилась в состоянии страха, ввергнувшего ее в душевный паралич, когда главенствует одна и та же навязчивая идея или мысль. Для нее теперь это думы о сыне, которого непременно нужно вернуть на родину под родительский кров.

В эту бурную ночь любовных утех Евгений с легкой иронией поведал Любочке о том, как Яровой пытался поцеловаться с Татьяной на брудершафт и она ловко вывернулась, и о том, что у него с женой произошла очень резкая, как никогда прежде, размолвка, что, конечно, должно ускорить их развод.

— Но ты сказал ей об этом? — мягким вкрадчивым голоском допытывалась Любочка, сверкая ровными белыми зубами. Она смотрела на Евгения большими глазами, ослепленными восторгом. Ее открытое лицо и смеющийся рот пылали счастьем и верой в будущее. В ответ Евгений лишь покорно и утвердительно кивал головой. А она мечтательно говорила:

— Так хочется поскорей уехать из этой страны и никогда не возвращаться. А эту хижину со всей обстановкой подарить твоему сыну.

Евгения эти слова озадачили и насторожили. Он посмотрел на нее с изумлением и оторопью.

— Это как понимать? Егор будет жить с нами.

— Ну конечно же, с нами, — быстро спохватилась Любочка и, чтоб замять невольную оплошность, уткнулась головой в его грудь.

Для Любочки предстоящая поездка за рубеж была не первой. До этого в качестве референта-переводчика вместе с Евгением она посетила многие европейские страны и мечтала побывать в западном полушарии.

В день отлета в последнюю командировку, прощаясь с Таней на квартире — в аэропорт она его не провожала, так было заведено — Евгений спросил ее «в последний раз»:

— Пожалуйста, ответь мне твердо и решительно: ты уедешь со мной на постоянное жительство за рубеж, чтоб я с этим учетом подбирал там удобное место.

Вопрос был формальным, он знал заранее ее ответ.

— Нет, — сухо, без колебаний ответила Таня и потом прибавила: — Я еще раз убедительно прошу тебя — привези Егора. Хотя бы на летние каникулы. Обещаешь? — Она смотрела на него с чувством отчужденности, и в больших темных глазах ее светилась грусть.

— Там видно будет, — уклончиво ответил Евгений. — Если не будет никаких препятствий, то конечно.

Так они расстались утром в субботу. Соколовы жили в новом голубом доме на первой Останкинской улице. Из окна их квартиры открывалась широкая панорама на ВДНХ и Шереметевский парк, который сливался с огромным зеленым массивом Главного ботанического сада площадью в полтысячи гектаров. Тане нравился этот район Москвы: в свободное время всегда можно было отдохнуть на природе, не отходя далеко от дома. Проводив мужа в дальние страны, или, как теперь называли, в страны дальнего зарубежья, Таня подошла К окну и распахнула створки. Погода в этом году не баловала москвичей, но этот субботний день обещал быть отменным. Яркое майское солнце искрилось и сияло на куполах и шпилях павильонов ВДНХ, над зеленым массивом зазывно струилась игривая тонкая дымка, манящая волшебством буйной весны, которую Таня всегда встречала с трепетной благодатью и нежным восторгом. Сегодня, может, впервые в жизни она не ощущала прилива высоких чувств: на душе было холодно и пусто, ее преследовал страх. Все неприятности, казавшиеся ранее не столь серьезными, мелочными, накапливались постепенно, незаметно, вдруг сошлись в общий сложный ком непредвиденных проблем. И началось это, как подумала Таня, все с выстрелов по их машине. Она попробовала спокойно во всем разобраться, но покоя не было, ее преследовало неприятное ощущение тесноты и нагромождения в квартире: вся эта добротная мебель, люстра, бра, шкафы, полные дорогой одежды, хрусталь, фарфор и серебро давили на психику. Здесь не было воздуха несмотря на распахнутое окно, не было пространства, и, чтоб снять душевное напряжение, она решила выйти в парк.

В этот теплый субботний день народу в парке, как это ни странно, было не так много: очевидно, москвичи разъехались по дачам заниматься садами-огородами. Шереметевский парк восхищал Таню своими дубами-исполинами, много повидавшими на своем веку. Стволы в три обхвата, могучие, растопыренные во все стороны сучья создавали величавую крону и впечатляли своей исторической вечностью. Даже зарубцевавшиеся продольные шрамы, свидетели жестокого удара молнии, не разрушали их незыблемости и силы. Среди дубов, лип и вязов пестрели белые сполохи черемух. Их терпким приятным запахом был густо насыщен воздух.

Таня прошла по центральной аллее до чугунных ворот, разделяющих Шереметьевский парк и ВДНХ, и, возвращаясь обратно, решила присесть на свободной скамейке. Парк был озвучен разноголосием пернатых, среди которых резко выделялись голоса дроздов и зябликов. Вдруг в стороне прудов, разделяющих парк и Главный ботанический сад, раздался робкий, как бы пробный голос соловья из черемуховых зарослей. Мимо скамейки, на которой сидела Таня, проходил мужчина средних лет с огромнейшей бело-палево-коричневой собакой породы московская сторожевая. Услыхав соловьиную трель, он замер на месте, настороженно, с блаженной улыбкой на тонком аскетическом лице прислушался. Потом, посмотрев на Таню добрыми умными глазами, с детской радостью произнес: — Слышите? Прилетел кудесник, порадует.

Его восторженный, доброжелательный взгляд словно приглашал Таню разделить с ним радость первой в этом году встречи с соловьем. И в ее больших темных глазах вспыхнула дружеская ответная улыбка.

— Это соловей? — спросила она на всякий случай поскольку иногда голосистых певчих дроздов принимала за соловья.

— Он самый. Да к тому же молодой, еще робкий, неуверенный в себе. — И вдруг спросил: — Мы с Амуром вам не помешаем? Вы позволите присесть?

Таня не возражала, лишь искоса посмотрела на собаку, заметив то ли с опаской, то ли с восхищением:

— Какой богатырь! А он не…

— Не беспокойтесь: с добрыми людьми он добряк, со злыми — беспощадно зол. Вы, я вижу, женщина не просто добрая, а как бы вам сказать, чтоб не сочли за комплимент, очаровательно добрая.

Таня была настроена дружелюбно к этому крупному, но не тучному мужчине с тяжелой копной темнорусых волос и проницательными глазами, которые смотрели открыто и прямо из-под густых бровей. В его простодушных мягких манерах чувствовалась сердечность, доброта и душевная щедрость. «А он не лишен обаяния», — решила Таня, с любопытством поглядывая то на собаку, то на ее хозяина. В глазах ее таилось неотразимое очарование.

— А как же вы с ним в транспорте? — поинтересовалась она.

— Да ведь мы тут недалеко живем, на улице Королева. — Говоря «мы», он явно имел в виду себя и Амура. — А вы издалека сюда добрались?

— Я еще ближе, с первой Останкинской. Знаете эти голубые корпуса?

— Так мы с вами соседи. Это хорошо. «Почему хорошо и что в этом хорошего?» — подумала Таня и спросила:

— Почему вы его Амуром назвали?

Пес, услыхав свое имя из уст незнакомки, очень осторожно, как будто даже извиняясь, положил свою голову на колени Тани.

— Амур, ты ведешь себя слишком фамильярно. Это неприлично для воспитанной собаки, — ласково пожурил пса хозяин.