Шествие императрицы, или Ворота в Византию - Руфин Гордин

— Не чрезмерны ли таковые мечтания? — осторожно заметил Попов. — Ведь названные вами столицы стоят многие века. И для сего города надобен по меньшей мере век, дабы он образовался.

Попов нередко противоречил своему патрону, как бы поддразнивая его: он заметил, что Потемкин хоть и вспыхивает, но ему это нравится. Светлейший нуждался в оппоненте, дабы заострить свои мысли и прожекты.

— Ежели государыня соблаговолит указом своим дать сюда работных людей по потребности, то город быстро возрастет.

— А откуда набрать обывателей? — не унимался Попов.

— Сии работные люди и станут обывателями, — отвечал Потемкин, начиная сердиться. — Призовем колонистов. Я вон даже корсиканцев зазвал, что тебе ведомо.

— А Кременчуг, ваша светлость? А Херсон, а Николаев, вам весьма любезный?

— Кременчуг уже образовался под стать губернскому городу, его подкрепим колонистами, Херсон тоже. Николаев же благодаря своему расположению и покровительству небесного его патрона Николая Угодника процветет со временем. Я в это верю, — довольно спокойно проговорил Потемкин. — Ты мне зубы-то не заговаривай, давай сюда архитектора.

— Послано за ним, ваша светлость. Однако ж чрезвычайная протяженность препятствует скорому его отысканию.

Но архитектор все же явился. Потемкин встретил его вопросом:

— Давеча велено было скорым порядком возвести хоромину для компониста Сартия. Давай отчет!

— Под крышу поднят, ваша светлость, — торопливо отвечал архитектор. — Рядом, как вам ведомо, с местом, отведенным под консерваторию. Еще неделя надобна, чтобы закончить и внутри отделать.

— Гляди мне, чтоб исполнено было.

Григорий Александрович Потемкин был большой меломан. Он зазвал в Россию уроженца итальянского города Фаэнцы Джузеппе Сарти, к тому времени уже прославившегося на композиторском поприще не только в родной Италии, но и в Копенгагене. Потемкин, взявший его на службу и щедро вознаграждавший, начал с того, что заказал ему ораторию на подобранный им церковный текст «Господи, воззвав к тебе». Исполнение ее было помпезным: Сарти дирижировал двумя хорами, симфоническим оркестром и оркестром роговой музыки.

Теперь Сарти спешно разучивал с домашней капеллой Потемкина, в которой насчитывалось сто восемьдесят пять певцов и музыкантов, торжественную кантату в честь грядущего приезда императрицы, взяв слова Тамбовского гражданского губернатора Гавриила Романовича Державина, к тому времени прославившегося на ниве пиитической. Кантата называлась «Гений России». В ней были такие слова:

Теперь мы возгласим то славное светило.Что вящие лучи на край сей испустило.

(Хор громогласно, с музыкой):Сияй, любезная планета,Пресветлой красотой твоей!Сияй, утеха, радость света.Для вечной славы наших дней!Сияй, несметных благ причина.Бессмертная Екатерина!

Потемкин покровительствовал Державину. Они были товарищами по университетской гимназии — Фонвизин, Богданович, Булгаков и Потемкин. Державин прославлял Потемкина в своих громокипящих стихах:

Не ты ль наперсником близ тронаУ Северной Минервы был.Во храме Муз — друг Аполлона,На поле Марса — вождем слыл;Решитель дум в войне и мире,Могущ — хотя и не в порфире.

По представлению светлейшего Державину был дан чин действительного статского советника и место губернатора. Оба были довольны друг другом.

…К вечеру отъезд был закончен. Потемкин по обыкновению был недоволен. Как он ни подгонял людей, дело, по его мнению, шло медленно. Ни кнут, ни пряник не помогали.

Некоторое отдохновение получил он, побывав на репетиции кантаты. Музыка действовала на него умиротворяюще. Она стеною вставала меж действительностью, и все житейское отходило в сторону. Он воспарял чувствами к небесам: музыка была языком Бога.

Когда репетиция закончилась, он подозвал к себе Сарти.

— Славно выходит, маэстро. Но вот роговая музыка — не грубовато ль звучит?

— Нет, ваша светлость, — отвечал Сарти на плохом русском языке — он все еще предпочитал итальянский и только по требованию Потемкина перелагал на музыку русские тексты. — Она, как бы это сказать, оттеняет, да, оттеняет нежные звуки скрипок и виолончелей. А все вместе составляют ансамбль…

Потемкин глянул на него недоверчиво, но промолчал. Потом, вспомнив, стал перебирать бумаги на письменном столе. Ему хотелось хоть немного уязвить самолюбивого итальянца, не желавшего мириться с возможными конкурентами. Сказал небрежно:

— Тут я получил письмо от посла нашего в Вене Андрея Григорьича Разумовского. Пишет он вот что. — Потемкин вздел очки и стал читать одним глазом: — «Хотел было я отправить к вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии, именем Моцарт. Он недоволен своим положением здесь и охотно бы предпринял это путешествие. Теперь он в Богемии, но его ожидают сюда обратно. Если ваша светлость пожелает, я могу нанять его ненадолго, так, чтобы его послушать и содержать при себе некоторое время».

— Ну, что скажешь? Знаком он тебе, этот Моцарт?

— Знаком, ваша светлость. Я общался с ним в Вене, где останавливался на пути в Петербург. Ему понравились некоторые мои сочинения…

— Какие же?

— Опера «Двое ссорятся — третий радуется». Он даже использовал одну из тем в своем сочинении. Это способный молодой человек. Но я бы, честно говоря, не воскурял ему фимиам, как некоторые в Вене. Там его объявили гением. Гений, ха! — И Сарти саркастически поджал губы. — Верно, он чрезвычайно плодовит, и в свои тридцать с небольшим сумел сочинить много инструментальной и прочей музыки…

— Так что же ты посоветуешь, маэстро? — И Потемкин хитро прищурился.

— Воля ваша. Вы можете оказать протекцию этому многообещающему молодому человеку. Но выписывать его сюда для того лишь, чтоб послушать… Не знаю. Не уверен, что вам, ваша светлость, придутся по вкусу его сочинения. Особенно, зная ваши пристрастия…

— Ну ладно, коли так. Положусь на твой отзыв.

Мог ли Сарти ответить иначе? Он десятилетиями взбирался на вершину славы. Взобрался ли? Нет, все еще карабкается. Ему пришлось быть органистом, капельмейстером, регентом. Болонья, Фаэнца, Венеция, Копенгаген… Все ради куска хлеба. А Моцарт?.. Хоть он и моложе на целых двадцать семь лет, но уже вознесся на вершину славы. В Вене он свел с ним знакомство и ревниво слушал его сочинения. В них была та надмирность и певучесть, изящество и глубина, которые заставляли трепетать все струны человеческой души. Сарти понимал: то дар Бога. А его Господь наградил трудолюбием и соответственно лишь мастерством. Но признать это?.. Никогда!

— Ступай себе, готовься. Мы государыню музыкой должны разнежить и сердце ее возвысить.

Отпустив Сарти, Потемкин понурился. Ах, эта российская нерасторопность. Строилось много: училища, присутственные места, лавки, много лавок, консерватория… Но все начато и иной раз далеко от завершения. Подрядчики, десятники не умеют организовать дело. И так на пространствах всей Новороссии. Да, он многое успел; не заметить и не оценить сего было невозможно. Даже недоброхоты, коих у него более чем достаточно, прикусят языки. Но хотелось больше, быстрей, лучше.

Он утопал в мечтаниях, ибо ум его парил высоко. Но как соотнести мечтания с действительностью? Может ли ему дать совет преосвященный Амвросий, архиепископ Екатеринославский и Таврический?

Архиепископ охотно являлся на зов светлейшего. Он не чинился, яко духовный пастырь. И Потемкин послал адъютанта своего Бауэра звать его преосвященство. Мол, его светлость нуждается в совете и совместном молении.

Архиепископ не помедлил. Он не переоделся — явился в домашней рясе. Потемкин подошел под благословение.

— Благословляю и отпускаю, чадо мое духовное, — пропел Амвросий. — Что тревожит душу?

— Ах, владыко, все не так, как желалось бы.

И Потемкин стал изливаться. Он говорил долго, все более распаляясь.

— Недостает ни денег, ни людей, владыко, а на носу война с турком.

— Нешто война близко? Верно ли глаголешь? — разволновался Амвросий.

— Непременно. И государыня о том ведает. Она вот секретнейший рескрипт изволила прислать в ответ на мои рассуждения. Тебе, преосвященный, зачту — от тебя секретов нету, яко от исповедника моего.

Он взял со стола бумагу и стал читать:

— «С особенным удовольствием приемлем мы план, вами начертанный… вверив вам главное начальство над армиею, даем вам полную власть и разрешение распространять все поиски, кои к пользе дела и к славе оружия нашего служить могут. Посланник наш Булгаков имеет уже от нас повеление посылать дубликаты своих донесений к вам и предписания ваши по службе нашей исполнять. Мы дали ему знать, что, как скоро получит от нас уведомление о выезде из Царьграда, должен предъявить Порте причины тому и требовать безопасности отъезда…»