Повесть о сыне - Елена Кошевая

Николай обнял своего племянника и заглянул ему в глаза:

- А может быть, ты меня выручишь, Олег? Работа, понимаешь, спешная. И всего - на неделю. Сам я никак не справлюсь. Поможешь?

Олег растерялся. Да не шутит ли дядя Николай? Оставаться, когда уже билеты куплены!

- А как же бабушка? Она же не захочет меня ждать.

- Ничего. Бабуся доедет и одна. Не маленькая.

Олег заколебался:

- Ох, дядя Коля, и задал ты мне задачу!

- А я и не принуждаю, Олег. Хочешь - поезжай. Буду искать себе другого чертёжника. Может быть, и найду. Наверное найду.

И Олег не поехал. Условились, что бабушка поедет одна, а немного погодя приедет в Бердичев и Олег.

Двадцать второго июня было воскресенье. В этот день, как всегда в выходной, у Олега собрались товарищи.

Разговаривали, перебивая друг друга, завели патефон. Кто-то включил радио...

Я работала на грядках во дворе. Слышу, в комнате стало необычно тихо. Чей-то смех резко оборвали:

- Замолчи!

Вдруг из комнаты выбежал бледный Олег:

- Мама, война! Немцы напали на нас!

Мне показалось, что сын дрожит всем телом, голос его срывался.

- Правда... правда ли это? Кто тебе сказал?

- Иди послушай радио!

В тишине слушали мы обращение правительства к народу.

- Что же теперь будет? - тревожно спросила я у Олега.

Он подошёл ко мне и крепко-крепко, как это делал маленьким, прильнул к моей мокрой от слёз щеке.

"ОТПУСТИ МЕНЯ!"

Вскоре многие школьники были направлены в колхоз, на полевые работы, и Олег был с ними.

Он очень волновался за бабушку, за мою сестру Наталью, за сестричек Лену и Светлану. Всех он в письмах просил как можно скорее приезжать к нам. Наконец они приехали, и Олег успокоился.

Краснодон жил напряжённой жизнью. Рабочие записывались в народное ополчение, формировали истребительные батальоны, на фронт шло пополнение.

Через некоторое время над Краснодоном начали появляться фашистские самолёты, на головы мирных людей посыпались бомбы. Налёты всё учащались.

Под обвалами умирали дети, горели дома, на смену счастью и благополучию шло великое горе.

В свободные минуты Олег не отходил от репродуктора. Фашизм скинул маску, и его настоящее лицо было омерзительно.

У Олега сжимались кулаки. Бездействие угнетало его. От репродуктора он бросался к бумаге и под голос диктора, сообщавшего о зверствах фашистов, о пожарах и горе, волнуясь, писал стихи.

Некоторые из них сохранились, остальные пропали.

На милую и горделивую,

На наш родимый мирный край,

На нашу Родину счастливую

Напал фашистский негодяй.

Все, как один, возьмём винтовки,

В бою не дрогнем никогда!

За нашу кровь, за наши слёзы

Мы отомстим врагу сполна!

Голосом, полным гнева, тоски и боли, Олег читал мне эти стихи.

Враг приближался к Краснодону. Всё тревожнее становилось в городе и на его окраинах. Начали готовиться к эвакуации. Моя сестра Наталья с детьми выехала далеко на восток. С шахт увозили оборудование.

Пока трест "Краснодонуголь" вывозил своё имущество, рабочие и служащие выехали в Верхне-Курмоярскую станицу - строить оборонительные рубежи. Выехал туда и мой брат Николай. Немцы были уже у Ростова.

Дома у нас собирались к отъезду; с минуты на минуту ждали эшелона.

Олег был единственным мужчиной в нашем доме, и на его плечи легли все заботы, связанные с эвакуацией.

Проходили дни. Эшелонов для населения не хватало: они шли на запад с войсками, на восток - с ранеными. Иногда проносились через станцию эшелоны с оборудованием шахт и заводов. Олег ходил на станцию, расспрашивал, нервничал, видя немецкие эскадрильи, сбрасывающие бомбы на мирные дома. В конце концов бездействие измучило его. Когда-то ещё будет эшелон, а он, здоровый парень, должен сидеть сложа руки!

Он начал просить меня отпустить его в Верхне-Курмоярскую станицу:

- Мамочка, пойми меня! Не могу же я в такие дни сидеть дома без дела. Там, вместе со всеми, я хоть какую-нибудь пользу принесу. Каждая минута дорога, а я ничего не делаю... отпусти меня, мама!

А я боялась за него. С каждым днём усиливалась бомбардировка нашего города и особенно - железных дорог. Я старалась уверить сына, что нужно подождать эшелон, ехать вместе, но он и слушать не хотел:

- Я доеду, я не маленький. А там, вместе с дядей Николаем, буду работать на укреплениях. Пусти же, мама!

Я стала собирать сына в дорогу. Вместе с Олегом ехал и его товарищ Николай Шелупахин.

Мысль о том, что Олег едет не один, подбадривала меня. Но всё же мы с бабушкой не могли удержаться, чтобы не заплакать.

Мы просили Олега беречься, слушать дядю Николая. Олег был очень нежен с нами, всё время шутил, просил не беспокоиться о нём.

- А вы, как только будет эшелон, сразу же выезжайте, - наказал он нам перед разлукой.

Тяжело было расставанье... Засвистел паровоз, ребята вскочили на подножки вагона. Олег снял кепку и махал нам до тех пор, пока поезд не скрылся за станционными домами.

Мы с бабушкой остались стоять на перроне.

Неизбывная печаль легла мне на сердце. Увидим ли мы его когда-нибудь? А тут ещё, как нарочно, в ту самую сторону, куда пошёл поезд, полетели фашистские самолёты. Вскоре мы услышали глухие разрывы бомб. Враг бомбил станцию Лихую.

Я горько расплакалась...

Дня через два после отъезда Олега крупные подкрепления наших войск пришли в Краснодон. Был дан приказ приостановить эвакуацию. Немцев отогнали от Ростова. Опасность миновала.

Через некоторое время все рабочие и служащие были отозваны с оборонительных рубежей в Краснодон на ремонт шахт.

Возобновили свою работу и детские сады. Я стала ждать возвращения своих.

В середине ноября отозвали Николая. Каков же был мой испуг, когда я увидела брата на пороге дома одного!

- Где же Олег?

- Разве ты не знаешь своего Олега? - устало улыбнулся брат. - Остался в Верхне-Курмоярской, он и Шелупахин. Без них, видишь ли, укрепления не закончат.

Только в конце ноября возвратились наконец Олег и Коля Шелупахин, возбуждённые, обветренные. Олег похудел, изменился, как будто бы сразу стал взрослым. Тревожные дни, какие переживала страна, резко отразились на сыне.

Это был уже не тот Олег - весёлый и жизнерадостный. Нет, передо мной стоял серьёзный, немного грустный юноша, уже познавший горе. Я видела, как он не находил себе места. Подолгу задумывался, разговаривал сам с собой.

Помню, как-то поздно вечером долго сидел он в углу дивана, подперев рукой подбородок, глядя куда-то далеко-далеко.

- Ты только, мама, подумай: нас, молодёжь, растили для большого дела. Все двери в науку для нас были открыты. Учись, путешествуй, работай! Всё для нас и ради нас. Понимаешь? И мы не знали ни капиталистов, ни помещиков вроде Кочубея, ни бедствий гражданской войны...