Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Я стоял в оцеплении вокруг большой строительной площадки в окрестностях лагеря СС спиной к имперской дороге. Здесь строили капитальные здания на новой казарменной территории вместо прежних деревянных бараков.

День был жаркий. Заключенные построились и отправились в лагерь. Мы стояли в оцеплении и ждали сигнал горна с главной башни лагеря, находившейся в двух километрах. Обычное время ожидания уже несколько раз прошло. Мне постепенно становилось ясно, что сегодня случилось что-то необычное, и только после этого донесся сигнал тревожной сирены из лагеря СС.

В то время как мы по-прежнему оставались на своих постах, с наступлением темноты наша цепь оцепления была дополнительно усилена. Выехали прожекторные установки, а местность поиска патрулировалась дозорами. Темные места, до которых не достигал свет прожекторов, также патрулировались. Площадь прочесываемой местности составляла несколько квадратных километров. На строительную площадку выехала громкоговорящая установка, через ее динамики зачитывалось требование к сбежавшему заключенному немедленно сдаться. Несмотря на применение поисковых собак, акция по его поимке не увенчалась успехом. Нас сменили на постах далеко за полночь.

На следующее утро мы снова заняли прежние места и смогли наблюдать за поисками. Была перебрана каждая куча кирпича и каждая стопа досок, каждый кусок земли, на котором сохранились свежие следы работ перекапывался до тех пор, пока не убеждались, что они лишь поверхностные. Все места, где накануне велись земляные работы, перекапывались до изначального грунта в предположении, что заключенного специально закопали его товарищи. Только что проложенная канализационная система и система связи была проверена и осмотрена, были проверены все широкотрубные камины. Всё безуспешно. В то время как оцепление сохранялось, поисковая акция была прервана. Была вызвана специальная команда, которая должна была обмерить все возведенные до этого постройки на соответствие плану.

Когда солнце уже начало клониться к закату, была найдена стена, не соответствующая плану. Капитальная стена, когда по ней стучали, издавала звонкий звук. Через пару минут беглеца извлекли на свет. В укрытии у него были кельма и молоточек. Хотя было невероятно, что он сам себя так быстро мог замуровать без посторонней помощи, найденный вместе с ним инструмент позволял все же ему это утверждать и не выдавать сообщников.

После отбоя тревоги мы узнали, что заключенные, возвратившиеся вчера вечером в концлагерь, продолжали стоять на плацу — после дня тяжелых работ, двадцать четыре часа без еды и воды, в строю под дождем.

Это была пытка, которая должна была оказать устрашающее действие. Кроме того, не вызывало сомнений, что эта мера была направлена и против неудачливого беглеца. Наряду с тяжелым телесным наказанием и заключением в карцер, которые его, вероятно, ожидали, некоторые заключенные, особенно упоминавшиеся капо, могли безнаказанно выместить на нем свою злобу. Но для моего предположения подтверждения нет. Мы совершенно не знали, какого рода были наказания в действительности.

До наступления осени в лагере была еще одна тревога из-за попытки побега. При невыясненных обстоятельствах пропал заключенный из «лесной команды». Речь идет о команде лесорубов из нескольких сотен человек, которых было невозможно тщательно контролировать на их рабочих местах. Вместе с сотнями полицейских было проведено прочесывание огромного оцепленного лесного района. Уже через пару часов хорошо замаскированного беглеца сняли с высокой сосны.

Кроме «англичанина», бежать из лагеря никому не удалось. Только хорошая подготовка и действенная внешняя помощь могли обеспечить те немногие возможности побега из района лагеря. Без такой помощи и точного плана даже удавшийся побег за пределы внешнего ограждения обеспечивал лишь кратковременное нахождение на свободе.

Дни лета 1939 года были последними, когда мы несли службу по охране концлагеря, период недостойной для нашего молодого отряда службы был позади.

Прекрасное лето подходило к концу. Мы смогли на две недели съездить домой, чтобы отгулять прерванный зимой отпуск. Теперь я побывал везде, где был в недавнем времени еще мальчишкой, — на тенистой горе Бухенберг, купался в ледяной воде зеленого Иббса и в теплых струях Урльбаха, бродил по старому городу и по широким липовым аллеям. Я наслаждался тем, какие взгляды на меня бросают во время этих прогулок. Если у женщин и девушек они были страстные и дружелюбные, то у мужчин — удивленные и не дружеские. Если мамаши думали: «Какой замечательный солдатик!», то на лицах папаш читалось удивление, что такой мальчишка, а уже щеголяет в военной форме.

В те дни мое тщеславие необычайно выросло. Я собрался с духом всех моих шестнадцати вёсен и пригласил давно втайне обожаемую мной девушку на свидание. Когда это случилось и письмо уже было к ней отправлено, я поколебался в своем кураже и внутренне уже был готов к тому, что не найду ответа в ее сердце.

Вечером я сидел на скамейке, о которой было написано в письме, под старыми липами, надеясь, что она не придет. Я лихорадочно соображал, что мне говорить, если она все же появится. В любом случае я твердо решил, что если ее не будет в 19.00, считать себя отвергнутым и немедленно покинуть место, где я проявил такую смелость.

Без одной минуты семь я окинул взглядом аллею. Ни души. За одну минуту ей не удастся появиться на этой сцене. Это совершенно исключено. Но я еще пунктуально ждал одну минуту, а потом с облегчением поднялся.

— Добрый вечер! — вдруг позади себя услышал я приветливый девичий голос. Должно быть, я выглядел совсем обескураженным, когда подошел для приветствия. Мое робкое смущение резко контрастировало с той радостью, которой светилось ее лицо. Для меня было фатальным то, что я непременно хотел, чтобы меня принимали всерьез, но, наконец, ее непринужденность передалась и мне. В наступившей темноте наши сердца сблизились настолько, что я решился на самый первый в жизни поцелуй. К сожалению, и он мне не удался. Он пришелся не в ждущие губы Эрики, а в безучастный кончик носа.

В НАЧАЛЕ ЖЕРТВЕННОГО ПУТИ

Подошел к концу отпуск, а вместе с ним и лето 1939 года. На политическом горизонте сгустились тучи. На следующее утро нам предстоит получить большое количество машин для перевозки личного состава, их дополнили гражданские грузовики, перекрашенные в серый полевой цвет. В роте за мной закрепили легковую машину ДКВ, предназначенную для командира 1-го взвода.

Занятия по погрузке в случае тревоги чередовались с ездой в колонне по лагерной территории. Ходили слухи, что часть новых машин перекрасили в гражданские и снабдили всякими рекламными надписями гражданских фирм. Их загрузили боеприпасами и вместе с командами, переодетыми в спортивную форму, отправили из лагеря. Через несколько дней Би-би-си рассказало о таком происшествии: в порту Данцига при разгрузке грузовика с футбольной экипировкой оборвался трос у крана, так как вес машины не соответствовал заявленному, и она упала в воду. Якобы это была машина, груженная минами.

В последние дни августа мы привели в порядок выходную форму и все, что нельзя было взять с собой в ранце. Сложили, снабдили ярлыками с фамилией и сдали в каптерку на хранение. Противотанковые мины и подрывные шашки загрузили в машины и оставили под охраной. Личному составу выдали боеприпасы для винтовок и пулеметов. Мы явно замечали, что заваривается какая-то каша, которую дипломатическими средствами расхлебать не получится.

Первого сентября 1939 года я как раз шел через строевой плац и подходил к нашей временной казарме, зеленому зданию столовой, когда из репродуктора, висевшего на ее стене, донеслось обращение фюрера к немецкому народу. Он говорил о том, что надо свести счеты с поляками, терзающими и убивающими немецкое национальное меньшинство: «Сегодня утром с 5 часов 45 минут мы открываем ответный огонь!»

Молодые солдаты встретили эту речь с радостью и воодушевлением. Это был час рождения Второй мировой войны.

«Тревога!» — Крик в ночи. Сто раз тренировались, но на этот раз все как впервой. Грохот подкованных сапог по гулкому деревянному полу, наспех проглоченная закуска между получением сухого пайка и осмотром ранца. Через два часа после объявления тревоги мы по плану выдвижения уже ехали по ночному Ораниенбургу. Из Берлина мы выехали уже днем. На следующую ночь мы были уже в Бреслау. Повсюду шли войска. Мы, водители, спали на своих местах, в то время как остальные заправляли машины. Потом поехали дальше, то и дело останавливаясь для пропуска марширующих колонн. Казалось, что мы не получили слишком серьезных задач, иначе бы у нас было преимущество в движении. Из районов боев нам навстречу двигались колонны с ранеными. Издалека до нас неоднократно доносилась канонада и пулеметные очереди главных боев. По какому-то болоту, где мой грузовик засел по самые оси, мы перешли польскую границу. Первым нашим районом боевых действий был Острово. Мы должны были ловить и разоружать польские части. Потом мы двинулись дальше через Калиш на Турек и Лодзь. Чем дальше мы шли по территории Польши, тем богаче становились наши «трофеи». Измученные польские солдаты предпочитали сдаваться в безысходном положении. Они ругали свое командование, представлявшее им противника как армию бумажных солдатиков. Позже мы отклонились на север, для прочесывания лесного массива, в котором скрывались пехота и кавалерия. Но и здесь больших боев не было. Без продовольствия и боеприпасов оказать серьезное сопротивление далеко за линией фронта невозможно. Во Влоцлавике, наконец, мы добрались до Вислы. Здесь польская кампания для нас закончилась. Ни в одном из дел, где мы участвовали, особой храбрости от нас не требовалось. Мы должны были только сохранять военную добычу. Тем не менее нам теперь не могла встретиться польская кавалерия и пытающаяся отчаянно прорваться пехота, и мы могли спокойно пару ночей отоспаться под охраной часового.