Особая необходимость - Владимир Михайлов

Еще бесконечно долго, как ему самому показалось, мысль его напряженнейше искала хоть малейшей возможности проникнуть в чужой корабль… Наконец ему пришлось честно сказать себе, что больше ничего придумать он не в состоянии и в ракету ему не пробраться.

Тогда он неторопливо — сейчас время больше уже не имело значения — опустился на поверхность эстакады и улегся, устраиваясь поудобнее; полированный борт нависал над ним, закругляясь вверх. Раин закрыл глаза. В скафандре было тепло, кислород еще подавался из баллона — последние капли, наверное… На миг захотелось сразу прекратить подачу, чтобы не было этих, самых тяжелых, самых последних минут… Он уже протянул было руку к кранику и не испытал при этом никакого ужаса и никакого страха смерти, а просто глубокую усталость, какая бывает, когда человек честно выполнил свою нелегкую, но интересную работу, и только закончив ее, понял наконец, как он устал, и уже не может и минуты протянуть без отдыха.

Пальцы его нащупали краник, и это прикосновение напомнило ему о Сенцове и о том, как командир все закручивал краник.

Тотчас же от покоя не осталось и следа — рука резко отдернулась. Сенцов, там внизу, наверное ждет… Надо спуститься к нему, чтобы хоть последние минуты быть вместе.

Он медленно перевернулся на живот, поднялся на четвереньки, затем встал во весь рост и тронулся. Однако не вниз, а по-прежнему вверх по эстакаде.

Тайно для него самого где-то в глубине его мозга все время велся подсчет действительного расстояния, пройденного им, и потраченных на это минут. И этот подсчет говорил, что люк попался раньше, чем следовало на это рассчитывать: чуть ли не на самой корме корабля, где трудно было ожидать входа, а вернее было предположить двигатели, запасы топлива, энергетические устройства. Рабочие помещения, не говоря уже о жилых, должны быть где-то дальше. Конечно, у автомобиля мотор можно устанавливать где угодно — хоть спереди, хоть сзади; у межпланетного же корабля, который неизбежно должен быть ракетой, двигатель мог помещаться только в кормовой части, какой бы там планете ни принадлежал корабль. Сенцов-то это понял бы сразу… Как он там, Сенцов?…

Раин полз, полз, почти теряя сознание, рука его больше не скользила по борту ракеты. Что-то притягивало Раина, как магнит, и ему понадобилось собрать все силы, чтобы понять: неведомо когда вспыхнувший впереди красный огонек был этим магнитом, и к нему-то полз Раин. Он даже не удивился огоньку, как и своей уверенности, что люк должен быть где-то возле него…

И люк оказался здесь, под сигнальным огоньком, а рядом с ним были три небольших углубления, расположенные треугольником. Как будто заранее зная, что именно надо делать, Раин вложил в углубления три пальца — и очерченный едва заметной бороздкой кусок обшивки стал втягиваться внутрь корабля. Засветился неправильной формы четырехугольник с закругленными углами — вход в ракету…

Раин перевалился через порог люка. Лицо его исказила гримаса. Каждый удар сердца болью отдавался в висках…

Он вполз в просторное квадратное помещение. Четыре изогнутых рычага, распрямляясь, снова вжали крышку люка в обшивку. На стенах частым, прерывистым блеском замигали огоньки. Они мигали долго… Раин зачарованно смотрел на них, пытаясь вспомнить, что же делать дальше…

Послышалось тихое шипение. Раин скосил глаза на барометр — поднять руку к глазам не было сил. Прибор показывал, что давление, увеличивается. Если даже камера, в которой находился Раин, продувалась сейчас не кислородом, а каким-нибудь ядовитым газом, выбирать не приходилось: его четверть часа истекали…

Стрелка барометра ползла все дальше… Раин услышал чье-то хриплое, затухающее дыхание, едва понял, что это дышит он сам, и сорвал шлем…

7

Услышав слова Калве, Коробов вздрогнул и оглянулся. Оно выбралось откуда-то из-под эстакады — это странное, уродливое существо, похожее на большую блестящую лягушку, и с глухим воем стремительно метнулось вперед. Неподалеку от них оно остановилось, повисло в воздухе метрах в трех от пола.

— Летает? — изумленно прошептал Калве…

Лягушка вытянула длинные передние лапы — только их было три, с плоскими присосками на концах. Лапы прижались к стенке ракеты. Короткие, пронзительные свистки прорезали тишину; даже под защитой скафандров захотелось зажать уши — так неприятен был этот звук.

— Ну и голосок! — пробормотал Коробов. — Теперь понятно, почему мы их даже из ракеты слышали…

Затем лапы втянулись, и секунду марсианин — или как его назвать? — висел неподвижно, словно бы рассматривая людей так же пристально, как и они его. Снова Калве почувствовал на себе странный, внимательный взгляд… После этого летающая лягушка рывком скакнула дальше. Вновь раздались пронзительные звуки, будто с визгом разрывалась сама оболочка корабля.

— Э, э — сказал Коробов, — такого уговора не было. Они нам ракету испортят…

— Эй, обожди-ка! — крикнул он и взмахнул рукой. И неведомое существо послушалось, ускользнуло куда-то под ракету.

— На чем он держится, не пойму, — сказал Калве. — Ни ног, ни крыльев… Но предполагаю, что это не живое существо. Знаешь, что я думаю? Думаю — это автоматическое устройство, действующее по программе или же телеуправляемое.

— Как же не живое? — спросил Коробов, не спуская глаз с того места, где скрылось странное существо. — Жаль только — я его напугал криком, он и удалился…

«Удалился» — вот, значит, какими торжественными словами заговорил о марсианах Коробов", — с некоторой иронией отметил Калве. Что ж, их и вправду было за что уважать, если — если…

— Нет, не живое, — сказал он твердо.

— Потому что ног нет? Так не обязательно же ему быть человекообразным…

— Нет… — Калве на миг задумался — как покороче высказать свои мысли. — Понимаешь, он, конечно, двигается и жестикулирует. Так? Но вот мы его увидели. Что ты сделал? Я помню: ты немного даже подпрыгнул…

— Ну уж и подпрыгнул…

— Подпрыгнул и так приподнял брови. И шагнул к нему. Ты удивился. А что я сделал?

— Я на тебя не смотрел. Ну?

— Наверное, что-то такое же. Это естественно — мы удивились и немного встревожились, это реакция на неожиданность, безусловный рефлекс. И он должен был удивиться, заинтересоваться. Ведь и он нас видел впервые…

— Ну, должен…

— А он не удивлялся.

— Но он посмотрел!

— Это у нас было такое чувство, что он посмотрел. Но — ни одного жеста… Мимики нет: у него ведь нет лица! У собаки есть лицо, у кошки есть… Нет мимики у жука. У этого — тоже нет. Мышление разумного существа должно быть богатым, мир чувств такой… Огромный. Ему может не хватить одних слов. Слово — информация. Чувство — это мимика! Жест! Движение!.. А здесь — ничего. Жук, большой жук, большой инстинкт — и все. А свист? Одна нота. Это не слово, не фраза… Да, так есть…