Бунт османской Золушки - Наталья Вячеславовна Андреева

Карета тронулась. Ашхен впервые почувствовала себя важной птицей и постаралась, чтобы сердце не билось так громко. Надо держать себя в руках перед нелегкой встречей с кизляр-агой. Эта дорожка во дворец еще такая неверная. А в султанские покои и вовсе призрачная. Не говоря уже о дороге к безграничной власти, которую им с Багратом предстоит расчистить.

Ашхен с ужасом вспоминала те годы, которые прожила в нищете. Тяжелую работу и мрачного от горя отца. И вечное чувство голода, которое не давало ей заснуть по ночам. Еда… Много еды… И вкусной еды… А еще шелковые платья и уютные широкие диваны со множеством по– душек. Прохладные шатры в саду, где, как в раю, поют птицы… И золото… Много золота…

Ашхен поняла, что не успокоится, пока не набьет им свои закрома. Так, чтобы хватило до конца жизни. И ради этого она готова пойти на все…

* * *

Когда и вторые ворота Топкапы за Ашхен закрылись, ей стало страшно. Она не ожидала, что султанский дворец так роскошен и огромен. Ашхен испугалась, что заблудится здесь и свалится в какой-нибудь потаенный каменный мешок. И сгниет там заживо. Или ей помогут заблудиться. Баграт сказал, что у него здесь много врагов. Не меньше их и у султанш, даже у самой валиде. Это хоть и роскошное, но жуткое место. Где в каждых покоях плетутся заговоры.

– Что заробела, толстуха? – насмешливо спросила приехавшая с Ашхен служанка. – Любуйся, пока тебя не выгнали отсюда. Ты жалкая ленивая девка, да еще и распустеха.

На нее смотрели с презрением: одежды, которые Ашхен считала праздничными, здесь, за воротами золотого дворца, выглядели бедно. Даже служанки самого низшего ранга выглядели наряднее нее. И уж, конечно, ухоженнее.

– Понавезли всякий сброд, – презрительно сказала очень красивая юная женщина, проходя мимо шеренги притихших толстушек в сопровождении нарядной служанки, которая задирала нос так же высоко, как и ее госпожа.

– Кланяйся, это султанша, – ткнула в бок Ашхен стоящая рядом калфа. – Одна из жен нашего повелителя.

– Какая уродина! – задержалась возле Ашхен султанша. – Вы только посмотрите на нее! Это же слониха! Кто ее только выбрал!

– Приказ самого Повелителя, госпожа, – низко склонилась калфа. – Это он приказал привезти во дворец самых тучных девственниц.

– Да, может, она просто беременная! Здесь вечно путают честных девушек с гулящими!

Ашхен краем глаза заметила огромного черного мужчину, который застыл в дверях. И его взгляд, полный ненависти, когда он услышал слова султанши.

– А ты, выходит, тощая султанша, – задиристо сказала Ашхен. – Боишься, как бы не заняли твое место в покоях мужа. Лучше уж ты была бы толстой, тогда подумали бы, что беременная, и ты бы здесь еще ненадолго осталась.

– Что-о?! Ты мне дерзишь?! Да как ты смеешь!! – султанша замахнулась, но Ашхен ловко уклонилась от пощечины. Главное, что кизляр-ага все слышал. Это в его огород полетел камень. Слух о том, что главный евнух усыновил ребенка, рожденного в гареме рабыней, которую кизляр-ага посчитал девственницей, гулял и по Стамбулу.

– Накажите ее! Немедленно! – закричала султанша.

– Девушка еще не входит в гарем Повелителя, госпожа, – в голосе калфы была насмешка. – Она свободная горожанка, дочь торговца, а не рабыня, которой были вы, когда попали во дворец.

– Ты и сейчас рабыня, – поддела султаншу Ашхен.

– Я буду жаловаться Повелителю! – вскинула голову та и направилась к выходу. Служанка засеменила за ней.

В дверях женщины столкнулись с главой черных евнухов.

– Салиха-султан, – небрежно поклонился тот. – Не хотите узнать, как чувствует себя шехзаде Сулейман? Маленькие дети так часто болеют.

Султанша чуть ли не бегом понеслась по длинному коридору в свои покои.

– Третьей хасеки приходится несладко, – поцокал языком кизляр-ага. – Все так ненадежно, когда есть старшие жены и у каждой по сыну. Любое недомогание маленького принца может оказаться роковым. И вот ты уже не хасеки, а забытая надоевшая жена в Старом дворце. Султан больше не зовет Салиху-хатум в свои покои. Кто-то другой должен занять место в его сердце. Вот ты, – он шагнул к Ашхен. – Ты дерзка. Но хороша, – кизляр-ага одобрительно оглядел ее пышные формы. И вдруг подозрительно спросил: – А ты, часом, не ребенка ждешь?

– Как вы смеете! Я девственница! – вспыхнула Ашхен.

– Все вы так говорите. Первое, куда вы все направитесь, это на осмотр. Сначала должна подтвердиться ваша девственность. Потом вами займется Исмаил-ага, который лично побеседует с каждой. И уж потом…

Ашхен вздрогнула: рядом раздался какой-то шум. Она обернулась и увидела, что одна из отобранных сегодня в бане девушек упала в обморок. Кизляр-ага был так страшен и грозен. Ашхен поняла, что запугивать здесь умеют.

«Скорей бы увидеть Баграта!» – подумала она. Но сначала надо было пройти унизительную процедуру проверки девственности. Ашхен никогда не была с мужчиной, но все равно волновалась. Она слышала всякое. Бывает, что девочка рождается с дефектом плевы или ведет себя неправильно, лазает по деревьям, к примеру, рискуя напороться на сук, а могут и просто оболгать. Закон на этот счет жесток, на памяти Ашхен одну новобрачную в их деревне наутро забили камнями. Причем мать божилась, что воспитывала девушку в строгости, да и свидетелей ее грехопадения не нашлось. Но слово мужа, а также простыня без пятен крови – закон.

Ашхен до сих пор в ужасе вспоминала вопли несчастной. Это была самая страшная казнь, которую только можно было себе вообразить! Под конец из груды камней торчала лишь изуродованная и окровавленная девичья рука – зрелище, которое Ашхен гнала от себя прочь каждый раз, как говорили о проверке девственности.

Нет, ей, конечно, такое не грозит, ее не замуж берут, а в гарем. Непригодных просто отправят обратно, выставят за ворота – и все. Но кто знает? Баграт говорил, что кизляр-ага – жестокое чудовище. Здесь, во дворце Топкапы, над женщинами, которых считают падшими, издеваются особенно изощренно.

И снова перед глазами – каменный мешок без окон, с ледяными стенами и полом. Ни крошки еды и ни капли воды. Мучительная медленная смерть. Ашхен невольно вспомнила голод, раздирающий все ее тело, от пустого желудка до коченеющих ног. Тошноту, подкатывающую к горлу, и едкую горечь во рту. Кажется, что желчь, не находя ни крошки еды, начинает переваривать сам желудок. Ашхен передернулась, вспомнив эту дикую боль.

«Если умереть, то быстро и без боли», – мучительно думала Ашхен, ложась на узкую кровать, по обеим сторонам которой стояли женщины из гарема и высоко задирали будущим наложницам юбки. Старухи в черном ощупывали ее взглядами, отыскивая изъяны, каждый кусочек ее пышного тела. Особенно цеплялись их ледяные, похожие на буравчики глаза